Профессия – лгунья

— Прекратите, — пыталась я перекричать музыку, — У нас у всех одна работа! Мы должны понимать друг дружку!

Румынки растерянно переглянулись и, вопросительно глядя на меня, пытались выяснить, чего же я хочу. Я схватила Алекс и Юки за руки и вернула их на танцплощадку. Остальные филиппинки тоже поплелись назад. Я пробежала по кругу и пыталась сцепить всех за руки, чтобы сделать дружный хоровод. Все были так обескуражены, что и вовсе перестали танцевать, а только озадаченно переглядывались, пытаясь понять общее настроение. Некоторые румынки улыбнулись смущённо и виновато, будто застеснявшись своей национальной неприязни. Другие ещё пытались неуверенно держать оборону.

— Давайте танцевать! — кричала я.

— Ты будешь танцевать под нашу музыку? — спросила блондированная румынка.

— Конечно!

Те удивлённо-благодарно рассмеялись.

Филиппинки настороженно, с недоверием, поглядывали на румынок. Топтались на месте, пытаясь танцевать, и силились улыбнуться. И за эти секунды общего смятения всем стало понятно, что в этой глупой национальной конфронтации нет настоящей непримиримой злобы и нелюбви друг к другу. Вопросительные взгляды большинства говорили:

— А что, разве вы нормально относитесь к нам? Правда? А мы думали, что вы нас не любите. Поэтому и мы вас не любили.

Вероятнее всего, на следующий же день всё стало по-прежнему, но в ту ночь все дружной гурьбой танцевали под румынские, русские и филиппинские песни без разбору.

XL

Стояло прекрасное солнечное искристое утро. Я отодвинула перегородку, и в комнату ворвался тёплый весенний воздух. Я вышла на балкон и раскинула руки. Хотелось закричать от невозможной прекрасной весны, переполняющей душу. Внизу красовались дворы, увенчанные бесчисленными кашпо с зазеленевшими разнообразными вьющимися цветами. А среди этой ярко-зелёной, изумрудной, оливковой зелени, как вспышки розового свечения, цвели божественно-красивые сакуры. «Ты же есть, господи, ты есть!», — шептала я, задыхаясь от восторга. Вокруг кружили наши голуби и пытались сесть на мои раскрытые ладони в надежде обнаружить корм. Птенцы их уже обросли перьями и пытались выходить из гнезда. На площадке мальчик с папой играли игрушечными джипами с дистанционным управлением. Оба одинаково увлечённо. По трассе ехали полицейские и в рупор вежливо просили водителей: «Освободите дорогу, пожалуйста». Машины отъезжали к обочине. «Спасибо большое. Спасибо большое», — благодарно отвечали полицейские. «Хорошая Япония. Родная. Будь благословенна, милая страна», — думала я с тоской и ностальгией, будто всё это уже превратилось в моё прошлое.

Я обвела на календаре сегодняшнее число. Было двадцать седьмое марта.

— Оля, просыпайся! Надо готовить шоу-тайм к прощальному вечеру, — будила я Ольгу.

С пререканиями, хохотом и спорами мы репетировали танцы с песнями к нашему празднику «Саёнара». К обеду мы выучили два танца, и когда собрались перекусить, зазвонил мой телефон, и на дисплее высветилось имя «Эйчиро».

— Эйчан… Эйчан… — сказала я шёпотом, как будто боялась спугнуть его, — Как хорошо, что ты позвонил, ведь уже послезавтра…

— Я знаю, знаю. Если я неизбежно тебя потеряю, давай хотя бы последние три дня побудем вместе, — сказал он печально и немножко застенчиво. Голос его дрожал.

— Спасибо тебе за всё, Эйчиро.

— Поехали в Ёкогаму? Только не будем ни о чём говорить, хорошо? Просто отдохнём вместе. Я хочу видеть твою прекрасную улыбку. Пусть не будет никакого уныния. Ладно?

Мы приехали в развлекательный парк «Sea paradise». За массивным стеклом в бассейне плескались огромные белые медведи. За стенкой на рукотворном бережке лежали толстые переливающиеся морские львы и котики. Они кричали плаксивыми голосами и смотрели на людей большими печальными глазами. Дальше, за низкой перегородкой, ходили смешные пингвины. Тоненькие и вытянутые, толстенькие и кругленькие, маленькие, большие, с жёлтыми хохолками, с красными щёчками, они были такие разные, что глаза разбегались. Важные, круглогрудые, они, как человечки, в перевалку подходили к перегородке и боком рассматривали нас, как мы — их. Рядом, в огромном зале, в аквариумах с разноцветной подсветкой пестрили бесчисленные невероятно красивые рыбы. Мы встали на эскалатор, и, словно оказавшись в капсуле, поплыли прямо вглубь гигантского аквариума. А вокруг нас, снаружи, сверху, снизу, повсюду сновали разные-разные рыбы такой необыкновенной красоты, что сбивалось дыхание. На верхушке стеклянного грота эскалатор остановился, и все в оцепенении наблюдали за удивительным действом. В аквариум спустился человек в водолазном костюме с большим бидоном. Двигаясь по вертикали, он раскидывал корм. И тысячи рыб, кружа вокруг него единым хороводом, образовали высокий, переливающийся, словно из фольги, смерч.

Мы вышли на улицу и упёрлись взглядом в какую-то вышку метров ста или больше. На самом её верху, на четырёх стульях виднелись люди. И вдруг все четверо, пристёгнутые к стульям, с дикими истошными криками полетели вниз с этой жуткой высоты. Приземлившись, обессилевшие от страха, они не могли пошевелиться. Подошёл человек, и, подняв железное крепление, подал каждому руку, чтобы помочь подняться. Люди, бледные, с блуждающими безумными глазами, шли неуверенными слабыми ногами.

— Ой, Эйчиро! Как страшно! Я тоже, тоже хочу! Пошли! — запрыгала я от радости.

— Нет, это на самом деле очень страшно! — сказал он строго.

— И хорошо! Пошли! — я тащила его за руку.

— Ну, тогда вначале в туалет!

— Да зачем?

— Потому что иначе будет «пссс».

Нас усадили, опустили на плечи железные крепежи, на животе застегнули ремни. Устройство загудело, и мы стали отрываться от земли. Суша стала маленькой, и повсюду простёрлось море, бесконечное, синее, прекрасное. Люди превратились в крошечных муравьишек, бегающих по небольшому куску земли. И всё вокруг было таким великим и удивительным. Зелёные массивы, могучее море, небо в перистых облаках. Только люди теперь казались совсем ничтожными, без толку суетливыми. Подъём прекратился. Напряжение было невыносимым. Я смотрела на наши болтающиеся ноги, и от того, что под ними не было подставки, почему-то, было ещё страшнее.

“One, two, three” — услышали мы и полетели вниз с ускорением, и внутри всё онемело, и вдруг раз! Падение прекратилось. Ничего не изменилось. Мы пролетели не больше десяти метров. Под нами по-прежнему была пропасть. Я взглянула на Эйчиро:

— Я больше не хочу, — сказала я с ужасом нешевелящимися губами.

— Полетели, — ответил он спокойно.

И вдруг с новой силой, с удвоенной скоростью мы стали падать, и земля под нами быстро увеличивалась. И во всём теле, в голове, в висках, в груди, в ногах, в каждой клетке клокотал ужас, мерзкий и липкий. Страх смерти был таким чудовищным и безмерным, что, сжав челюсти, я мысленно прощалась со своей семьёй. Я вытаращила глаза и открыла рот. И слюни у меня ползли вверх по щеке, но я ничего не чувствовала. До земли осталось немного, и я зажмурила глаза, съёжившись. «Тркыты кыты кыты», — тормозило устройство. Подошёл человек, чтобы поднять железные крепежи, но я так вцепилась в них, что Эйчиро пытался, но не мог мне разжать пальцы. Я была обездвижена. Тело тряслось мелкой дрожью.

— Отпусти, — сказал Эйчиро ласково, — Отпускай же!

Я отпустила поручни:

— Эйчан, какая жизнь хрупкая, — сказала я дрожащими губами.

— И хрупкая, и бренная, — сказал он равнодушно, достал платок и вытер мне слюнявую щёку.

— Когда на американских горках катаешься, будто крылья вырастают. Так ведь? А здесь наоборот чувство бескрылости. Я не хочу умирать.

— Никто не хочет умирать.

На побережье у парка отдыхали семьи с детьми и запускали бумажных змеев. Их было так много, что ярко-голубое небо было как будто усеяно бесчисленными точками. Эйчиро сидел на большом валуне и задумчиво курил. Я разулась и зашла в воду по щиколотку. В прозрачной голубой воде ползали маленькие крабики. Разноцветные актинии, в форме блюдец, бутылочек и цветов, колыхались в такт волнам. Маленькие рыбёшки щекотно клевали мне пальцы.

— Тебе не весело? Не интересно? Почему тебя ничто не радует? — спросила я. Хотелось растормошить его.

— Я растратил весь свой адреналин, — сказал он устало, — Старый я.

Я засмеялась:

— Ты что, глупый какой! Тебе сорок два, а не семьдесят два!

— Но я чувствую себя старым.

Я села возле него на валун:

— Эйчан, почему ты никогда не пытался уговорить меня на близость? Не тащил меня к себе домой? Ко мне не заходил? Ведь многие гости пытались обманом, или убедить… Понимаешь?

— Ну, во-первых, я вижу, что не нужен тебе, как мужчина. Во-вторых, я и сам не хочу этого, если у нас не будет серьёзных отношений, — сказал он сухо. Он смотрел в сторону, будто отсутствовал где-то.

— Ох, Эйчиро, ты удивительный человек, — сказала я благодарно.

— Просто я человек, который любит, — проговорил он упавшим голосом, — Не нужно мне твоё тело, если мыслями ты не со мной. Больше не будем об этом, пожалуйста.

— Извини, — отвечала я виновато.

Назад мы ехали молча. Он пытался отвлечься, шутить, но непринуждённости не было. Когда мы приехали в Кавасаки, Эйчиро поставил машину у своего дома, и мы пошли в «Мусащи».