Профессорятник
Шрифт:
Каково же было удивление, когда «интернациональный долг» приехал выполнять не только интеллигентный и обаятельный с виду, но и «свой в доску» высокопоставленный товарищ, ставший душой и голосом русской «диаспоры» в Кабуле. Каждый, кто общался с Евгением Петровичем в эти годы, ощутил на себе его огромный социальный заряд, его удивительную энергетику. Лишь успев появиться на афганской земле, он принялся осуществлять, попахивавший настоящей утопией, «еретический переворот» в утвердившейся системе взаимоотношений с местными властями. И это была не прихоть.
Необходимость такого переворота объяснялась феноменальной неповоротливостью и «заскорузлостью» местной бюрократической машины. Много лет спустя нельзя без улыбки вспоминать, как многонедельные посещения министра просвещения страны начинались и заканчивались бесплодными, как
— Салам алейкум! — Ва алейкум салам! (Здравствуйте — здравствуйте)
— Гетурасти? Хубасти? Джурасти? — Хуб хастам.
(Как жизнь? Как дела?Как здоровье? — Спасибо хорошо).
И на прощание:
— Ташакур. Хода хафез! (Спасибо. /)о свидания!)
Щекотливость ситуации придавало то обстоятельство, что члены контракта успели получить чуть ли не по «мешку» инфляционных афганских денег и закупить «балапуши» (дубленки), японскую радиотехнику, еще даже не приступив к работе, что грозило войти в противоречие с нашими «социалистическими убеждениями».
Сейчас уже никто не знает, как удалось Белозерцеву (вместе с руководителем контракта Владимиром Михайловичем Галушиным) активизировать полусонных афганских друзей, но ситуация на глазах стала меняться к лучшему: были заполнены недостающие вакансии преподавателей-афганцев, стабилизировалось расписание, в «кладовых» местного министерства были обнаружены некоторые учебные пособия — типа географических карт, атласов, примитивных приборов по физике и т. п.
Кстати, ситуация с наглядно-методическими пособиями в Кабуле сложилась прямо-таки катастрофическая. Вспоминается следующий забавный случай: осматривая развалы ближайшего «маркета», химик Гарри заметил продававшийся нехитрый химический прибор (кипаб), который мог стать первым экземпляром коллекции необходимых пособий для проведения практических занятий в колледже по химии. Однако долго радоваться приобретенному на наши «кровные» и подаренному колледжу прибору не пришлось, поскольку уже на третий день он снова продавался на прежнем месте, но теперь уже по более высокой цене — вероятно, с учетом обнаружившегося «повышенного спроса».
Нам, «безвылазно» сидевшим в Кабуле и отправлявшимся в колледж с пистолетами за «пазухой», было несколько непривычно слушать рассказы Белозерцева о его поездках в различные провинции мятежной страны, где угроза жизни «шоурави» (то есть — советские») была куда более реальна, чем в самой столице, хотя и у нас случалось всякое — взрыв кем-то подложенной в учительской бомбы и контузии преподавателей, неожиданные взрывы дуканов (магазинов-ларьков) почему-то как раз в то время, когда мы находились поблизости, часть отвалившегося фронтона нашего жилого дома вследствие минометного обстрела и т. д.
Насколько мы могли уже тогда судить, поездки Белозерцева по стране не были торжественноознакомительными — их необходимость диктовалась полнейшим развалом всей национальной системы образования (включая начальное) и попытками сделать хоть что-то для ее «частичной» реанимации. В то время редко кто, включая самих афганцев, надеялся на какие-то подвижки к лучшему — в числе таких «оптимистов» пребывал и Белозерцев, который, несмотря на дружеские «подначки» и байки про бесполезный, «сизифов» труд, истово верил в «светлое будущее» народного образования Афганистана.
Сейчас «за древностью лет» трудно ответить на вопрос: как удалось Евгению Петровичу подключить к своей деятельности и «подмять» под себя не только местного министра просвещения г. Кайюми, но и начальника Генерального штаба Афганистана тогдашних времен (кажется, г. Садакй), организовавшего командировки, но результаты кипучей работы советского мушавера Белозерцева оказались поразительными.
В стране, вдруг, то здесь, то там начинали функционировать начальные школы, в которых постигались основы ликбеза, объявились местные учителя (к счастью, не так часто служившие мишенями для моджахедов), откуда-то доставались даже парты (которые не успели использовать в качестве дров, продававшихся на базарах чуть ли не на «аптекарских» весах) и т. д.Но особой гордостью Евгения Петровича, как награда за его настойчивые уговоры правительственных чиновников, пожалуй, стало учреждение национального «дня учителя». Трудно сказать, сохранился ли этот праздник в Афганистане по сей день, но если сохранился, то его, безусловно, можно считать днем настоящего триумфа Белозерцева. Особенно тепло Евгений Петрович относился к сотрудникам педагогического колледжа. Мы могли бы привести немало примеров, когда он, невзирая на ухудшение отношений с «посольскими» чиновниками, помогал многим из нас, иногда буквально спасая от произвола зарвавшихся, изнывавших от безделья сотрудников советского посольства, одержимых практицизмом и тягой к накоплению. Однако в этих примерах нет абсолютно никакой нужды, тем более что Евгений Петрович, знающий во всем меру, не поймет нашей искренности — слава богу, он жив и здоров!
Годы совместной работы в Афганистане забыть невозможно. «Ветераны восточной кампании» встречаются и сегодня — хоть и не часто, но сердечно. И, конечно, улыбается настоящее счастье, когда это происходит в присутствии Е. П. Белозерцева, добровольная ссылка которого вначале в «елецкую глушь», а затем в славный город Воронеж, явно не способствует нашим встречам. Жизнь удружила нам встретить на своем пути удивительного человека, компетентного, принципиального, дружелюбного, умеющего работать и отдыхать, неравнодушного к «стонам» народа, настоящего российского патриота.
А приходилось ли вам слышать, как он чудно поет? Если нет, попросите спеть, когда случайно встретите — получите истинное наслаждение.
61. «КОГДА КАЧАЮТСЯ ФОНАРИКИ НОЧНЫЕ»
Глядя на усатого пижона кавказской наружности, «затесавшегося» в наш контракт буквально накануне вылета самолета «Москва-Кабул» — Тарри Захаровича Казиева, создавалось впечатление, что этот типок просто бежит от столичных кутежей в поисках новых идеалов и экзотических забав. Позже выяснилось, что это химик, кандидат наук, выпускник университета Дружбы народов им. Патриса Лумумбы, куда попал прямиком с берегов Куры — Тбилиси. Поскольку в тех краях едва ли не каждый второй — «княжеского роду», то пижон в глазах автора стал ассоциироваться с Чайльд Гарольдом («чайльд» — средневековое английское титулование молодого дворянина). Образ байроновского повесы, пресытившегося разгульной жизнью и искавшего приключений в незнакомых землях — автору был очень хорошо знаком: критический опус, посвященный именно поэме Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда», был в свое время представлен нами в качестве обязательного «элемента» при попытке поступления (к счастью, неудачной) в Литературный институт им. М. Горького на факультет критики.
Если бы кто-то тогда высказал мысль, что этот «пижон» станет нам лучшим другом на всю оставшуюся жизнь, она была бы воспринята нами как злая ирония, а сам «мыслитель» тут же был бы записан в число «скорбных главою». Но то, что жизнь удружила нам скрестить пути-дороги с этим человеком, воспринимается сегодня как невероятное везение судьбы.
Было бы чистым фарисейством утверждать, что у нас с Гарри, направлявшихся в Афганистан с интернациональной гуманитарной миссией, не было тяги к пополнению своих «кошельков», с тем, чтобы приобрести, как минимум, автомобиль, а если повезет— то и еще что-нибудь в «придачу». Но, вот алчности к накопительству и экономии на еде, чем отличались многие советские люди, вырывавшиеся за рубеж, у нас точно не было. Именно на этой почве мы с Гарри вначале и сошлись. Нельзя сказать, что он «деньги швырял как Крез и был кроток как Мадонна», однако его, невероятная щедрость и кавказское гостеприимство, проявлявшиеся в нестандартных условиях военного времени, не могли оставаться незамеченными. Что же касается «кротости», то при всем благородстве своего поведения, он всегда был готов «дать в репу» каждому, кто вел себя по-хамски и не соблюдал приличий, и в этом случае никакая «заратустра» не могла его остановить.