Программист и бабочка (сборник)

– Там есть на что смотреть, – заключил он.

– Кому как, – буркнул Давидович из чувства противоречия.

– Ага! – загорелся папаша. – Ты знаешь, о чем говоришь!

– Оставь ребенка в покое, – вступилась за сына мать. – В его возрасте мальчик уже должен знать, о чем говорит.

– Муся! Из хорошей семьи! – прошипел папа грозным шепотом. – А ты кого в дом привел?

Мама, более опасавшаяся серьезной Муси, чем приблудной Лободы, тоже перешла на шепот:

– На этой он, по крайней мере, не собирается жениться!

– А на Мусе что – собирался? Идиот! – зло бросил папа.

– Вот и славно, что не собирался. И не собирается, – ответила мама, – это нам сейчас совсем не нужно. Правда, сынок?

– Конечно! – искренне произнес сынок.

Заявление в ЗАГС понесли в ближайший понедельник. Лобода пригрозила возвращением в коммуналку, и Давидович дал слабину.

Три месяца, отпущенные ЗАГСом на размышления, каждый размышлял о своем. Папа – о Лободе, неприметной в джинсах, неотразимой в трико, незабываемой в наготе. Мама – о том, что Лобода на кухне не мешает, а питается засыпанными сахаром половинками купленных у метро грейпфрутов. Сам Давидович размышлял о том, что его невеста скоро будет принадлежать ему, а не студии пантомимы.

А Лобода думала, что грех не воспользоваться случаем явить свой талант западному миру.

Когда период размышлений подходил к концу, на свадьбу приехала будущая теща Давидовича. В штапельном платье, сохранившем запахи сельпо – от керосина до земляничного мыла, с сизыми локтями, желтыми пятками и красным треугольником в вырезе, она взволновала старших Давидовичей. Свадьба на носу, а как подобную сватью предъявить знакомым?

Наутро, за завтраком, теща объявила, что ей не терпится устроить предсвадебную генеральную уборку.

– Дом надо перетряхивать до основания, включая подвал, чердак и антресоли, – произнесла она, прихлебывая чай. – Меня хлебом не корми – дай погенералить, да, дочка?

Лобода нырнула носиком в дежурный грейпфрут, подтверждая слова матери.

Торжества прошли на уровне. Студия пантомимы сыграла сюиту-буфф «Горько». Двоюродная бабушка из Киева прочла под горячее многостраничную «Эпиталаму любви». Однокурсники Давидовича напились. Теща, прошедшая обряд ритуального очищения в салоне красоты, танцевала «slow» с мужчинами среднего возраста, явившимися без жен.

Потом все стронулось с места. Сначала Давидович ненароком подслушал ночной разговор мамы, тещи и жены о прописке тещи в их квартире. Удивился, но успокоил себя тем, что мама знает, что делает.

Затем в институте к нему подошла Муся и пригласила посидеть в кафе.

– Я хочу попрощаться, – сказала она. – Мы уезжаем.

– Куда? Туда? – Давидович, изображая бугор, сделал рукой волну, по пластике исполнения достойную Лободы.

– Угм, – подтвердила Муся.

– А диплом?

– Ну его. Я хочу заниматься совсем другим делом.

– Каким?

– Не скажу. Вдруг не получится.

– Муся, ты не сердись на меня, ладно?

Давидович хотел было сказать ей еще что-нибудь теплое, но приличествующее женатому мужчине, однако не нашел слов. В повисшей паузе Муся поспешно достала из сумочки небольшой увесистый сверток.

– Это тебе. На память. Нам это не разрешила комиссия по вывозу художественных произведений. Очень, говорят, ценная вещь. А тебе это – в самый раз.

– Что это? – Давидович принялся разворачивать сверток.

– Не надо, дома посмотришь, – остановила его Муся. – Это настольная скульптура. Китай, двадцатый век. Красная медь, многоцветная перегородчатая эмаль. Фигура козла.

Показывать фигуру козла дома Давидович не посмел. Развернул в метро. Козел был красно-золотой, в листик и цветочек, с витыми посверкивающими рожками и ладной бородкой. Давидович таскал козла в портфеле до самого отъезда. Когда на таможне заколачивали уже досмотренные багажные ящики, Давидович, чувствуя себя контрабандистом, бросил козла в один из них.

Через полгода ящик привезли на съемную квартиру в Тель-Авиве. Разбирать его пришлось Давидовичу с отцом, мама ушла мыть чужую квартиру, а Лобода – скакать Майклом Джексоном на Нахалат-Биньямин, местном Монмартре.

Все доехало в целости, кроме любовно уложенных Лободой на самом верху елочных украшений. По ним прошелся эмалированный козел. Папа вытряхнул сверкающие осколки, достал козла, спросил:

– А это что?

– Перегородчатая эмаль. Китай. Фигура козла. Муся подарила.

– Да? Тебе идет. Кстати, Муся где-то тут. Не искал ее?

– Нет. Найду – отдам эту фигуру. Во-первых, ценная вещь, даже запрещенная к вывозу. Во-вторых, где мне ее спрятать, чтобы не было лишних вопросов?

Козла сунули в пустую антресоль.

Когда козел сменил пятую антресоль, жизнь начала понемногу налаживаться. Давидович устроился на инженерную должность, целыми днями мотался по объектам. Папа подрядился писать студентам рефераты по физике. Мама вела хозяйство. Теща ежегодно навещала семью дочери, одаривала всех щедрыми подарками, а на прощание устраивала генеральную уборку (фигуру козла на время тещиного визита зять от греха подальше перекладывал в багажник машины).

Лобода первое время держалась на Майкле Джексоне. Потом кто-то из знакомых принес объявление о кастинге на актера-водителя ростовой куклы на телевидении.

Так Лобода поселилась внутри чудовища Тутти-Ту, оживив его своей неподражаемой пластикой. Тутти-Ту размножился на майках, чашках и пеналах. Когда шоу продлили на второй сезон, Лободе назначили настоящую телевизионную зарплату, втрое превышавшую оклад Давидовича. В Бельгию Лободу с супругом пригласили на европейский слет телевизионных персонажей.

Купив два килограмма вожделенной груди аж за пятьдесят евро, пока жена выбирала шары, звезды и сосульки, Давидович второй раз в жизни почувствовал себя контрабандистом. Спрятав коробку с нежным изделием в пакете для грязных трусов, он трясся в гостинице, боялся в автобусе, дрожал на таможне. Наконец, дома, улучив момент, он засунул контрабанду на антресоль, к козлу.

Когда вечерами Лобода задерживалась на съемках, он открывал коробку и вдыхал сладостный аромат. Пару раз уже заваривал было чай, но нет – рука не поднялась.