Прогнозы изменения законов природы

Успел! А кому хочется лишаться премии?

Налитый час назад кофе остыл, но это в моменте было неважно.

«Вася!» Я поднялся и пересёк несколько негласных границ между секторами ситуационного центра. Мы старались не ходить к соседям, чтобы не мешать – ну и чтобы потом не катали на полиграфе на предмет, не познал ли кто чего лишнего. Никаких границ на полу, конечно, не было – эти барьеры висели в воздухе сами собой.

Я подошёл к Кондратенко. Он увидел меня в отражении в мониторе, но не повернулся.

– Не отвлекаю?

– Не сильно, – он, наверное, не хотел, чтобы наш разговор неверно поняли.

Как ни странно, в их секторе было мало народу.

– Да все на перекуре, – ответил он на незаданный вопрос.

– Ну пойдём тоже покурим, – предложил я, хоть и не курил.

– Да, хорошая мысль! – он вытащил из стола свежую пачку сигарет.

Мы долго шли затемнёнными коридорами – курилка располагалась во внутреннем дворе, были закрытый павильон и вроде как запретное пространство вокруг него. Но большинство коллег стояли снаружи: было хоть и прохладно (май оказался не по климату зябким – да вообще, весна из Москвы в последние годы ушла), но солнечно. Все хотели ловить солнце.

Среди курильщиков был в основном васин сектор, они уже успели с утра между собой поздороваться.

– Гутен морген! – неловко вырвалось у меня: пытался пошутить.

А на самом деле у меня после некоторого умственного и эмоционального напряжения снизился контроль за речью.

Некоторые кивнули.

Мы остались на дворе, расположились чуть поодаль.

– Я тоже покурю, – сказал во мне другой «я».

Ну значит так было нужно.

Василий достал сразу несколько пачек сигарет из разных карманов, с разным числом курева.

– Вот, выбирай!

– Зачем тебе столько?

Он продолжительно посмотрел на меня.

– На автомате беру каждый раз новую пачку. Вроде внешне не нервничаю, а изнутри приходится, прорывается само.

Я выбрал Camel. Пачка оказалась из ограниченной серии – вместо верблюда на титуле красовался белый медведь.

– О, неожиданно! Дай посмотреть, – я протянул руку.

Но Василий уже смял пачку – сигарета оказалась последней – и бросил в урну.

– Ну зачем? Прикольно же. Я бы сыну показал.

– Сейчас не до приколов, – оборвал он, и был вправе.

– Ну да, буржуйская вещь.

– Вот именно! – разговаривать при таком скоплении народа он, было видно, не хотел. Или вообще не хотел.

Выкурили по одной. Быстрее, чем хотелось бы.

«Надо бы выпускать метровые сигареты!» – пошутил я внутри себя, правильно решив, что лучше лишний раз не высказываться. «Ага, и пятиметровые винтовки…»

Кондратенко, как и многие другие, чуть подождав, прикурил снова.

– Что решил? – он всё-таки чуть расслабился и задал реально волнующий его вопрос.

– Ты про добровольчество? – догадался я.

– Да.

– Пока не знаю. Надо бы, конечно, съездить, – я действительно так думал.

– Что, с женой проблемы?

– Да в общем нет.

– Просто хочешь убежать, запрятаться? – Василия бы в замполиты.

– Отчасти так.

Проходя мимо, один авиаразведчик, коллега Василия, то ли в шутку, то ли всерьёз спросил его: «Есть идеи, как ещё использовать военно-транспортную авиацию? Чтобы в обратную сторону не порожними летали».

– Можно бомбы под «Ан – двадцать шестые» подвешивать. Правда небольшие и немного, – ответил из меня другой «я».

– О, свежо! Я даже не знал, что такое возможно, – порадовался коллега.

Кондратенко разозлился.

– Ну они обратно-то тоже не пустыми идут! – сказал товарищ, сдерживая злость.

– Лучше, наверное, всё-таки листовками их «вооружить». Над любой территорией, своей или нет, есть смысл доносить смысл, – добавил я, чтобы вырулить из неловкой ситуации.

– Спасибо, бро! – совсем неофициально отреагировал сослуживец и, ускорившись, пошёл в штаб.

Стоять дольше было совсем неприлично. Не считая того, что всё под камерами.

– С тобой-то что?

Он нахмурился.

– Пойдём в моё… личное место, – позвал я его.

– Такое у нас бывает?

– У меня есть.

Пока шли, а идти туда было ещё дольше, чем в курилку, я посвятил его в свой секрет.

– Есть такая психологическая концепция про «третье место»…

– Да, что-то слышал, – наедине Василий заговорил громче и увереннее.

– Я предпочитаю называть это «личное место». Это не работа и не дом, а часть пространства, где ты любишь находиться, отвлекаться, в общем-то, личным образом жить.

– Ага, как у меня курилка.

– Ты немного неправ. Курилка – это видимость твоего личного места. Видел же, ты не можешь там расслабиться. Для тебя и ребят это просто… курилка. Не про душу, и даже не про тело.

– Мне совсем интересно. Это что, где-то у нас? Раздевалка? – Василий повеселел.

– Ну не раздевалка, но… Увидишь.

Я ускорил шаг, он тоже.

– Кстати, у меня сегодня всё-таки последний день! – сказал буднично Кондратенко.

Я попробовал остановиться, но он подтолкнул меня.

– Ничего не говори!

Мы пришли в тупиковый коридор. Он поначалу замер в недоумении. Дальше я повёл его к мало кому известной лестнице вниз. Раньше там был вход в подвал (под зданием скрывалось несколько этажей), но уже давно в ещё более секретные помещения, чем наши, сделали лифты, а двери заварили и закрасили.

Чем ещё было хорошо это место – за первым, видимым пролётом, за поворотом располагался второй, невидимый. Как раз этот тайный кусочек и был уже последние два года моим личным местом. Многократно отражённый свет долетал сюда в настолько малом количестве, что в пространстве можно было разглядеть только силуэты.

На этот раз я включил фонарик на телефоне, чтобы Василию было не так дискомфортно. На одной из ступенек лежала сидушка от древней столовской табуретки. Я жестом предложил ему сесть, полковник последнего дня отказался (такое звание только на одно сегодня я из уважения присвоил ему внутри себя). Тогда я сел сам – это было атрибутом ритуала. Кондратенко пощупал стену на предмет возможности испачкаться – та действительно пачкалась. Он, полумахнув рукой, прислонился лопатками.

Стоило, скорее, помолчать. Я навёл фонарик на дверь и показал ему на вторую после сидушки, не считая собственно наличия этого тупика, местную достопримечательность. На железной, заваренной и закрашенной в тон стенам в салатовый цвет, двери просматривалась старинная нацарапанная надпись крупными буквами: х**. Это вечное и многосмысленное послание – очевидно, у автора и каждого из читателей было своё понимание – сопутствовало нам. Играя в каждый период своими красками, иногда умолкая, но пребывая с нами, даже в закрашенном виде, постоянно.