Проект Эрешкигаль

Каждый за столом застыл в ожидании и напряжение, повисшее во дворе, можно было уже даже увидеть.

Дядь Саша не рассказал никаких подробностей и не стал углубляться в наше совместное прошлое. Видимо все же не доверяя парню без оглядки. Но кое-что он сделал очень точно – пообещал. Этот старик (сколько ему сейчас? Шестьдесят три? И все еще подполковник?) знает на что нужно надавить, чтобы разжечь во мне интерес и понимание серьезности ситуации. Получится ли у него на этот раз?

Я зажала листок с письмом между средним и безымянным пальцем, постучала ее ребром по столу, взвешивая все услышанное и прочитанное. Мне не было дела ни до штаба, ни до Генадьева, ни до страны, ни до дасья. Меня не волновало, что происходит за пределами моего участка. Пусть хоть атомный взрыв случится – переживу и не расстроюсь.

Но встретиться с дядь Сашей, вспомнить прошлое, каким бы оно ни было для нас обоих – вот это что-то более соблазнительное. А обещание трофеев… да, я питаю слабость к сувенирам. И тут мне этого не достает – клыки и когти разных хищников не в счет. Непрактично, глупо и даже вредно иногда.

Оттого на горизонте забрезжило развлечение, такое, каким тут и не пахнет. Но здесь мой новый дом, еще и осень на носу, нужно собирать урожай, каким бы скудным он ни был. И правильно все заготовить надо, не тащить же мне все оттуда, из цивилизации. На себе много не притащишь, а техника… ну, в общем, на себе неудобно. И лень.

А тут еще и не ясно, сколько потребуется времени, чтобы уладить внешний вопрос. Может, хватит пары дней, и жизнь вернется в свое русло. Но зная все, что есть там, могу быть уверена, запланированная операция и за месяц может к концу не подойти. Это же международное противостояние, конфликт за территорию. Одну меня не отпустят, а остальным нужна подготовка, наработка навыков… хорошо бы за полгода управиться со всем. Даже если уже начали.

Слишком много минусов и лишь один явный плюс. Что перевесит? Лень, практичность и отстраненность от общества? Или же все-таки возможность в последний раз встретиться с дядь Сашей?

Последний раз…. Я думала, что он был семь лет назад. Когда уже тогда подполковник отдавал мне помятую, будто кто-то хотел использовать ее в качестве бумаги в сельском туалете, карту. Когда давал советы, как и где расставить растяжки, капканы, мелкие ловушки. Когда устроил диверсию и дал уйти от всех под красивый, почти киношный взрыв.

Сюда я добиралась уже одна, на перекладных. То пешком, то бегом. И не жалею о том, что не уговорила его присоединиться к этому миленькому турпоходу. Уже тогда он мне казался пусть и поджарым, а все же стариком. С уставшими глазами, порой пробивающимся лицевым тиком и тремором от нелегкого прошлого. Дедом, которому пора нянчить вторую смену внуков, а не возиться с подобной мне, устраивая мою новую, отшельническую жизнь.

Тогда-то на прощание дядь Саша и пообещал никому и никогда не рассказывать, что я вообще существовала. Стереть меня из истории, памяти и лица земли. И держал обещание целых семь лет. Что пришлось для этого сделать? Я не знаю. Но благодарна ему за каждый прожитый здесь день. И, может, из этой самой благодарности и стоит еще раз встретиться с ним? Сделать что-то хорошее для своего спасителя. И попрощаться теперь уже навсегда.

Мальчишки замерли в напряженном ожидании. Мишка удивленно изучал чрезмерно выпрямившегося Пашку, который готовился не столько к отказу, сколько к любой моей реакции вплоть до мгновенной казни за плохие новости. Бойцы же не испытывали чего-то приближенного к чувству страха. Но и до их непробиваемой психики доходило некое легкое беспокойство, отчего они то поглядывали на меня, то на мирных, то в опустевшие кружки. В общем, делали все, чтобы не казаться встревоженными от воцарившейся тишины и атмосферы. И в то же время не сидеть столбами.

– Мне надо подумать, – заключила я, вставая из-за стола.

– У нас мало времени, – робко заметил Прокофьев, однако же вполне явно выдохнул, почувствовав, что переговоры вышли из тупика.

– Не мои проблемы. Если попробуете на меня давить, выход там, – я махнула в сторону замученной малины и отправилась в дом, подхватив опустевшую тарелку и свою кружку, заодно сунув записку в вытянутый карман кардигана.

Весьма удивленные эффектом, который дала какая-то бумажка, ребятки остались сидеть за столом, лишь провожая меня взглядом.

И только когда я вошла в дом, они принялись что-то очень тихо обсуждать. Но мое внимание уже занял шестой из них.

Луншин беспокойно поерзал на лавке и откинулся на валиках из одеял, чтобы увидеть меня в проеме:

– Все-таки я надеялся на более суровое наказание, – тут же произнес он, но на губах играла достаточно довольная улыбка.

– Не расстреливать же их за то, что проспали, – пожав плечами, ответила я и, оставив посуду в кухонной зоне, прошлась до лавки с пациентом, где тут же уселась на все еще стоящий рядом табурет. – Готов к возвращению в цивилизацию?

– Все зависит от вашего решения.

– Нет. Твой отряд уйдет отсюда в любом случае.

– Может, подумаете еще раз?

– Пока аргументов за то, чтобы не помогать вашему Генадьеву, куда больше. Поэтому повторюсь – не стоит на меня давить. В моей натуре нет такого свойства, как податливость. На напор я отвечаю еще большим напором. Лучше опиши свое состояние.

Луншин немного удивленно, но сдержанно посмотрел на меня, задумался над чем-то и кивнул:

– Удовлетворительное. Нога не сводит с ума, хоть и болит, зато нет больше ощущения, что меня кто-то пережевал. И, – он замялся, но все же решился на честный ответ. – Мне бы по малой нужде отлучиться.

– Ну, мил человек, отлучиться у тебя не выйдет. Так что могу только поспособствовать, – я встала с табурета и нависла над ним.

– Это как? – глаза командира отряда изумленно округлились и, судя по всему, желание сильно сократилось в своей силе, будто мочевой пузырь выдал дополнительный объем для большей вместительности.

От его вида я тут же рассмеялась – громко, задорно, искренне. И впервые при всей честной компании. Отчего за окном тут же стихли шушуканья, а на лице Луншина прочиталась новая форма удивления.

– Даже не думай, что я полезу к тебе в штаны, – отсмеявшись, произнесла я и отправилась в сени, где хранилась всевозможная хозяйственная утварь.

Недавняя уборка всякого бесполезного полезного хлама позволила мне вспомнить о нескольких тазах, использовавшихся для глобальной стирки и прочей ерундовой бытовой деятельности. Сейчас, с похолоданием и отсутствием потребности так часто плескаться на свежем воздухе среди стиральных пузырей или замоченной ягоды, они стояли кособокой стопкой в дальнем углу, не мешая другим, более нужным вещам.

Оттого погромыхав немного, споткнувшись о бочонок, приготовленный для засолки несчастных пяти кочанов капусты, а также внезапно обнаружив старенькую, но еще достаточно острую косу, мне удалось добраться до цели, вытащить самый низкий таз и вернуться к Луншину, все еще терпящему весьма видимые неудобства. Даже уши слегка покраснели. То ли от смущения, то ли от натуги – спрашивать не хотелось.

Я молча протянула ему быструю имитацию ночной вазы и только уточнила:

– Утками пользовался? Справишься?