Профессор Влад

– Да как он смеет называть меня шарлатаном, старый идиот?!.. Я целитель, я несу людям добро, я… я… моя миссия…

Его ноздри трепетали, он задыхался, пытаясь сказать что-то еще, - но мне и этого было достатошно: я была напугана, почти как много лет назад, в детстве, когда однажды дядя Ося, отводя меня домой после очередной поучительной прогулки, решил зайти во двор не через арку, как обычно, а с торца, - и я, впервые увидев знакомые места в новом ракурсе, заревела от тоски и ужаса. Что он несет?.. Какая миссия?.. Какое добро?!.. Да тут еще, к довершению всех радостей, уголок братнина рта начал мелко-мелко подрагивать, и, что самое страшное, Гарри, кажется, даже не замечал этого; впрочем, в следующий миг он перехватил мой взгляд, быстро поднес руку к подергивающейся щеке и еще несколько секунд задумчиво поглаживал пальцами вибрирующий живчик:

– Тик, - смущенно сказал он, убирая руку.
– Вот до чего он меня довел, старый козел. Надо попить чего-нибудь успокаивающего…

Но выполнил он это намерение очень своеобразно: ухватил «Хеннесси» за шею так, словно это была бутылка пива, и, жадно припав губами к горлышку, задвигал кадыком.

Меня передернуло. Анна, все это время взиравшая на своего кавалера с материнской нежностью, укоризненно покачала головой:

– Наверное, он просто тебя за что-то невзлюбил, - вздохнула она.
– Вообще-то он добрый. Вот мне, например, он сразу поставил «отлично»…

– Да ну?
– недоверчиво пробормотал Гарри, возвращая опустевшую на три четверти бутылку на стол.
– Как же это он сподобился?..

Русалочка потупилась. Нет, об этом она рассказывать не будет: как-то неловко, стыдно, неприлично - да и вообще, не стоит того…

– Нет уж, расскажи!
– это уже мы с Гарри вдвоем накинулись на нее.
– Расскажи, расскажи!

Анна застенчиво улыбнулась. Ну, если уж мы просим… короче, дело было так. Еще задолго до начала сессии она, как в свое время и Гарри, успела наслушаться страшилок о неимоверной придирчивости старого педагога; название предмета - «медицинская психология» - тоже не сулило ничего доброго… В общем, переступая порог лаборантской кабинета анатомии, где проходил экзамен, Анна вовсе не надеялась на легкий исход, - тем более что накануне, прилежно зубря тексты конспектов, с грустью поняла, что ей, повидимому, никогда не стать такой же умной, как те, кто сочинял всю эту белиберду. Однако старик, вопреки ожиданию, так ни разу и не придрался к ее ответу (очевидно, не менее долгому, гладкому и безупречному, чем обтянутые бежевой лайкрой ноги). Он, в общем-то, не особо его и слушал, разглядывая сидевшую перед ним Анну с пугающей и неприятной дотошностью. Наконец, на середине особо заковыристой фразы, увешанной сложными наукообразными терминами, точно новогодняя елка - игрушками (Анна заучила только ее транскрипцию, не углубляясь в дебри смысла, а потому очень боялась сбиться!), он вдруг резко встал, сказал « Достатошно», затем шагнул к двери, быстрым движением повернул ключ в замке - вот так: «чик-трак»!
– и, присев рядом с Анной, занялся ее волосами…

– Как это - «занялся»?!
– А вот так. Поначалу он просто гладил их рукой, приговаривая: «Какие хорошие волосы»; но потом, видя, что она не протестует, - а она действительно не протестовала, какой уж там протест, она сидела не жива не мертва!
– он осмелел и начал целовать их, со стонами тереться о них лицом, зарываясь носом в искристый каскад. Ну, а потом…

– Что «потом»?..
– жадно спросил Гарри, у которого от волнения даже рот приоткрылся, - что, что было потом?..

Девушка пожала плечами. А что потом? Ничего… Чиркнул «отл» в зачетке и отпустил; ничего больше, в общем-то, и не было, - ну, можно еще добавить, что с тех пор, встречая Анну в коридоре, Мастодонт очень вежливо и проникновенно с ней здоровается…

– Ну, еще бы, - промурлыкал Гарри, окончательно приходя в себя, - я отлично понимаю старого дурака…

Губы его, сложившиеся в знакомую мне с детства плотоядную ухмылочку, больше не дергались: видно было, что Аннин рассказ произвел на него в высшей степени благоприятное впечатление.

– А взглянуть-то можно?..
– игриво спросил он.
– Можно взглянуть на боевой трофей?..

Анна, аккуратно порывшись пальчиками в крохотной черной сумочке, висевшей на спинке стула, с готовностью извлекла оттуда заветную зеленую «корочку» - несомненно, предтечу будущей красной: весь факультет знал, что Русалочка не только первая красавица курса, но еще и одна из самых многообещающих студенток МГИПУ им. Макаренко. Вровень ей был разве что сам Гарри - во всяком случае, до того дня, как на его пути баррикадой встал Мастодонт; впрочем, брат, согретый выпитым и услышанным, уже позабыл о своем постыдном поражении. Бережно приняв из нежных пальцев своей подруги потертый «вещдок», раскрытый на нужной странице, он приблизил его к глазам и с выражением прочел… нет, не может быть… - «Мед.психология - отлично. Влад. Калмыков».

5

Почтенные коллеги, я слышу, интересуются (это, думаю, сугубо профессиональное любопытство!): ну-с, и что же я предприняла, узнав, что мой давнишний виртуальный друг так счастливо материализовался в стенах психологического факультета? Что почувствовала - и что подумала? Захотела ли тут же увидеться с ним - или, наоборот, бежала встречи, удрученная слишком явной аморальностью «Мастодонта»?.. Обрадовалась или ужаснулась?.. Разочарую - ни то, ни другое: мы ведь не переписывались почти три года, за такой срок любая девушка утешится, даже если она не страдает аутизмом, сиречь самодостатошностью, - а что уж говорить обо мне, которую в тот миг неожиданное совпадение слегка позабавило и только. Я вовсе не собиралась ни подстерегать профессора у дверей кафедры, ни (Боже упаси!) просить названого брата познакомить меня со своим заклятым врагом… Тем более, что встреча наша и без того была неминуемой: имея весьма смутные представления об уходе за новорожденными, я все же подозревала, что Машенька Игрунова, разродившись, едва ли сразу помчится назад к преподавательскому столу... Словом, стоило Анне захлопнуть зачетку, как я благополучно забыла о Владе Калмыкове - так всегда забываем мы о том, что, как нам кажется, все равно никуда от нас не убежит!

– и минуло полгода, прежде чем игрунья-судьба вновь решилась напомнить мне о нем.

Это было уже поздней весной, а точнее - в разгар первомайских праздников, когда вдруг случился «нежданчик»: в Москву - после трех с лишним лет обиженного молчания - приехал (погостить, конечно!) Оскар Ильич. Был он весел, не поминал былого, подросшим питомцам привез памятные подарки: мне - толстенную «Занимательную ботанику», Гарри - новенькие, еще пахнущие древесиной и лаком шахматы, над которыми, по дядиным уверениям, мой дед Илья трудился около года. Получилось, по-моему, вполне сносно (особенно если закрыть глаза на яркую индивидуальность каждой из фигур, любовно выточенных и окрашенных старательными стариковскими руками в разные цвета), - однако мой братец-сноб, лишь мельком взглянув на презент, высокомерно заявил, что, дескать, ему, медалисту-разряднику, многократному чемпиону юношеских турниров, противно не то что играть, а даже просто прикасаться к такому убожеству.

Я нашла, что дядя похорошел: минувшие годы наделили его множеством ярких отличительных черт. К примеру, он почти полностью облысел, и его обнажившийся череп оказался густо усеян веснушками всех оттенков коричневого и желтого; кое-что желтое обнаружилось и во рту - то были роскошные золотые зубы, пришедшие взамен унылых зияющих пустот. Хищно сверкнув ими, он извлек откуда-то из недр пиджака литровую бутыль «смирновки» и выразительным жестом защелкал пальцем по горлу, намекая домочадцам, что надо бы, дескать, «отметить свиданьице»; но так как те не успели еще забыть, сколь отвратителен, мерзки-хвастлив и приставуч становится Ося во хмелю, то поспешили замять тему - и тут же под каким-то благовидным предлогом убрались из дому, оставив нас с дядей наедине. Мне приятно заметить, что гость, кажется, лишь обрадовался этому.

Он осознал, наконец, что мы с ним, по сути, однокашники, только, так сказать, разнесенные во времени; мысль эта успешнее, чем водка, помогла ему дойти до кондиции, - и уже после третьей стопки он замучил меня расспросами о преподавателях, которых знал когда-то (иные даже учились с ним на одном курсе!). Пара-тройка лекторских перлов и несколько заезженных студенческих баек, которые я приподнесла дяде в наивной надежде, что он удовлетворится этим и отстанет, заставили его закатиться в приступе нервного кудахтающего хохота.

– А кто у вас патопсихологию ведет?
– с жадным интересом спросил он, когда, наконец, отсмеялся и пришел в себя.
– Не Палыч, нет?..

Может быть и «Палыч», не знаю: Гарри почему-то упорно избегал называть Мастодонта человечьим именем, а мне «доцент Влад» по отчеству не представлялся, да и патопсихология у нас должна были начаться только в будущем году. Так я и ответила дяде, которого мое равнодушие возмутило до крайности:

– Да как же это можно - Палыча не знать?! Это ж Палыч!..Такой мужик!..
– и дядя в приливе чувств едва не опрокинул бутылку, прежде чем удариться в ностальгические воспоминания. Как весь их курс во главе с Палычем ходил в незабываемые походы с ночевкой: тот, длиннющий, костистый, растрепанный как леший, на правах научного руководителя учил их ставить палатки и, забыв о «ноблесс оближ», чертыхался, вбивая колышки в каменистую почву; а с наступлением темноты, выползши из своих уютных укрытий, они рассаживались вокруг костра, и Палыч, легко встряхивая дивной, начинавшей уже тогда седеть гривой, чуть хрипловатым голосом пел: «Изгиб гита-ары желтой / ты обнима-аешь нежно», хотя сам и обнимал гитару; и Осе страшно хотелось быть на месте этой гитары (это, по-моему, уже сказывалось выпитое!). Он обожал его, боготворил. Он подражал ему во всем, от походки (гордой!) до манеры одеваться (аскетичной!), и даже начал произносить «достаточно» как « достатошно». Таким вот сухим « Достатошно!» - через «ш» - Палыч обрывал нерадивых студентов на экзаменах и семинарах. Достатошно! Кто-то объяснил тогда Осе, что такое произношение присуще лишь коренным, так называемым «центровым» москвичам, после чего его восхищение Палычем достигло апогея - он всегда благоговел перед людьми, по праву рождения имевшими то, о чем он, Оскар, мог лишь втайне мечтать; между прочим, жил его кумир буквально в десяти минутах ходьбы от нашего… (грустный вздох)… то есть, конечно, вашегодома. Впоследствии, уже много лет спустя, ему не раз приходилось встречать Палыча в гастрономе, что напротив трамвайной остановки, - но тот всегда как-то очень холодно кивал ему и явно уклонялся от более тесного сближения.

– А ты помнишь, как мы с тобой ходили к нему в гости? Ты еще совсем вот-такусенькая была? Ну, помнишь?..

Ничего подобного я не помнила - что и немудрено, учитывая тогдашнее состояние моего «Я»; но Оскар Ильич не унимался:

– Ну как же, ты еще вцепилась тогда в бюстик дедушки Ленина - стоял у него такой на трельяже: вцепилась как ненормальная и не хотела отдавать, мы тебе вдвоем пальцы разжимали, еле отняли, - а ты потом всю дорогу до дома ревела?..

Тут, действительно, что-то забрезжило в моей памяти - очень слабо, урывками: нечто блестящее, очень гладкое на ощупь, шарообразное и в то же время с причудливыми выступами; внезапно вспыхнувшая страсть, секунда восторга обладания и затем, почти сразу - адская, невыносимая боль потери. Так это, значит, тоже было как-то связано с Владом?.. Забавно.