Программа

* * *

Тихо потрескивает костер, язычки пламени согревают своим теплом мои ноги. Несколько часов назад зашло солнце. Весь день никто из нас практически ничего не говорил. Хорошо, что ничего говорить было и не нужно.

Джеймс легонько стукает по моей ноге тоненькой палочкой, и я, оглянувшись, беру ее.

– Маршмеллоу?
– спрашивает он, держа в руке один кусочек. Я смотрю на то, как янтарное пламя освещает его лицо: его волевой подбородок, его светлые волосы. И улыбаюсь.

– Ты красивый, - говорю я.

– Когда я голый, я тоже красивый, - говорит он.
– Ты об этом не сказала.

– Забыла.

– Забыла?
– Джеймс притворяется, что обижен, откусывает от своего маршмеллоу и бросает остаток в огонь. Он сразу вскакивает со своего стула, подходит к моему и опрокидывает меня на землю вместе с ним.

– Джеймс... – я начинаю говорить, смеясь. Но его губы уже на моих губах. На вкус они липкие и сладкие. Он кладет меня на спину, его колено раздвигает мои ноги, он начинает целовать меня в шею.

– Джеймс...
– бормочу я, но теперь в моем голосе слышно желание.

Я люблю это, такие моменты. Ведь когда мы катаемся по земле, жарко горит костер, а Джеймс срывает с меня одежду, я могу забыть обо всем остальном. Я могу сосредоточиться на том, как мне хорошо теперь. Я могу притвориться, что нет никого, кроме нас.

А когда мы закончили, и Джеймс, тяжело дыша, лежит рядом со мной — довольный собой, как и полагается — я смотрю на звезды в небе. Я долго так лежу, пока Джеймс снимает футболку через голову, чтобы вытряхнуть мусор. Когда он возвращается, он ложится рядом со мной, кладет мою голову себе на колени, и мы вместе смотрим в небо.

– Брейди стал звездой там, наверху, - говорит он, - там, далеко, где ему не больно.

Голос Джеймса срывается, и он замолкает. Он всхлипывает, слезы бегут по его щекам. В такие моменты, как сейчас, он всегда ослабляет бдительность — теперь, когда его чувства так сильны, что он не может скрывать их.

– Он любил тебя, - говорю я, свертываясь в клубочек рядом с ним.
– Не важно, что он сделал, ты был лучшим в его жизни.

Джеймс смотрит на меня, смахивая слезы.

– Ты была.

Он смотрит на меня так, что я вспоминаю — он всего лишь человек. Что он так же хрупок, как и я.

– Я просто была его сестрой. Ты был больше, чем братом. Ты был его второй половинкой.

– А потом я облажался, - говорит Джеймс.
– Потому что Брейди мертв. А я все еще жив.

Тогда я подскакиваю, поворачиваю лицо Джеймса ко мне.

– Ты здесь ради меня. Я бы не выжила без тебя тогда, не выжила бы и теперь. Мы все делим пополам, Джеймс. Не забывай это.

Он тяжело вздыхает и мотает головой, как будто хочет очистить ее. Я знаю, если я говорю, что он нужен мне, что я не могу жить без него, выводит его из депрессии. Так всегда было.

А когда он становится похож на самого себя, я целую его, беру за руку и веду в палатку, чтобы поспать.

* * *

– Нам и правда стоит выбираться на природу почаще, - говорит Джеймс, когда мы едем по шоссе. Я улыбаюсь и смотрю в его сторону.

– Было здорово.

– И я думаю, твоя память теперь полностью восстановлена, - он ухмыляется.

– Да, Джеймс. Она в абсолютном порядке и наполнена воспоминаниями о твоем голом торсе.

– Только о моем торсе?
– он поднимает одну бровь.

– О Господи, замолчи.

– Не скромничай. Я потрясающий экземпляр.

Джеймс все еще улыбается во весь рот, когда мой телефон начинает вибрировать в кармане джинсов. Я вынимаю его, смотрю на номер.

– Это Миллер, - говорю я и нажимаю на кнопку.
– Привет.

– Слоан?
– голос Миллера звучит, как будто он плакал, и мне становится нехорошо. Я хватаю Джеймса за руку.

– Что с тобой? Что случилось?
– я говорю в трубку. В груди бешено бьется сердце.

– Они идут за мной, - стонет он.
– Программа идет за мной.

Нет.

– Миллер, где ты?

Я бросаю взгляд на Джеймса, который смотрит то на меня, то на дорогу. Пока мы едем к городу, он снижает скорость до восьмидесяти миль в час.

– Я дома, - он отчаянно стонет.
– Но уже слишком поздно. Я должен был увидеть ее снова.

– Включи громкую связь, - говорит Джеймс. Костяшки пальцев, которыми он сжимает руль, побелели. Я нажимаю на кнопку, и рыдания Миллера сразу заполняют машину. Я едва не разваливаюсь на части, но крепко держу телефон, сдерживаю слезы.

В обычной жизни я нечасто вижу, как люди плачут — больше не вижу. Джеймс иногда плачет, но это так редко. А в остальных случаях, только когда кто-то сходит с ума, они позволяют другим видеть это. Я никогда в жизни не видела, как плачет мой брат, и я была с ним, когда он умер.

– Миллер, - кричит Джеймс.
– Не делай глупостей. Мы уже едем.

– Я просто не могу...
– бормочет Миллер.
– Я не могу больше так жить. Я шел за Лейси до Велнес центра и пытался поцеловать ее, чтобы напомнить ей. Но она дала мне пощечину и доложила обо мне до того, как я ушел. Моя мама сегодня проболталась, что из Программы придут за мной. Но я не буду их ждать. Я не позволю им забрать меня.

– Миллер!
– Джеймс кричит так громко, что я вздрагиваю.
– Что ты принял?

По лицу Джеймса катятся слезы, и он нажимает на педаль газа, увеличивая скорость до ста миль в час.

– Быстросмерть, - бормочет Миллер.
– Жаль, что Лейси не сказала мне, а то бы мы ушли вместе. Она бы не позволила опустошить себя. Мы были бы вместе.

– Вы не можете быть вместе, если ты умрешь, - говорит Джеймс. Он стучит кулаком по рулю, и я плачу. Я хочу, чтобы Джеймс все исправил. Остановил это.

– Миллер, - говорит он, - не делай этого, друг. Пожалуйста.

Миллер всхлипывает.

– Слишком поздно, - говорит он, его голос звучит далеко отсюда.
– Я принял ее десять минут назад. Но я не мог уйти, не попрощавшись.

Он замолкает.

– Я люблю вас, ребята.

Затем телефон отключается.

Я рыдаю, чувства слишком сильны, мне их не сдержать. Джеймс давит на тормоза, останавливает машину у обочины. Он хватает телефон с сиденья, куда тот упал, тут же набирает 911.