Профессия – лгунья

Ольга рыдала, съезжая лицом по стеклу. Джордж смахивал слёзы, но плакал, остановиться не мог.

— Чем же они вам помешали? — зло бросила я.

— А тем, что он будет тащиться за нами до самого аэропорта и не видеть дороги. У нас уже случались аварии в таких ситуациях.

— Он сейчас уедет, — сказала Оля, задыхаясь от рыданий, — Ой, господи, не могу, не могу!

Она металась. То утыкалась лицом в свои ладони, то в спинку переднего сиденья, то снова припадала к окну.

— Уезжай, всё! — кричала она Джорджу, приоткрыв окно.

— Не-ет! — отвечал он исступлённо.

— Я умоляю тебя! Прошу! Прошу! — сложив ладони в мольбе, просила она.

Он резко затормозил со скрипом и остался позади. Поставив локти на руль, он опустил лицо в ладони, и какое-то время нам было видно, как содрогалась его спина.

У аэропорта я увидела знакомую машину. Вглядевшись, я узнала силуэт Эйчиро.

— Ольга! Смотри, — сказала я онемевшими губами.

— А-а! — завизжала она, — Сашка, это же Эйчан!

— О, господи, Эйчан! Эйчан!

Он открыл окно и помахал мне.

Я побежала к нему через газон, и вдруг услышала тяжёлое дыхание преследующей меня Танаки.

— Стоять! — истошно прогорланила она, — Стой!

Я испуганно остановилась, увидев её стеклянные, бешеные глаза.

— Я же вернусь через минуту! — сказала я.

— Нет! Ваш контракт закрыт. Спасибо за работу. Летите к себе домой. Виза ваша закончилась. Я не позволю вам оставаться в этой стране. Он не похитит вас, — отчеканила она.

— Чего?! — сказала я недоумённо.

— Быстро на регистрацию!

Она взяла меня за руку и потащила назад. Я оглянулась и увидела удаляющуюся машину Эйчиро.

— Не дёргайте меня! Мой друг уже уехал.

— Друг… — ехидно усмехнулась Танака.

XLIII

Земля под нами уменьшалась и теперь была похожа на поле, нарезанное ровными квадратами.

Крошечная, зелёная Япония… Сложный, бесценный этап моей жизни, обтесавший меня… Научивший меня. Я возвращаюсь домой гораздо менее категоричной и косной. И отныне я знаю цену деньгам. Отныне я буду выстраивать свою жизнь так, чтобы мне никогда не пришлось зарабатывать деньги, поступаясь этикой и моралью, правдой и истиной. Это как угодно можно назвать. Но там, внутри, в сердце, есть что-то, что не определяется тривиальными человеческими понятиями. И даже если все, кто тебя окружают, назовут верной ту жизненную позицию, которая даёт людям материальный комфорт через ложь и растоптанные души, нельзя верить, что это правда. Даже если те, кто принял эти правила, прогнулся под них, настойчиво прививают тебе их изо дня в день, чтобы им самим не так тошно было жить, нельзя верить, что это правда. Даже если ты остался одинок, и все вокруг отвернулись от тебя, нельзя верить, что это правда. Потому что, если ты пойдёшь против себя, «что-то» внутри тебя будет стучаться в сознание, зудеть, клокотать, просить, требовать, умолять и заставлять мучиться. Не так страшно не опериться по жизни и не встать твёрдо на ноги, как страшно прожить жизнь, так и не научившись или не желая верить этому «что-то».

Прощай, милая самобытная Япония, усыпанная лепестками сакуры и источающая запахи суси. Ты многому научила меня.