Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней
Шрифт:
Молчание.
— Я уже встала.
— Как себя чувствует утром ваш сын?
— Не знаю, он еще спит.
— Отлично. Это хорошо. Крепкий сон пойдет ему только на пользу. Он ведь не знает, что усыновлен, не так ли? Вот почему вы и занервничали, когда я сказал, что у него есть близнец.
Молчание.
— Но у вас нет основания беспокоиться, миссис Карри. Я ему, конечно же, ничего не скажу. Пока вам нужно, чтобы все оставалось в тайне, я не пророню ни слова. Но будьте любезны, скажите мне только одно. Это очень важно. Вы получили его с помощью женщины по имени Фрида Малони?
Молчание.
— Не так ли? Да?
— Нет! Минутку! —
— Да?
— Мы получили его через агентство. В Нью-Йорке. Но это было совершенно законное усыновление.
— Через агентство «Раш-Гаддис»?
— Да!
— Она работала там с 1960-го по 1963-й год. Фрида Малони.
— Я никогда не слышала этого имени! К чему вы клоните? Какая разница, если у него и в самом деле есть близнец?
— Я еще точно не знаю.
— Тогда больше не мучайте меня! И оставьте Джека в покое! — в трубке щелкнуло. Молчание.
Берт Лейбовитц подбросил его в аэропорт Логан, и он успел на девятичасовой рейс в Нью-Йорк.
В десять сорок он уже стоял в кабинете помощника исполнительного директора Агентства по вопросам адаптации «Раш-Гаддис», где его встретила стройная и симпатичная седовласая женщина, миссис Тиг. — Ничего подобного, — сказала она ему.
— Ничего?
— Именно так. Она не имела дела непосредственно с детьми, поскольку не обладала достаточной квалификацией. Она занималась бумажной работой, вела досье. Конечно, ее адвокат, который оспаривал решение об экстрадиции, хотел представить ее в самом благоприятном свете, так что он настаивал — мол, она играла куда более важную роль в работе агентства, чем было на самом деле; но по сути она была канцелярским работником, занималась досье. Мы обратились к правительственным юристам — естественно, мы были весьма обеспокоены, чтобы представить ее роль у нас в правильной перспективе — и начальник отдела личного состава получила приглашение выступить свидетелем в суде. Хотя ее и так вызывали давать показания. Мы было решили опубликовать какое-нибудь заявление или выпустить пресс-релиз, но по размышлению решили не привлекать особого внимания к этой истории, и интерес к ней погас сам собой.
— То есть она не подбирала супружеские пары для адаптации детей, — Либерман теребил мочку уха.
— Ни в малой мере, — сказала миссис Тиг. Она улыбнулась ему. — Боюсь, что вы идете по неправильному пути; точнее было бы сказать, что приходится искать детей, ибо спрос значительно превышает предложение. Особенно после внесения изменений в закон об адаптации. Мы в состоянии помочь лишь небольшой части людей, которые обращаются к нам.
— И в то время тоже? С 60-го по 63-й годы?
— И тогда, и сейчас, но в настоящее время это еще сложнее.
— Много ли у вас запросов?
— В прошлом году было больше тридцати тысяч. Со всех концов страны. В сущности из всех уголков континента.
— Разрешите мне спросить вас вот о чем, — обратился к ней Либерман. — Скажем, к вам обращается письменно или приходит лично какая-то пара, в период 61-го, 62-го годов. Хорошие люди, достаточно обеспеченные. Он работает в правительственном учреждении, у него стабильная работа. Ей же… дайте-ка мне секундочку подумать… ей же… лет двадцать восемь, двадцать девять, а ему пятьдесят два. Сколько шансов на то, что им удастся
с вашей помощью адаптировать ребенка?— Ни одного, — сказала миссис Тиг. — Мы не можем передавать ребенка паре, в которой мужской половине столько лет. Сорок пять — это для нас предельный возраст у мужчины, да и то лишь в исключительных случаях. Мы предпочитаем большей частью иметь дело с парами, которым тридцать с небольшим — в этом возрасте брак уже устоялся и они еще достаточно молоды, чтобы воспитать ребенка и обеспечить родительский уход. Во всяком случае, чтобы он рос в нормальном родительском окружении.
— Так как же подобная пара может обзавестись ребенком?
— Только не в «Раш-Гаддис». Некоторые другие агентства могут проявить большую уступчивость. И, конечно, есть так называемый серый рынок. Их адвокат или врач может иметь информацию о какой-нибудь беременной девочке-подростке, которая на хочет или не может делать аборт. Скажем, у нее нет денег не него.
— Но если они обращаются к вам, вы отказываетесь иметь с ними дело?
— Да. Мы никогда не имеем дело ни с кем старше сорока пяти лет. Есть сотни и тысячи подходящих пар, которые, маясь в ожидании, буквально взывают к нам.
— Но отвергнутые запросы, — предположил Либерман, — скорее всего, проходили через руки Фриды Малони?
— Через нее или через кого-то другого из регистраторов, — объяснила миссис Тиг. — Всю нашу корреспонденцию и запросы мы храним в течение трех лет. В свое время срок этот равнялся пяти годам, но нам пришлось сократить его из-за нехватки места.
— Благодарю вас. — Либерман встал, держа в руках портфель. — Вы очень помогли мне. И я вам искренне благодарен.
Из телефонной будочки напротив Музея Гуггенхейма, поставив на тротуар сумку и портфель, он связался с мистером Голдвассером в лекционном бюро.
— У меня для вас плохие новости. Я должен возвращаться в Германию.
— О, Боже! Когда?
— Сейчас.
— Вы не можете. Сегодня вечером вас ждут в Бостонском университете! Где вы?
— В Нью-Йорке. И сегодня вечером я уже должен сидеть в самолете.
— Вы не можете/ О вас уже объявлено. Они продали все билеты! А завтра…
— Знаю, знаю! Вы думаете, мне самому нравится отменять выступления? Вы думаете, я не знаю, какая это будет головная боль для вас и для тех, кому вы меня отрекомендовали? Это…
— Не могу себе представить…
— Это вопрос жизни и смерти, мистер Голдвассер. Жизни и смерти. А может, и чего-то большего.
— Черт бы вас побрал! Когда вы вернетесь?
— Не знаю. Может, мне придется кое-где побывать. А потом перебраться в другое место.
— Вы хотите сказать, что отменяете весь оставшийся тур?
— Верьте мне, если бы я не был должен…
— Такое случалось со мной только один раз за восемнадцать лет, но в тот раз я имел дело с певцом, а не со столь уважаемым человеком, как вы. Послушайте, Яков, я восхищаюсь вами и от всей души желаю вам всех благ; я сейчас говорю с вами не столько как ваш представитель, а просто как человек, как соплеменник. Я прошу вас еще раз тщательно все обдумать: если вы без предварительного оповещения отмените весь тур — в каком свете вы предстанете в дальнейшем, как мы сможем представлять вас? Никто не возьмется иметь с вами дело. Ни одна из групп не изъявит желания встретиться с вами. Вашим выступлениям в Соединенных Штатах будет положен конец. Я умоляю вас, подумайте.