Профессия – первая леди
Шрифт:
Девица хлопнула в ладоши, испуганные нимфеточки подскочили.
– Марш в студию! Я вам не для этого деньги плачу, чтобы вы отлынивали от работы! Ну, пошли, пошли! Совсем от рук отбились, думаете, что если Сильвестра убили, то есть повод ничего не делать?
Повернувшись ко мне, вдовица (ей только позировать Рафаэлю для Сикстинской мадонны) сладко пропела:
– Милая Серафима Ильинична, вы ведь знаете, как сейчас сложно стать звездой и привлечь внимание массмедиа! Нужны огромные деньги, налаженные связи, «свои» журналисты, юркие специалисты по промоушену, элитарные стилисты, постоянные выступления по ТВ, ток-шоу, радиосаги, интернет-опросы, шум в прессе, постельные откровения, сексуальные извращения, непрекращающийся информационный прессинг, сплетни, слухи, эпатаж…
Вдовица жадно глотнула воздуху и умолкла: талант в списке Силиной женушки не значился.
– Сложно? – спросила я с легким удивлением. – Да очень легко оказаться в центре внимания! Прирежьте своего продюсера или пробегитесь голышом мимо мавзолея Хомучека – и с чистой совестью станете «гипер-гига-мега-супер-пупер-звездой»!
Дамочка вздохнула, возвела к потолку глаза, а затем рявкнула на «жу-жуек»:
– Вы еще здесь? Кому сказала – за работу, лентяйки!
Солистки группы «Жу-Жу» покорно затрусили к выходу. Вдова повернулась ко мне, ее кукольное личико снова приняло выражение безграничной скорби.
Тихим тоном она заметила:
– Это подопечные Сильвестра. Мой супруг так много для них сделал, они же в ПТУ учились, а он превратил их в звезд. Без него они бы так и остались сопливыми идиотками! Девочки чрезвычайно ленивые и неблагодарные, увы, Сильвестр был слишком добрым, многое им прощал. Я же заставлю их полностью отрабатывать деньги, которые в них вложили.
Я и не сомневалась, что юная вдова с успехом продолжит дело Сили. У нее хватка еще та, она затмит своего покойного муженька. Мне стало жаль Надию и Соню. Через годик, когда их песенки выйдут из моды и перестанут вдохновлять капризную публику, молодая госпожа Чернышок найдет себе новых «звезд», а девочки окажутся на обочине шоу-бизнеса – без денег и всеми забытые. Метаморфоза-с, так сказать: все «сверхновые» неумолимо превратятся когда-то в «черные дыры»…
– Серафима Ильинична, – сказала вдова, грустно улыбаясь, – благодарю вас за визит скорби. Сильвестр всегда был самого высокого о вас мнения, он обожал ваши произведения…
Мне так и хотелось сказать: «Деточка, только не надо мне вешать лапшу на уши!» Сильвестр читал только контракты, возможно, в начальной школе – букварь, но к современной литературе он был совершенно безразличен.
Я позволила вдове рассказать о «великом продюсере», «заботливом муже» и «любящем отце». Силя не был ни тем, ни другим и ни третьим. Выслушав панегирик покойному, я спросила:
– А как обнаружили труп?
Вдова поморщилась, прижав к вискам тонкие пальчики, она простонала:
– Наша прислуга нашла его сегодня утром в кабинете. Сильвестр, мой супруг… О, вам, конечно же, не хочется слышать подробности…
Схватив вдову за руку, я сказала:
– Я женщина сильная, вынесу и подробности. Так где, вы говорите, располагается кабинет Сили?
Госпожа Чернышок проводила меня в кабинет, который оказался помещением размером с футбольное поле. На обитой дубовыми панелями стене висел портрет – так и есть, работа Стефана д’Орнэ-старшего, 1913 год.
Портрет изображал итальянского композитора Антонио Сальери, который был до смешного похож на Силю. Только композитор был мужчиной худощавым, а Сильвестр в последние годы раздался в талии. Я вспомнила рассказ моего братца Ильи. Ну конечно, зависть! По легенде, Сальери завидовал Моцарту, за что и отравил последнего. Сильвестр же, несмотря на свой успех в шоу-бизнесе, продолжал с ревностью отслеживать успехи своих конкурентов. Он прикладывал все усилия, чтобы потопить конкурентов и продвинуть свой товар.
– Вот здесь, – вдова указала на темное пятно на паркете, – и лежал мой бедный супруг. О, это был такой для меня удар! Мы так любили друг друга, как я смогу жить без моего Сильвестра?
Очень даже неплохо, подумала я. Вдова уже взяла на себя функции продюсера группы «Жу-Жу», от Сили ей достанутся деньги и, что еще важнее, связи. И нечего ей разыгрывать передо мной несчастную и одинокую дамочку, на плечи которой свалилось такое горе. Силя был старше ее на тридцать с лишним лет, вдовушке не придется долго искать ему замену – таких юношей, как Дусик, сейчас пруд пруди!
– Значит, его убили при помощи серебряного ножа с рукояткой в виде рыбины, – произнесла я.
Вдова встрепенулась:
– С чего вы это взяли, Серафима Ильинична? Кто-то лишил Сильвестра жизни при помощи обыкновенного охотничьего ножа…
– Как так? – изумилась я. До сих пор убийца был последовательным – все свои жертвы он уничтожал при помощи ножей, которые похитил у меня. Вдова подтвердила, что Силя был убит охотничьим ножом.
Я задумалась – что все это значит? Маньяки редко меняют свои привычки. Почему предыдущие жертвы были убиты моими серебряными ножами, а Силя – при помощи охотничьего? Я с недоверием посмотрела на вдову. Может быть, она причастна к кончине любимого мужа? Услышала об убийствах перед портретами, сообразила, что у них в доме есть такой же, и решила избавиться от Сили, свалив вину на маньяка?
Хотя девица слишком худосочная, чтобы справиться с Сильвестром, – он был не только намного старше ее, но и весил раза в три больше. Эта хитрая особа могла бы влить спящему мужу в ухо настой белены или наслать на Силю наемных убийц, но устраивать в собственном доме резню…
Нет, я не верила в это. Но супругу Сили надо взять на заметку. Распрощавшись, я покинула особняк Сильвестра и направилась в город. Дусик встретил меня отменным ужином.
– Несколько раз звонил телефон, – доложил мне мальчик, – но я не брал трубку.
Из телефона-автомата я позвонила Бране и кратко обрисовала ситуацию.
– Фима, – сказал он, – я же просил тебя не вмешиваться в это дело! Но за информацию благодарен. Я уже знаю о том, что Сильвестр Чернышок убит не твоим ножом, хотя во всем остальном преступление идентично предыдущим. И вот еще что… Третьей жертвой, насколько ты помнишь, стал владелец ресторана «Луи Четырнадцатый». И он тоже был убит при помощи ножа – но не твоего, Фима!
Мы не могли долго говорить, Сувор пообещал
«…Я познакомилась с Надеждой Бунич поздней весной 1995 года. Это произошло в Констанце – южнонемецком курортном городке на Боденском озере у границы со Швейцарией. Я проходила реабилитационный период после операции на коленном суставе в клинике доктора Оссенберга. Его заведение считается одним из лучших в Европе.
Наше знакомство состоялось в парке клиники, причем не при самых приятных обстоятельствах. Под лучами майского солнца я нежилась в удобном кресле, читая детектив Донны Леон, как вдруг что-то грязное больно ударило меня в грудь, выбив книжку из рук. Раздался детский смех, кому-то показалось очень смешным, что мой белый сарафан оказался испачканным!
В меня попали мячом! Я была вне себя – клиника доктора Оссенберга отличалась повышенным комфортом, позволить себе проходить здесь курс лечения могли только очень обеспеченные люди. К счастью, мой супруг Петер, президент крупной гамбургской страховой компании, сказал, что хочет видеть меня здоровой и бодрой и готов нести любые расходы.
Публика в клинике была соответствующая – богатые пожилые дамы и господа. И вдруг такое – кто-то швырнул в меня грязным мячом и при этом заливисто хохочет! Какая родительская безответственность! И что делают в клинике доктора Оссенберга наглые дети?
– Прошу вас, извините, ради бога! – раздался мелодичный женский голос с акцентом. Я подняла взгляд и увидела спешащую ко мне даму. Высокая, грациозная, светловолосая, она была облачена в светло-зеленый брючный костюм. На ее лице было написано выражение ужаса и смущения.
У этой дамы есть свой неповторимый стиль, подумала я. Она явно иностранка, скорее всего, из Восточной Европы – после падения «железного занавеса» Германия оказалась наводнена не только эмигрантами и беженцами, но и богатыми туристами.
Благородная осанка, тонкая молочного цвета кожа, маленький, чуть вздернутый носик и пухлые губки. Даме было чуть за тридцать. Волосы цвета меда спускались на плечи. Мое внимание привлекли ее глаза – удивительного изумрудно-бирюзового оттенка с золотистыми искорками. Эта особа произвела на меня впечатление человека, который умеет добиться того, чего хочет, причем не затрачивая много усилий, и не позволяет пренебрегать своим мнением, возможно, не всегда приятным.
Откуда же эта иностранка, подумала я. Из Польши, Венгрии или, может быть, России? Я решила, что она – супруга состоятельного русского: ее шелковый костюм стоил весьма дорого, я разбираюсь в подобных вещах, да и осанка головы, улыбка и жесты свидетельствовали, что она – дама, уверенная в себе. Она неуловимо напомнила мне одну мою гамбургскую подругу, супругу сенатора.
– Прошу вас, извините, это вышло совершенно случайно! – повторила незнакомка еще раз.
Ее акцент не походил ни на русский, ни на польский. По-немецки она говорила бегло, хотя сразу стало понятно, что это не родной для нее язык.
– Это все мои дети, они такие проказники, – сказала дама. – Они двойняшки, им десять лет. Они не хотели причинить вам неудобства!
В голосе дамы было столько искренности, а ее изумительные глаза так лучились раскаянием и добродушием, что я невольно улыбнулась. И все же я отчетливо слышала, как кто-то нагло хохотал, когда мяч ударился о мою грудь и выбил у меня из рук книгу! Воспитанные дети так не поступают!
– Оля, Сережа! – позвала дама своих чад.
Из-за зеленой изгороди ко мне с опаской приблизились два подростка – худенький светловолосый мальчик и стройная девочка; дети были одеты в одинаковые джинсовые костюмчики, и нельзя было не заметить, что они – брат и сестра. Светлые волнистые волосы, материнские глаза.
Дама что-то сказала на родном языке – девочка понурила голову, а мальчик рассмеялся. Незнакомка немедленно нахмурилась, от ее хорошего настроения не осталось и следа. Видимо, она принадлежит к тому типу людей, у которых настроение меняется очень быстро, решила я. Женщина сказала несколько фраз, я ничего не понимала – однако мне показалось, что это герцословацкий язык.
Я общалась с герцословаками, у меня были знакомые в генеральном консульстве этой страны, оно расположено в моем родном Гамбурге. Я в восхищении от тамошней культуры и истории. Поэтому с интересом следила за развитием событий.
Дама отчитывала своего шаловливого отпрыска, и по мере того, как она строгим и даже злым голосом говорила что-то, мальчик бледнел, улыбка исчезла с его личика, под конец он был готов расплакаться. Удовлетворенно качнув головой, дама повернулась ко мне – она снова была в великолепном расположении духа.
– Мои дети хотят перед вами извиниться, – сказала она нараспев. – Это вина моего сына Сергия. Оля – чрезвычайно разумная девочка, а вот ее брат… Он всегда готов играть и… и… и….
Дама нервно закусила губу, подыскивая подходящее немецкое слово. Она строила фразы безукоризненно, и я решила, что она наверняка жила в Германии некоторое время: мои герцословацкие знакомые, изучавшие немецкий язык у себя на родине, знают великолепно грамматику, но у них не хватает практики, и им совершенно незнакомы разговорные выражения.
– Шалить, – подсказала я даме, к которой немедленно почувствовала симпатию.
– Да, да, играть и шалить, – с облегчением подхватила незнакомка. – Сергий!
В ее голосе снова послышались металлические нотки. Мальчик подошел ко мне и по-немецки сказал:
– Я не хотел… Извините меня, пожалуйста. Мне очень жаль… Это больше никогда не повторится…
– Ольга! – Дама, как главный режиссер, следила за ходом постановки. Девочка (в ее глазах блестели слезы) подошла к моему креслу и присоединилась к извинениям брата.
– Вот ваш мяч, – протягивая детям игрушку, сказала я. В глазах мальчика сверкнул восторг, однако он не решился взять мяч, а с опаской посмотрел на мать.
– Вы сегодня достаточно натворили, – сказала она по-немецки. – Отправляйтесь в свою комнату!
– О, не будьте так строги! – сказала я, изменив свое изначальное впечатление об этих детях – возможно, они были слишком резвые, но милые и воспитанные. – Мне вовсе не хочется, чтобы Сережа и Оля отправлялись в комнату и сидели там – ведь погода сегодня такая солнечная!
– Ну, мама! – сказали в один голос дети и затараторили что-то по-герцословацки. Я видела, что дама колеблется между желанием проявить педагогическую строгость и несомненной материнской нежностью. Наконец, подняв вверх палец, она призвала отпрысков к тишине.
– Обещайте мне, что впредь будете следить за мячом и обращать внимание на других отдыхающих, – сказала она на немецком. – Если подобное повторится, я отберу у вас мяч. Сергий, ты меня понял?
Мальчик понуро кивнул головой, однако в его глазах светилась неподдельная радость.
– Ольга, ты должна следить за своим братом, – наказала дама. Затем она позволила детям удалиться – мальчик и девочка с визгом унеслись.
– О, мне очень жаль, – в который раз повторила дама, указывая на мой безнадежно испачканный сарафан.
Я произнесла:
– Это пустяки, не стоит обращать внимание. Вам повезло – мои дети давно выросли, они учатся вдали отсюда, и я вижу их всего несколько раз в год.
– А вы кто по знаку Зодиака? – совершенно неожиданно спросила меня дама. Этот вопрос рассмешил меня: я знаю женщин, которые истово верят в астрологию, выверяют весь свой день по гороскопам и считают, что звезды управляют нашей судьбой. Неужели и эта красивая герцословачка из их числа?
– Овен, – ответила я. Я разбираюсь в астрологии поверхностно, не верю в столоверчение и считаю многих из так называемых целителей шарлатанами и проходимцами.
На лице дамы возникла гримаска, которая моментально сменилась красивой улыбкой. В отличие от спесивых герцословацких дам, с которыми я имела несчастье быть знакомой, моя собеседница улыбалась, не стесняясь показывать жемчужные зубы, а не чопорно сжимая губы.
– Скажу честно, что Овен – это тот знак, под которым я не хотела бы родиться, – разоткровенничалась незнакомка. – Они такие импульсивные и властные…
Ну надо же! Еще до того, как мы узнали имена друг друга, она уже делает выводы о моем характере! Мне стало немного обидно. Словно уловив мои мысли, дама хитро улыбнулась, и ее глаза загадочно при этом сверкнули, она поспешно добавила, желая замять неловкость:
– Овны – великолепные товарищи и радушные хозяева. На них всегда можно положиться, они никогда не бросят друга в беде.
– Меня зовут Марилена Финч, – произнесла я, подавая незнакомке руку. Ее ладонь, которую она протянула мне в ответном жесте, была тонкой и белой, украшенной только одним – обручальным – колечком. Герцословацкие мадам из Гамбурга никогда не ограничивались одним обручальным кольцом, они предпочитали дутое золото со сверкающими красными или синими камнями – не рубинами и сапфирами, разумеется, а искусственными кристаллами.
– Надежда Бунич, – представилась моя собеседница. Надежда, что за чудное имя! Мое предположение подтвердилось, она из гористой и таинственной Герцословакии.
– Вы не родственница писателя Марека Бунича? – проявив знания герцословацкой литературы, спросила я. Мой вопрос смутил Надежду, она исподлобья посмотрела на меня и быстро ответила:
– Нет, что вы! Это фамилия моего мужа, и он не имеет никакого отношения к книгам!
Тогда я не поняла, почему Надежда, или Надя, как я начала звать ее совсем скоро, так смущается, когда речь заходит о ее муже. Я решила, что она никак не может привыкнуть к неожиданному богатству, – скорее всего, ее супруг солидный бизнесмен.
Я указала Надежде на пустующее кресло, она присоединилась ко мне. Мы разговорились. Мне сразу стало ясно, что этой женщине есть что сказать. Она чутко и живо реагировала на реплики собеседника, никогда не оставаясь равнодушной ни к одной из тем. Надя пришлась мне по душе. Чем-то она напоминала меня саму, и в то же время между нами лежали миры.
Надежда прибыла в клинику доктора Оссенберга, где она проходила курс лечения после жуткой автокатастрофы, в которую попала почти год назад. Вначале она отделывалась общими фразами, и только позже, когда мы сблизились и стали доверять друг другу, Надя рассказала мне о том, что произошло.
– В тот день я поссорилась с Гремиславом, – призналась она. Гремиславом звали ее супруга, который занимал пост заместителя мэра герцословацкого Иоаннграда, по счастливой случайности – города-партнера Гамбурга. – Все началось из-за мелочи: он сказал, что не сможет в выходные принять участие в поездке за город, хотя я так к ней готовилась, он знал, что для меня и ребят это очень много значит. И вдруг муж говорит, что в выходные ему нужно работать над каким-то важным проектом. Гремислав уже принял решение, и больше всего меня задело не то, что поездка не состоится, а то, что он сообщает об этом, даже со мной не посоветовавшись. Это так похоже на Гремислава! Он производит впечатление человека, открытого желаниям и мнению собеседника, и это отчасти так. Но на самом деле он в большинстве случаев уже имеет собственное мнение, которое приберегает до поры до времени, и ненавязчиво, но очень эффективно добивается того, чтобы собеседник согласился с его точкой зрения и принял его позицию. У Гремислава это получается виртуозно! Ему не надо повышать голос, кричать или убеждать – человек обычно даже испытывает чувство неловкости за то, что его мнение противоречит мнению Гремислава. Он – прирожденный дипломат, который всегда добивается того, чего хочет! Он частенько неуверен в себе и пытается компенсировать это за счет насмешливого тона и апломба. Гремислав ненавидит критику в свой адрес и очень болезненно относится к этому, хотя и тщательно скрывает. Он чрезвычайно упрямый и никогда не признает собственных ошибок, даже когда это следовало бы сделать…
Я не могла сказать, чего больше было в словах Нади о своем муже – восхищения, любви и уважения или разочарования, затаенной обиды и сарказма. Только потом мне стало понятно, что для Надежды вполне естественно одновременно любить и ненавидеть кого-либо, и ее собственный муж не был исключением. О, загадочная герцословацкая душа, воспетая Тостоевичем, Болстым и Гулгаковым, она всегда занимала и пугала меня.
– Мы поссорились, точнее, кричала я, а Гремислав, как это за ним водится, сохранял хладнокровие, пытался убедить меня перенести поездку на следующую неделю. Но я была обижена – я так ждала выходных, и внезапно выясняется, что ничего не будет! Мне не хотелось переносить поездку, и я заявила Гремиславу, что или мы поедем в эти выходные, или не поедем вообще. На что он сказал, что оставляет решение за мной. Как это в его духе возлагать принятие решение на других! Я знала, что у меня не будет другого выхода, как согласиться с доводами Гремислава и перенести поездку. Но я не хотела!
Надя была очень страстной и эмоциональной, однако внешне она производила впечатление замкнутой и дистанцированной женщины. Впрочем, как уверяла меня она, это характерно для ее знака Зодиака – она была Козерогом. Надежда очень гордилась тем, что родилась на православное Рождество. На самом же деле она чрезвычайно чутко и даже болезненно реагировала на происходящее, ни одна мелочь не ускользала от ее внимания, она стремилась к превосходству, и если ее усилия шли крахом (что случалось не так уж редко), то это ввергало ее в состояние глубочайшего уныния. Но и огорчаться подолгу она не умела – Надя была устроена так, что радость у нее сменялась печалью, и происходило это едва ли не в течение секунды, бурная активность перерастала в безделье и лень, и, наоборот, период безделья мог внезапно закончиться и сменялся фазой лихорадочной активности. Надя редко задумывалась о возможных последствиях своих поступков, но это не мешало ей радоваться жизни и быть хорошей матерью. Она была чрезвычайно упряма, но при этом ее прагматичность иногда одерживала верх над сиюминутными перепадами ее настроения.
– Я не хотела! Я так и сказала Гремиславу, а он в свойственной ему манере заметил, что у нас есть не только желания, но еще и обязанности. Я бросила ему в лицо, что он – эгоист, хотя понимала, что несправедлива к нему, вскочила в машину и поехала забирать детей из школы. На светофоре я не затормозила и столкнулась с пикапом…
Надежда была на грани между жизнью и смертью. Врачи констатировали ушиб головного мозга, перелом нескольких ребер и, самое ужасное, перелом основания черепа. Обычно пациенты с таким страшным диагнозом обречены на существование в парализованном виде до конца дней своих. Надежде сказочно повезло – она же сама была уверена, что у нее, как у Козерога, произошла мобилизация скрытых жизненных сил. Гремислав оказался у постели жены сразу же после катастрофы, он задействовал все свои связи и знакомства, чтобы Надежду оперировали лучшие иоаннградские хирурги. Профессор, который руководил сложной операцией, получил место министра здравоохранения – разумеется, когда президентом страны сделался муж Нади. Но до этого было далеко, никто тогда не мог и помышлять, что мало кому известный политик, один из нескольких заместителей мэра северной столицы, станет преемником непредсказуемого и капризного Благояра Никлотовича, тогдашнего главы Герцословакии.
Надя провела почти восемь месяцев в больнице, и Гремислав навещал ее дважды в день – не каждый способен на такое! Он же занимался и детьми, одновременно продолжая интенсивно совмещать это с политической деятельностью.
– Гремислав очень целеустремленный, – объясняла мне Надя. – Но производит впечатление мягкого и радушного человека, и это отчасти так: он любит хорошую компанию и виски со льдом. Но на самом деле Гремислав чрезвычайно скрытный и амбициозный, хотя никогда не показывает эти свои качества. Он поддерживает со всеми ровные отношения, у него нет врагов, для каждого он находит комплимент и слово поддержки. Но это не значит, что у него нет своего мнения. Он очень хорошо знает, что ему нужно, однако предпочитает держать свои мысли при себе. Я бы не хотела иметь Гремислава в своих врагах – он будет мягко улыбаться и в то же время воплощать в жизнь план, который направлен на полное уничтожение человека, рискнувшего противопоставить себя ему. И при этом никто не сможет упрекнуть его в предвзятости! Он, как Весы, стремится к поддержанию равновесия и балансу, но в акцеденте он – Скорпион, и это наложило на него отпечаток властности, безжалостности, он стремится воплощать в жизнь свою точку зрения любыми, пускай непопулярными и грубыми методами.
У меня вырисовывался не очень-то приятный облик супруга Нади. И все же ему надо было отдать должное – он нежно любил жену, заботился о детях и поддерживал свою семью как только мог. Я знала, что двухмесячный курс в клинике доктора Оссенберга стоит весьма дорого, и провинциальный герцословацкий чиновник не очень высокого ранга просто не в состоянии оплатить его из собственного кармана. Далеко не каждый состоятельный немец сможет позволить себе пребывание в этой частной клинике.
Я задавала Наде наводящие вопросы, но каждый раз она или игнорировала их, переводя разговор на совершенно постороннюю тему, или делала вид, что не слышит их. Но я-то видела, как сверкают ее глаза и сжимаются в кулачки тонкие пальчики – Наде не нравился мой интерес. Я даже решила, что Гремислав, как и многие из облеченных властью герцословаков, не чурается того, чтобы обогатиться за счет государства. Развал Герцословацкой Социалистической Конфедерации предоставил чиновникам ни с чем не сравнимые возможности колоссальных заработков. Неужели и супруг Нади, которого она представляет мне кристально честным и помешанным на справедливости человеком, один из числа высокопоставленных коррупционеров? Мой муж Петер рассказывал, что шикарные виллы в центре Гамбурга, которые стоят по несколько миллионов марок, давно скуплены герцословаками – причем по большей частью теми, что работают в системе власти.
Но Надя развеяла мои подозрения. Она сама завела разговор на эту тему, и по ее непринужденному тону и хорошо подобранным фразам я поняла, что она готовилась и, возможно, даже составила заранее ту речь, которая была обращена ко мне, ее единственной слушательнице.
– Гремислав раньше работал в КГБ, – сказала она.
Я невольно вздрогнула – я и представить себе не могла, что ее супруг имеет отношение к могущественной и зловещей организации. Моя гипертрофированная реакция насмешила Надю, она со смехом и огоньком в глазах заметила:
– Он был шпионом в Дрездене!
Честно говоря, я была немного напугана. Герцословацкие спецслужбы всегда внушали мне страх. Надя пыталась успокоить меня:
– Гремислав уже давно не имеет к КГБ отношения! Он всегда был критически настроен к коммунистической системе. В первый день августовского путча он добровольно подал в отставку и вышел из партии.
Для меня это много значило. Летом 1991 года весь мир с небывалым напряжением следил за исходом противостояния старой номенклатуры и нарождающейся новой демократической Герцословакии. В первый день путчисты были сильны, они не сомневались в своей победе, перелом наступил позже, и человек, который отважился подать в отставку и положил на стол партбилет именно в первый день, тем самым выражая свое несогласие с попыткой повернуть колесо истории вспять, заслуживал уважения и восхищения.
Надя не стала посвящать меня в подробности того, чем Гремислав занимался в Восточной Германии, – муж никогда не рассказывал ей о своих обязанностях. В Дрездене она вела домашнее хозяйство и растила детей. Она рассказала мне о том, как Гремислав однажды совершил доблестный поступок: когда всем стало ясно, что крах ГДР не за горами, к расквартированным в Дрездене герцословацким войскам начали подъезжать ушлые американцы на машинах, груженных бытовой техникой. Они прельщали солдат и офицеров видеомагнитофонами, электробритвами, телевизорами, тостерами и пылесосами, требуя в обмен сущую безделицу – секретные документы! И те несли их пачками, ящиками и мешками! Гремислав как-то стал свидетелем этой безобразной сцены и попытался охладить пыл предпринимательства разошедшихся вояк. Солдаты грубо ответили, что если он от них не отстанет, то «получит по шее». Тогда Гремислав сходил к себе домой, взял пистолет, вернулся и пригрозил, что застрелит любого, кто посмеет отдать американцам документы в обмен на технику. Ему пришлось даже выстрелить в воздух, но благодаря его действиям распродажа военных секретов прекратилась.
– Во время нашей жизни в Дрездене у нас появились немецкие друзья, – заметила Надя. Потом она призналась, что постоянно сравнивает мое мнение с мнением своих дрезденских приятелей. Меня это даже обидело – Надежда, оказывается, использовала меня в своих целях.
– Твое мировоззрение очень отличается от хода мыслей Микаэлы и Хольгера, – призналась мне Надя. – Они, восточные немцы, гораздо ближе мне по духу, чем ты. Мы понимаем друг друга с полуслова.
Ее слова очень меня задели. Получается, я была своего рода лакмусовой бумажкой – моя новая герцословацкая знакомая тестировала меня на предмет различия менталитетов. Но Надя поспешила сказать, что это не так и она очень ко мне привязалась. И все же неприятный осадок после ее признания у меня остался.
Дрезденская чета после крушения Берлинской стены и прекращения существования Штази преуспела, Хольгер занялся бизнесом и сумел занять чрезвычайно ответственный пост в одном из очень крупных банков. Именно он убедил свое начальство выделить крупную сумму на лечение жены его герцословацкого друга Гремислава. Теперь все стало на свои места – пребывание в клинике доктора Оссенберга Наде спонсировали.
…За то время, которое мы провели вместе в лечебнице, я успела привязаться и к Наде, и к ее детям. Сергий и Ольга оказались очаровательными подростками: Сергий был сорванцом и непоседой, Ольга отличалась трезвым рассудком и не по-детски зрелыми суждениями. Надя говорила, что сын пошел в характером в нее, а дочь – в Гремислава.
Отпрыски Буничей замечательно говорили по-немецки, родители частенько беседовали с ними на этом языке. Надя поделилась со мной своей сокровенной мечтой – она хотела, чтобы дети учились в немецкой школе и поступили затем в немецкий вуз.
…На прощание я подарила Наде великолепный кожаный блокнот с эмблемой страхового общества, которое возглавлял мой муж Петер, а также золотой «паркер». Я уже знала о страсти Надежды к подобного рода вещицам. Кроме того, я тайно надеялась, что этот презент даст нам повод обменяться адресами и телефонами. К тому времени мы уже перешли на «ты», и я считала Надежду одной из своих подруг.
К моему разочарованию, Надя не поняла или не пожелала понять мой намек. Я получила от нее в подарок бутылку герцословацкой водки и пасхальное яйцо из малахита. Тогда я сама переняла инициативу и заметила:
– Если вы окажетесь в Гамбурге, то буду рада увидеть вас у себя в доме!
Надя неожиданно обняла меня и поцеловала, а затем прошептала:
– Дай мне свой телефон, я обязательно позвоню тебе, когда мы прилетим в Иоаннград!
…Я была рада тому, что моя герцословацкая подруга дала обещание не прерывать отношений. И каково же было мое разочарование, когда Надя не позвонила ни в первый, ни во второй и ни в третий день после своего возвращения в Герцословакию. Меня мучили сомнения и терзала обида – она ведь обещала! Или обещания так немного значат для нее?
…Прошел год, на выборах в Герцословакии был переизбран Благояр Никлотович. На Западе никто не верил в то, что он снова станет президентом страны, хотя все с тоской надеялись на это – его оппонент-коммунист пользовался поддержкой широких народных масс. Но Герцословакия в очередной раз продемонстрировала всему миру, что чудеса в ней происходят гораздо чаще, чем нормальные события. Я все думала о Надежде, вспоминала наши беззаботные недели в Констанце и была уверена, что никогда больше не встречусь с ней.
Но как и в случае с триумфальной победой на выборах Благояра Никлотовича, совершенно неожиданно герцословацкий генеральный консул сообщил, что меня разыскивает Надежда Бунич.
Я была очень рада, но, с другой стороны, затаила обиду на свою подругу. Прошло больше года с тех пор, как мы расстались, и она не удосужилась не только позвонить мне, но даже хотя бы поздравить открыткой! Со смешанными чувствами ответила я консулу, что он может дать Надежде мой новый номер телефона.
Звонка Надежды я ждала с нетерпением – мой муж как раз уехал в Австрию, и я представляла себе, что Бунич посетит меня в особняке. Более того, я была готова предложить ей остановиться у меня!
…Она позвонила только через шесть дней, когда я решила, что она давно уехала обратно в Иоаннград. Она и не подумала извиниться и весело защебетала, как будто мы расстались всего день назад. Надежда намеренно не замечала мои односложные ответы и сухой тон. Ей удалось растопить мое сердце, и я пригласила ее в гости.
– Извини, что не позвонила и не писала, – под самый конец телефонного разговора заметила она мимоходом. – Через день после возвращения из Германии сгорела наша дача, а вместе с ней и моя записная книжка.
Я не поверила этой небылице. Надежда обманывает меня, причем таким грубым и нелепым образом, и это ранило мою душу еще сильнее. А я когда-то считала ее своей подругой! Кажется, я сделала ошибку, пригласив ее и детей в гости.
…Надежда изменилась – она пополнела, ее фигура округлилась, и при этом лишние килограммы делали ее более женственной и соблазнительной. Она изменила прическу и перекрасила волосы из золотистых в оттенок пламенной охры. Как всегда, она была одета безукоризненно – темно-синий шерстяной костюм и цветастый платок вокруг шеи. Дети повзрослели, Сережа превратился в нескладного подростка, а Ольга в прелестную девушку. Надежда вручила мне огромную коробку конфет и невесомую кружевную скатерть.
Я приготовила восточный стол. Надежда как-то упоминала, что любит экспериментировать в еде, поэтому я решила, что сирийская и китайская кухня придется ей по вкусу. Я жестоко ошиблась – моя гостья и ее дети не могли управиться с палочками, потребовали себе вилки, которыми вяло ковырялись в экзотических блюдах. Надя брюзжала, что у нее изжога от сладкого соуса, и обрушилась с резкой критикой на все восточное. Она не любила восточную кухню, не понимала восточную музыку, но более всего ее раздражение вызывало мусульманство.
И раньше я замечала, что Надя может быть невыносимой. В тот день все было не так, у меня даже навернулись на глаза слезы. Я так старалась ради герцословацких гостей, а они не оценили моих усилий!
Заметив огорчение на моем лице, Надя мгновенно переменилась: она с жадностью накинулась на кушанья, перестала все рьяно критиковать и превратилась в саму любезность. Такая Надежда мне нравилась намного больше.
…Она подробно рассказала мне о несчастье, которое постигло их практически сразу по возвращении из Германии, – то, что я считала пустой и неуклюжей отговоркой, было правдой. У Буничей в самом деле сгорела дача, а вместе с ней и большая часть их вещей и даже накопления! В огне погибли многие из драгоценностей Надежды, а также доллары и форинты, которые Гремислав хранил дома. Меня это несколько озадачило – получается, что ее муж-политик невысокого мнения о герцословацких банках, раз предпочитает не доверять им деньги, а хранит их в коробке из-под сигар на книжной полке!
Надя показала мне фотографии, на которых был запечатлен обугленный остов их дачного коттеджа. Слава богу, что никто не пострадал – пожар начался внезапно, виной всему, как установило следствие, была неисправная проводка. У Буничей были гости, которые праздновали возвращение Нади и детей из Германии, и когда пожар, начавшийся на втором этаже в комнате Нади, заметили, было уже поздно. Надя выскочила в чем была, дети уже легли спать и были в нижнем белье, а Гремислав с друзьями находились как раз в сауне – они вылетели, завернутые в полотенца и простыни. Сгорели и документы, и одежда. На летний период Буничи переезжали на дачу, и в городской квартире мало что осталось. Самой страшной потерей был сгоревший компьютер Гремислава и его портфель с важными бумагами.
Надя так экспрессивно рассказывала о пожаре и его последствиях, что я прониклась чувством вины. А я подозревала ее в том, что она забыла обо мне и нашей дружбе!
– Я не хотела обременять тебя нашими проблемами, – произнесла Надежда. Я почувствовала невероятную нежность и любовь к герцословацкой подруге.
…Она приехала в Гамбург на четыре недели, одна из них уже прошла. Гремислав настоял на том, чтобы она вместе с детьми покинула Иоаннград – в сентябре предстояли выборы мэра, и он не хотел, чтобы его семья стала жертвой бессовестных провокаций. Как я поняла, у тогдашнего мэра города, которого поддерживал Гремислав, появился серьезный противник в лице его первого заместителя.
– Он предлагал Гремиславу войти в его предвыборный штаб, – с отвращением в голосе сказала Надя. – Но Гремислав отказался – он не предатель! Он решил, что если шеф потерпит поражение, то он вслед за ним уйдет из политики.
Надя говорила об этом с поразившей меня легкостью. Она не знала, как сложатся ее жизнь и карьера Гремислава, если ему придется расстаться с должностью заместителя градоначальника, но это, судя по всему, не очень занимало ее. Она была уверена в муже и в том, что он сумеет обеспечить семью.
…Буничи остановились в крошечной, ужасно запущенной квартирке, которая принадлежала герцословацкому консульству и служила перевалочным пунктом для сотрудников и гостей. Побывав в этом мрачном, загаженном прежними жильцами помещении с грязными окнами, паутиной на потолке и дурно пахнущей ванной, я приняла решение. Взяв Надю за руку, я решительно сказала:
– Вы будете жить у меня!
В моем гамбургском особняке, расположенном у самого Альстера, было достаточно места для моей герцословацкой подруги и ее детей.
Надя с благодарностью приняла мое предложение, и вместе с Сережей и Олей они переехали на второй этаж моего особняка.
Я была горда и счастлива, что могла помочь моей вновь обретенной подруге. Моя миссия заключалась в том, чтобы показать Надежде Гамбург. Я старалась ничего не упустить, Надя и ее дети должны увидеть все достопримечательности вольного ганзейского города. Каково же было мое неподдельное
изумление, когда через несколько дней Надя откровенно сказала, что устала и не вынесет больше визитов в музеи и прогулок вокруг Альстера.– Но мы же хотели пройтись сегодня по туннелю под Эльбой, – залепетала я, чувствуя, что румянец стыда заливает мое лицо. Надежда небрежно махнула рукой и сказала:
– Давай лучше сходим в магазины!
…Надежда обожала делать покупки. В отличие от меня она не могла сразу принять решение, ей нравилось бродить вдоль полок с одеждой, советоваться с продавщицами, исчезать с ворохом одежды в примерочных кабинках. Для меня же это было настоящей пыткой. Такой поход «за покупками» мог затянуться на весь день.
– Хорошо, что Гремислав дал мне свою кредитку, – проговорилась она.
…Надя скупала все – начиная от верхней одежды и заканчивая нелепыми сувенирами. Иногда мне казалось, что ею овладело некое безумие – она не желала пропустить ни одного магазина. Мне приходилось сопровождать ее, давать советы, восхищаться «безупречным вкусом» гостьи и поддакивать ей. Надя видела, что подобная роль не вызывает у меня восторга, поэтому каждый раз, лукаво улыбаясь, она приговаривала:
– Ну еще пятнадцать минут… Полчасика… Пожалуйста!
Я и представить себе не могла, что моя герцословацкая подруга такая транжира. Денежные вопросы никогда ее не занимали, и на мое предостережение о том, что она чересчур много тратит, Надежда как-то призналась:
– Гремислав говорит мне то же самое. Он сначала не хотел давать мне кредитную карточку, но я пообещала, что не буду расходовать много денег.
– Надя, – сказала я в ужасе, – может, хватит совершать набеги на бутики?
Надежда нахмурилась, она не любила, когда ей перечили. Мне бросилось в глаза существенное различие между Надей, с которой я познакомилась в клинике доктора Оссенберга, и той дамой, которая приехала через год в Гамбург: новая Надя была более заносчивая, в ее голосе, движениях и взгляде проглядывало нетерпение, она не уставала напоминать о том, что ее муж – заместитель мэра. Мне не нравилась эта перемена в ней, и я напрямую сказала ей об этом. Сначала она попыталась рассмеяться, но я заметила, что мои откровенные слова задели ее. Надежда нервно тряхнула головой, что-то обдумывая, затем расплылась в хитрой улыбке и сказала:
– Наверное, ты права, Марилена.
…Походы по бутикам стали неотъемлемой частью нашего утреннего ритуала. Когда я попыталась заметить, что моя культурная программа предусматривает нечто совсем другое, Надя заявила:
– У меня болит голова от походов по музеям, плавать на пароходике по Эльбе я не желаю, меня укачивает, церкви все до ужаса похожи одна на другую!
В этот раз я рассердилась. Умеет ли Надя быть благодарной? Почему она так ведет себя? Мне претило снова и снова отправляться в рейд по магазинам, чтобы шесть или семь часов спустя, нагруженной пакетами, брать такси и возвращаться на виллу. Надя же, казалось, испытывала особенное чувство, когда речь заходила о покупках.
– Понимаешь, – призналась она мне как-то в порыве откровенности, – я долгие годы жила в бедности, экономила и только мечтала о том, что настанет момент, когда я смогу купить все, что захочу. Сейчас у меня есть такая возможность, но она может закончиться. Поэтому я и спешу насладиться нормальной жизнью!
Она намекала на предстоящие выборы мэра Иоаннграда. Мне даже стало жаль Надю: она предстала предо мной в новом свете. Скрепя сердце, мне пришлось терпеть ее налеты на гамбургские бутики. Надя скупала все, что попадалось под руку, и под конец ее пребывания в Гамбурге на счету Гремислава почти ничего не осталось.
– Он будет очень недоволен, – проронила Надя, и я поняла, что реакция мужа ее не волнует. – Но он знает, что я такая!
…Надежда отдавала предпочтение экстравагантным нарядам от известных европейских кутюрье. Она, супруга заместителя мэра крупного европейского города, претендовала на роль эталона безупречного вкуса и новаторства в области моды.
Как-то Надя задержалась в магазинах, и я, нервничая, ждала ее в особняке – нам предстоял поход в гамбургский зоопарк. Мы договорились, что с утра она обойдет несколько торговых центров, а вторую половину дня мы уделим детям, которые с нетерпением ожидали похода в царство животных.
Надежда явилась домой со странным выражением лица. На мой вопрос, почему она задержалась и где была, она ничего не отвечала. Всей гурьбой мы отправились в зоопарк. Дети были в восторге от потрясающего зрелища, Надя абсолютно не реагировала ни на смешных обезьян, ни на крокодилов, ни даже на тарантулов и пауков-птицеедов.
…Когда дети оказались около вольера с пандами, Надя отвела меня в сторону и заговорщическим тоном произнесла:
– Я была на Репербане!
Этого мне хватило, чтобы понять причину озадаченности моей подруги. На Репербане располагаются сотни секс-шопов, кинотеатров, где показывают фильмы фривольного содержания, и прочие злачные заведения.
– Надя, – взяв ее за руку, произнесла я, – пообещай мне, что никогда больше не отправишься туда одна! Это может быть опасно!
– Еще чего, я давно хотела заглянуть в такое заведение, сейчас они и в Герцословакии имеются, но я всегда стеснялась, что меня узнают. А здесь, в Гамбурге, совсем другое дело, я тут не супруга заместителя мэра, а обыкновенная женщина! – заявила Надежда и с жаром принялась описывать мне то, что увидела в одном из специфических магазинчиков.
Я с беспокойством слушала ее сумбурный рассказ, оглядываясь по сторонам, – мне не хотелось, чтобы кто-то стал свидетелем восторженного монолога Нади. Секс-шоп произвел на нее неизгладимое впечатление, я же сказала:
– Тебе не пристало захаживать в подобные места, Надя!
– Но почему? – с детской непосредственностью возразила она. Я не нашлась с ответом. К нам подлетели Сережа и Ольга, и я сменила тему. А дома Надежда с гордостью продемонстрировала мне несколько предметов, которые она приобрела в секс-шопе.
– Как ты думаешь, я смогу провезти их через границу? – спросила она на полном серьезе. – Или, может быть, их лучше переслать по почте?
…Пребывание Буничей в Гамбурге подходило к завершению. Я не знала, что оставить напоследок и чем еще поразить воображение моих гостей. Чувствовалось, что Надя и дети пресыщены впечатлениями. Я хотела организовать поездку в комплекс развлечений «Ханза-парк» на Балтике, и дети были в восторге от этой идеи, но Надя вдруг заупрямилась.
– Когда мы были в Париже, то посещали «Евро-Диснейленд», – сказала она, – тот парк, куда ты хочешь отвезти нас, Марилена, гораздо меньше и примитивнее. Зачем тратить на это время?
Ее слова задели меня. Надя могла бы согласиться на поездку, чтобы угодить мне и воздать должное моим стараниям, но она этого не сделала, в очередной раз проявив свою заносчивость. Поэтому я остановила свой выбор на посещении гамбургской оперы. Мне казалось, что Наде, которая считала себя заядлой театралкой, это должно понравиться.
– Опера? В Гамбурге? – скривила она в ответ на мое предложение губы. – Марилена, запомни, никакая сцена мира не сравнится с театрами Иоаннграда!
Я вспылила и попыталась защитить родной Гамбург. И пускай в нем живет в три раза меньше жителей, чем в Иоаннграде, это еще не повод, чтобы с таким небрежением отзываться о его культурной жизни. Почувствовав, что она перегнула палку, Надя тотчас изменила свое мнение и сказала, что будет очень рада отправиться в оперу.
– Я взяла билеты на «Волшебную флейту», – сказала я. – Это одна из лучших опер Моцарта…
– Знаю, знаю, – прервала, не дослушав меня, Надежда. – Но я уже видела ее несколько раз. Может быть, мы пойдем на что-то другое?
Я решила проявить характер. Даже если Надя в самом деле уже видела «Волшебную флейту», она могла бы промолчать или сообщить об этом другим тоном.
– Ну хорошо, – протянула она. – Для оперы мне потребуется вечернее платье!
Это означало, что она снова собралась в поход по магазинам. Сославшись на неважное самочувствие, я осталась дома с детьми. Мы прекрасно понимали друг друга, ребята отлично говорили по-немецки – родители сдержали обещание и отдали их в школу при немецком консульстве.
…Надя приобрела роскошное платье золотистого шелка, которое, надо быть справедливой, чрезвычайно ей шло. Она превратилась в сказочную принцессу. Крутясь перед зеркалом, Надя внезапно заметила:
– Надеюсь, ты взяла места в царскую ложу?
У меня перехватило дыхание. Этим своим замечанием подруга перечеркнула все мои старания. Надя как-то сказала, что привыкла к тому, что во время посещения театра они обязательно занимают места в царской ложе. Значит, сидеть в партере или в обычной ложе, как простая смертная, ей не позволяет статус!
– К сожалению, вынуждена разочаровать тебя, – со сладкой улыбкой на устах, но с горечью в сердце сказала я. – Гамбург всегда был купеческим городом, над нами никогда не властвовал монарх, все должности были и есть выборные. Поэтому и театр у нас соответствующий – там попросту нет царской ложи. В Гамбурге все равны!
Надежда перестала любоваться на себя в зеркало и невзначай заметила:
– В гамбургском театре нет царской ложи? Я этого не понимаю! И как вы только здесь живете? Я, жена заместителя мэра, имею право на то, чтобы получить место отдельно от всех.
Я рассердилась. Кто дал Наде право критиковать наши порядки и устои жизни. Я люблю свой Гамбург, и мне импонирует то, что в театре нет царской ложи. Бывший федеральный канцлер Гельмут Шмидт с супругой во время посещения оперы, как и все, довольствуется местами рядом с обычными зрителями!
Впрочем, Надя снова превратилась в любезную и воркующую подругу, ее плохое настроение как рукой сняло, она перестала брюзжать. В театре она ревностно оценивала туалеты других дам и громко обсуждала их недостатки:
– Посмотри, и с такой фигурой она надела такое облегающее платье? А зачем эта дылда встала на каблуки, она же высокая, как пожарная каланча. А та нацепила столько драгоценностей, что стала похожей на новогоднюю елку!
Мне было чрезвычайно стыдно, я попросила Надю уняться. Некоторые из дам, ставшие жертвами ее острого язычка, были моими знакомыми или приятельницами. Надя же не видела в этом ничего зазорного. Она быстро пришла к выводу, что является самой красивой и со вкусом одетой дамой в театре.
Наконец мы оказались на местах, полилась божественная музыка Моцарта. Надя сидела с кислой миной, несколько раз демонстративно зевнула, показывая мне, что она чуть ли не наизусть знает содержание. Зато дети были в восторге – они с неподдельным интересом следили за сюжетом самой веселой и доброй моцартовской оперы – злоключениями врунишки Папагено, любовью принца Тамино к красавице Памине и кознями величавой Царицы Ночи.
Во время антракта я предложила Надежде сходить в буфет, она отказалась:
– Там такая толчея!
Зато едва опера возобновилась, я с ужасом услышала шелест – из элегантной вечерней сумочки Надежда достала завернутые в пропитавшуюся жиром бумагу бутерброды с салями и копченой колбасой, распределила их между детьми и сама с наслаждением принялась поглощать один из них. Я чувствовала, что провалюсь от стыда сквозь землю, Надя, казалось, ничего не замечала, ее совершенно не смущало то, что звучит музыка, которая сопровождается чавканьем Сережи, Ольги и ее самой.
– У меня еще один остался, ты хочешь? – спросила Надя, протягивая мне бутерброд.
Я с ужасом отказалась. В нос ударил резкий аромат, который поднимался от копченой колбасы. Но Надю это совершенно не волновало. Затем она извлекла из недр сумочки шоколадку и стала, шурша фольгой, разворачивать ее. Некоторые из зрителей завертели головами и одарили нас гневными взглядами. Мне пришлось извиняться.
Когда «Волшебная флейта» завершилась, Надя аплодировала, как и все, неистово и восторженно. Ее негативное отношение к опере только из-за того, что она видела ее уже несколько раз, исчезло. Или на смену ее настроения подействовали съеденные бутерброды?
…По дороге домой я попыталась объяснить Надежде, что у нас не принято приносить с собой еду в театр и тем более поглощать ее у всех на виду во время представления. Надя заметила:
– В буфете все так дорого, а я не хочу, чтобы мои дети голодали. У нас нет денег!
Еще бы, мелькнула у меня сварливая мысль, если ходить день и ночь по бутикам и модным лавкам и скупать одну за другой дизайнерские вещи в таком количестве, которое даже я, жена состоятельного гамбуржца, не могу позволить себе, то рано или поздно выяснится, что кредит исчерпан.
И все же, несмотря на мелкие неурядицы и легкие обиды, я была рада тому, что Надя и ее детишки провели у меня в особняке почти две недели. Дата возвращения на родину неумолимо приближалась, в последний день пребывания моих друзей я устроила званый вечер. В качестве почетных гостей были приглашены герцословацкий консул и его жена.
…Я заметила, что консульша и Надя с неприязнью относятся друг к другу – никто не хотел уступать сопернице пальму первенства. Для консульши Надя была всего лишь «женой десятого заместителя мэра», и она давала ей это понять каждым колким вопросом, интонацией и даже жестами.
Я невольно задумываюсь, что чувствует эта несносная дама, которая так обижала Надежду Бунич, сейчас, когда Гремислав стал президентом самой красивой в мире страны, а Надя – первой леди Герцословакии…
…Несмотря на противостояние двух дам, ужин удался на славу. Я не скрывала того, что главными действующими лицами являются вовсе не генеральный консул и его заносчивая супруга, а Надя и ее дети. Ужин завершился поздним вечером, и, когда гости разошлись, Надя со слезами на глазах обняла меня, поцеловала и призналась:
– Эти две недели были самым лучшим периодом в моей жизни!
Мы уложили сонных и уставших ребятишек в постель, и я чувствовала, что Наде хочется о чем-то поговорить со мной. Я заварила успокаивающий чай, и мы отправились в малую гостиную. Из-за перенесенного гепатита Наде было запрещено употреблять спиртное.
Но она хотела выговориться. В последнюю свою ночь в Гамбурге она решила посвятить меня в подробности своей жизни и своих чувств – с одной стороны, это было для меня несомненным знаком доверия, с другой – я сомневалась, стоило ли Наде быть столь откровенной.
– Ты – моя единственная подруга, – сказала она внезапно. – Я как-то говорила тебе о наших дрезденских друзьях – так вот, ты стала для меня ближе, чем Микаэла!
Эти слова были подлинным комплиментом, я и решила, что не буду прерывать Надю и позволю высказать все то, что гнетет ее.
…Надя сначала поведала мне о том, что между ней и Гремиславом нет былой любви, каждый ведет свою жизнь. Гремислав слишком много времени уделяет работе, и она часто обречена на одиночество.
…Затем Надя внезапно рассказала мне о Татиане – до этого она никогда не упоминала, что у нее была старшая сестра. Таня исчезла летом 1982 года, пропала без следа, никто так и не знает, что с ней произошло. Надя открыла мне самое сокровенное – Татиана и Гремислав симпатизировали друг другу, и Надя опасалась, что он сойдется с ее старшей сестрой.
– Если бы ты знала, Марилена, как я тогда переживала. Я плакала и желала Тане самого ужасного. Я представляла, что она… что она переходит улицу и грузовик, внезапно выруливший из-за угла, сбивает ее – насмерть! Или мне представлялось, что у нее в квартире начинается пожар и она не успевает выбраться и задыхается в густом дыму. И такое я думала о собственной сестре!
Меня поразило, с какой тоской и болью Надежда упоминает имя своей старшей сестры. Она созналась, что и увлечение гороскопами пришло к ней после того, как Таня пропала.
– Я задумалась над тем, что наши судьбы – это чья-то прихоть. Мы сами не в состоянии повлиять на то, что нас ожидает. Рано или поздно свершится все, чему суждено свершиться.
Я была поражена – как Надя могла быть такой фаталисткой? Я попыталась возразить и сказала, что каждый сам определяет свое будущее и является кузнецом своего счастья.
– Ты на редкость самонадеянна и твердолоба, как и все Овны, – только и заметила Надя. – Ты надеешься на свой огненный темперамент и не веришь в предначертания судьбы, думая, что сама в состоянии быть собственной Кассандрой. Но это не так!
…Оказывается, Надя заказывала себе и мужу личные гороскопы, и все они свидетельствовали о том, что Гремиславу суждено великолепное, хотя и чрезвычайно тернистое политическое будущее. Тогда, зная, что Гремислав может уйти из политики, я отнеслась к этим предсказаниям с недоверием – все гороскопы, если внимательно в них вчитаться, сулят богатство, покой и славу. Но теперь, когда Гремислав стал одним из самых могущественных людей планеты (возможно, что и самым могущественным!), я поражаюсь тому, насколько верны были эти предсказания. Или Надежда верила только в то, во что хотела верить?
– Нам предстоит перенести лишения, – заявила Надя. – Но я знаю, что Гремислав достигнет необычайных высот. Он рожден для этого!
Выяснилось, что Гремислав был поздним ребенком в семье – его старшие братья трагически погибли во время осады Иоаннграда вермахтом. Меня поразило, с какой страстью Надя говорит об этом.
– Он мог жениться на Тане, и тогда бы все пошло совершенно иначе, – произнесла она вдруг. – Но Таня умерла, умерла, умерла…
Стояла ночь, мы все беседовали, я спросила:
– Надя, но почему ты думаешь, что твоя сестра… Я понимаю, с момента ее исчезновения прошло четырнадцать лет, но все же…
– Я просто знаю, что она мертва! – сказала с таким убеждением и неистовством Надежда, что я испугалась. – Я желала ей смерти, и она забрала Таню. Я виновата в этом! Я – и никто другой!
…Мне пришлось успокаивать подругу, говоря, что если ее сестра и в самом деле умерла, то ее вины в этом нет – в момент исчезновения Татиана была в Экаресте, а Надя училась в Иоаннграде.
– Я виновата! – настаивала на своем Надя, и в голову мне закралась страшная мысль о том, что она и в самом деле каким-то образом причастна к смерти своей сестры.
– Я… Я должна признаться тебе в том, о чем никто не знает, – сказала Надя. Я похолодела. – Никто, ни Гремислав, ни мои родители, не в курсе этого, – прошелестела Надежда. – Таня… Я… Боже, как это сложно! Я убила ее!
…Эти слова, произнесенные в ночи, сразили меня, как выстрел. Я взглянула на свою подругу – она не обманывала меня, не шутила и не издевалась. Ее красивое лицо выражало высшую степень страдания. Я бросилась к ней и прижала к себе.
– Я убила ее, – безжизненным голосом проговорила Надя. – Я ходила к бабке…
– К кому? – изумилась я.
Надя пояснила:
– К колдунье! Я знала, что Гремислав ездил в Экарест и встречался с Татианой, причем делал это несколько раз. Она была старше меня, гораздо опытнее, красивее и… ярче. Возможно, Гремиславу требовалась именно такая женщина. Я всегда была слабым подобием своей старшей сестры, учителя постоянно сравнивали ее успехи с моими – не в мою, естественно, пользу, родители любили Таню; ко мне мама была равнодушна. Таня поступила в театральный институт, а мне пришлось довольствоваться филологическим факультетом Иоаннградского госуниверситета.
В словах Нади было столько горечи и застарелой ненависти, что я поразилась. Надежда любила сестру и страшно горевала из-за того, что та пропала без вести, но в то же время… В то же время какая-то темная часть ее души ликовала по этому поводу!
– Я решила… как это по-немецки? Привлечь? Притянуть? Заколдовать?
– Приворожить, – подсказала я Наде.
Та кивнула:
– Да, да, именно приворожить Гремислава. Я знала – еще немного, и он расстанется со мной, чтобы уйти к Татиане. Я… тогда не чувствовала к нему особой любви, но он был моим первым молодым человеком, с которым я так долго дружила. И я не желала допустить, чтобы Татиана забрала у меня Гремислава – так в детстве она забирала у меня игрушки!
В ту ночь мне пришлось узнать то самое страшное и сокровенное, что Надя таила от других – и в первую очередь от себя! – многие годы.
– Я принесла колдунье фотографии Гремислава и Татианы. Она сказала, что Гремислав вот-вот уйдет от меня и даже приворот не поможет. Татиана обладала чрезвычайно сильной энергетикой, она притягивала к себе мужчин, она была суккубом!
Я предпочла не делать по этому поводу никаких замечаний, ведь все эти колдуньи, ворожеи и маги – обманщики с прекрасным знанием человеческой психологии… Надя истово верила в то, о чем говорила.
– Колдунья сказала, что единственный выход – это… Это сделать так, чтобы Татиана никогда больше не смогла отнять у меня Гремислава. Она предложила навести на нее порчу!
– Что? – вырвалось у меня.
Неужели Надя, человек с высшим образованием, верит в подобную чепуху? Впрочем, в Гамбурге не так давно в большой моде среди богатых горожан и в особенности горожанок был шаман-африканец, который использовал в своих зловещих ритуалах магию вуду, обещая за весомый гонорар избавить всех от проблем. К нему выстраивалась очередь.
Надя по-своему истолковала мое удивление и зашептала:
– Я знала, что не имею права делать этого, но мне так хотелось… Так хотелось, чтобы Гремислав принадлежал только мне! Бабка накапала на фотографию Тани воск, прочитала заклинания, а затем пронзила ее иголкой. И фотография окрасилась кровью! Я сама это видела, собственными глазами!
– Дешевый фокус, – пробормотала я. – Дэвид Копперфильд и не такое выделывает, и все имеет простое и вполне рациональное объяснение. Наверняка бабка зажала в кулаке пузырек с кровью или краской, это трюк, рассчитанный на внушаемых и доверчивых клиентов.
– Ты не понимаешь! – с жаром воскликнула Надежда, не обращая ни малейшего внимания на мои полные здорового скепсиса слова. – Бабка сказала, что Таня умрет, – и моя сестра исчезла через семь дней! Ровно через неделю после того, как… как был совершен этот ритуал. Магия подействовала!
Надя заплакала, и на этот раз я не рискнула утешать ее.
– Сначала я не могла поверить, думала, что она развлекается где-то на курорте, а потом осознала, что Тани больше нет. И Гремислава как подменили – он ни на кого, кроме меня, больше не смотрел, и вскоре мы поженились, а затем уехали в Дрезден. Там я побывала у одной женщины, которая могла по фотографии рассказать судьбу человека. И она уверила меня, что Таня мертва и находится глубоко под землей. Но это я убила ее, я ее убила!
…Надежда уже не плакала, а только повторяла эти страшные слова. Мне сделалось жутко. Конечно, я отвергала возможность того, что некая магия телепатическим способом умертвила ее сестру или повлияла на то, чтобы ее убил кто-то другой. А что, если… Если Надя чего-то недоговаривает? Что, если она решила сама избавиться от конкурентки в лице сестры?
…Я тотчас отмела эту ужасную мысль. Надя не способна на убийство! Она говорила еще о чем-то, но я ее не слушала, пытаясь совладать с мыслями. Мы просидели до рассвета, и Надя заснула у меня на руках.
…Следующий день выдался полным суеты и неразберихи. Надя проснулась на софе и бросилась собирать вещи. Она вела себя как ни в чем не бывало, будто и не было ночного бдения и ее откровений. Она ни словом не упоминала больше свою сестру, вела себя совершенно непринужденно.
Я проводила Надю и ее детей в аэропорт, она обещала поддерживать со мной контакт, и самолет унес их в далекую Герцословакию. На этот раз Надежда сдержала свое обещание – она позвонила сразу же по прилете и прислала длинный факс.
…У нас завязалась увлекательная переписка. Выборы в Иоаннграде завершились горьким поражением патрона Гремислава. Как и обещал, Бунич ушел из политики – тогда ему казалось, что навсегда. Он отверг предложение победителя остаться в прежней должности и предпочел прозябание в неизвестности и неопределенное будущее сделке со своей совестью.
Он стал проректором по международным связям Иоаннградского университета; Надя после долгого перерыва возобновила учебу и получила диплом – без него она не могла рассчитывать на хорошую работу. Пикантность ситуации заключалась в том, что ее супруг, как проректор, поставил подпись на дипломе собственной жены.
Надя когда-то недолгое время работала коммерческим директором иоаннградского бутика, но быстро бросила это занятие, поняв, что она требуется хозяевам как защитный талисман и зиц-председатель – в то время ее муж был заместителем мэра.
Теперь же времена изменились, многие из друзей отвернулись от опального Бунича и его семьи, из влиятельного городского политика он превратился в заштатного университетского чиновника.
…Надя преподавала иностранный язык (что самое интересное, не испанский или французский – те языки, которые она изучала в вузе, а немецкий) на подготовительных курсах и подрабатывала в крупной консалтинговой компании.
…Мы обсуждали буквально все – особенности герцословацкого и немецкого менталитетов, различия в культуре, политические события, светские сплетни, погоду, книжные новинки. Мнение Нади всегда отличалось глубиной и поражало оригинальностью, и я радовалась тому, что нашла в ее лице вдумчивого собеседника.
…В марте 1998 года, когда Германия была взбудоражена внезапной и на наш западноевропейский взгляд беспричинной отставкой герцословацкого премьер-министра, так называемого «крепкого хозяйственника» и представителя крупного нефтегазового концерна, которого многие прочили в преемники Благояра Никлотовича, Надя прислала мне факс, в котором оповещала о том, что приедет через три дня.
Надежда всегда была такой – импульсивной и в то же время скрытной. Поездку она наверняка планировала заранее, а сообщила мне о ней только за несколько дней. А я ведь считала, что у нас нет друг от друга секретов!
…К моему разочарованию, в этот раз речь шла о ее коротком пребывании в Гамбурге: Надя сказала, что пробудет в Германии только три или четыре дня. Я радушно предложила ей свой кров, на что в коротком факсе в одном сложноподчиненном предложении Надежда сообщила, что этого не требуется, так как она остановится в отеле «Четыре времени года». И ни слова благодарности за мое щедрое предложение!
Отель «Vier Jahreszeiten», фасадом выходящий на Новый Юнгфернштиг и на внутренний Альстер, считался одной из лучших (возможно, даже лучшей) гостиниц ганзейского города. Если в прошлый раз Надя с детьми ютилась первую неделю в жалкой грязноватой квартирке, предоставленной ей герцословацким генконсулом, то в этот раз она решила жить, как королева.
Надя заверила меня, что встречать в аэропорту ее не надо и она сама позвонит мне. Она позвонила – и выяснилось: семейство Бунич (кроме Гремислава, который остался в Иоаннграде) находится в Гамбурге уже два дня – они прилетели раньше, чем изначально планировалось. Надя в Гамбурге целых два дня и сообщает мне об этом фактически накануне отъезда!
…Она вместе с Сережей и Олечкой нанесла мне визит. Надя выглядела не очень хорошо, она еще больше поправилась. Было заметно, что моя герцословацкая подруга чем-то встревожена.
– Гремиславу предложили место заместителя управляющего делами президента, – призналась она. – Я не хотела писать об этом, решила, что сообщу тебе при личной встрече.
Значит, Гремислав снова возвращался в большую политику. Вначале ему предлагали должность заместителя пресс-секретаря президента, но Надя уговорила мужа не принимать это назначение.
– Подумай сама, это неблагодарная нервная работа, – заметила Надя, – Гремислав будет ретушировать ошибки Благояра Никлотовича, да и возможность дополнительных заработков минимальная…
Меня поразило это заявление, но Надежда и не скрывала, что ей хочется снова жить в достатке и опустошать счет мужа:
– Представляешь, в этот раз он не дал мне свою кредитку! Наша семья достаточно прозябала в нищете, все в скором времени должно кардинально измениться! Мы переезжаем в Экарест!
…Экарест был давней мечтой Надежды. Гремислав, как коренной житель Иоаннграда, с опаской относился к шумной столице, а Надя была несказанно рада тому, что они получат казенную дачу в поселке для чиновников правительственной администрации.
– Иоаннград – это провинция, – с удивившим меня снобизмом проронила Надя. – Вся политика делается в Экаресте, и если ты хочешь заработать денег и сделать политическую карьеру, то тебе надо жить в столице.
Надя вообще переменилась – стала более нетерпимой, заносчивой и резкой. Она буквально отчитала официантку в ресторанчике, куда мы заглянули, прогуливаясь по городу, ставя ей в вину нерасторопность и грубость. Сережа и Оля долго изучали меню и заказали что-то уж слишком экзотическое и дорогое: попробовав, дети заявили, что поданные блюда на вкус отвратительны.
– Вам все же придется это съесть, – сказала я, разозлившись. Надежда заявила:
– У меня такое подозрение, что это блюдо несвежее. Я велю немедленно его заменить!
Я вышла из себя и достаточно грубо сказала, что Надя не имеет никакого права так вести себя, – мы находились в моем любимом ресторанчике, и я знала, что и обслуживание, и меню здесь безукоризненные.
…Былая непринужденность исчезла, Наде все не нравилось: улицы были полны шумного народу, гамбургский воздух – слишком задымлен, и даже в столь любимых ею бутиках лежали старые и давно не модные вещи.
– Раньше, когда скупала все без разбору, ты придерживалась другого мнения, – ядовито заметила я.
Я думала, что наша дружба подошла к внезапному завершению, но вместо этого Надя огорошила меня предложением:
– Мы приглашаем тебя и Петера к себе в гости!
Приглашение поразило и растрогало меня, и мы договорились, что приедем к Буничам летом. На этом мы с Надей расстались – она сказала, что им пора «обратно в Экарест».
…А спустя три недели мне позвонил знакомый моего мужа, гамбургский бизнесмен, и передал привет от Нади, заметив, что коробка конфет от моей герцословацкой подруги лежит у него дома.
Этот господин, конкурент Петера, столкнулся с ней в самолете, который летел до Ниццы: Надя сидела рядом с ним в первом классе и, узнав, что он из Гамбурга, спонтанно попросила передать мне привет и коробку конфет.
Надя и дети вернулись в Экарест, но всего на день, чтобы оттуда вылететь в Париж, а потом на Лазурное побережье, где они провели незабываемые шестнадцать дней. Надежда не упомянула о предстоящей поездке в Ниццу, и это снова больно укололо меня. Раньше Надя доверяла мне все свои сокровенные мысли, теперь же я не заслуживала того, чтобы она сказала мне правду!
Она не понимала, в какое неловкое положение поставила Петера и меня – у нас не принято посылать приветы через шапочных знакомых, с которыми сталкиваешься во время полета, и тем более просить их передать коробку шоколада! Этот бизнесмен потом со злой иронией напропалую рассказывал о наших «сомнительных герцословацких друзьях» и намекал на то, что мой муж сотрудничает с мафией.
...Надежда объявилась как ни в чем не бывало, прислав мне длиннющий факс с описанием своего отдыха в Ницце. По всей видимости, она напрочь забыла о том, что не поставила меня в известность касательно своих отпускных планов. Ее фраза «пасмурный и холодный Гамбург не идет ни в какое сравнение с солнечной и цветущей Ниццей» вызвала мое негодование. Еще совсем недавно мой родной город был достаточно хорош для нее и детей!
Я не знала, что и думать. Надя упорно повторяла свое приглашение, зазывая Петера и меня в Экарест. Мне приходилось бывать в герцословацкой столице, я посещала и Иоаннград, плавала на теплоходе по Дунаю и даже бывала на курорте в Варжовцах. Мне удалось познакомиться с Герцословакией, но я все еще чувствовала, что загадочная герцословацкая душа так и остается для меня тайной за семью печатями.
…Мы с Петером приняли совместное решение навестить Надю и ее семью. Более всего меня занимало предстоящее знакомство с ее мужем Гремиславом. Я попыталась вспомнить, что Надя говорила о нем.
– Его внешность сложно описать. Он невысокий, крепкий, сказать, что у него густая шевелюра, было бы огромной ошибкой.
Она ни разу не показывала мне фотографию мужа. По ее словам, он отличался целеустремленным и жестким характером. Я вспомнила, что он служил долгое время в КГБ. Надя с особой теплотой говорила о годах, проведенных в Дрездене.
– Не стоит бояться КГБ, эту организацию уважали, как уважали и нашу страну. Но Гремислав больше не хочет возвращаться туда. Это для него – завершенная глава.
Мне очень хотелось познакомиться с Надиным мужем – она часто упоминала его имя, ссылалась на его мнение. Но любила ли она Гремислава – этого я не знала.
…Надя с восторгом сообщала о переезде в Экарест, о даче, которая была им выделена, подробно перечисляла, сколько и где денег истратила и какие наряды приобрела. Рассуждения о смысле жизни и литературе уступили место пространным абзацам о нарядах, косметике и приемах на высшем уровне.
…Моя подруга кардинально изменилась, и я скучала по прежней Наде – непосредственной, тонкой и чуткой.
…В Экарест мы приехали в конце июля 1998 года, и я не знала, что нас ожидает, однако настроилась на невероятные приключения немцев в Герцословакии. В своих предположениях я не ошиблась, хотя и не предполагала в тот момент, что это станет моим последним свиданием с Надей и ее семейством…»