Прогрессоры

Первое 'я' (то, которое оптимистичное) при этом возражало, что распространять среди местных гены 'человека цивилизованного' все одно надо, и кто же займется этим, если не мы. Тем более, убив мужчин и подростков клана Волка (на что они имели полное право, как обороняющаяся сторона), вожди племени Огня просто обязаны были взять на попечение их жен и детей, иначе в глазах местных (полуафриканки не в счет) это будет выглядеть уже не как самооборона, а как полный беспредел.

Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают, и пришло Петровичу время приступить к очищающему обряду. В первую очередь от взрослых женщин, собранных за столовой, отделили детей, которых женщины и девочки-подростки бывшего клана Лани раздевали и стригли наголо, затем их одежду обрабатывали настойкой чемерицы и относили в сушилку для дерева, из которой устроили прожарочную, а самих малышей мыли в бане. Потом тех, кто был назначен к усыновлению, забирали их новые родители, а остальных ребятишек постарше отводили в бывшее общежитие, где размещали по десять-двенадцать человек в комнате. Вожатыми к ним были назначены самые добрые и ответственные девочки-подростки из бывшего клана Лани.

Вой при этом со стороны мамаш-'волчиц', правда, стоял такой, что, казалось, детей забирают исключительно для того, чтобы съесть, хотя Фэра на чистейшем кроманьонском языке объяснила им, что ничего страшного с детьми не произойдет, и что им, членам клана, задумавшего грабительский поход, чтобы взять то, что им не принадлежит, лучше бы подумать о своей собственной судьбе.

Но вот дети закончились и настала очередь подростков и взрослых. Вот тут уже было над чем работать, потому что в отличие от детей эти люди вполне осознавали свои побуждения и одобряли действия руководства своего бывшего клана, пока они шли им на пользу. Первыми обработке подверглись мальчики-подростки в возрасте примерно от десяти до тринадцати лет, которые не имели в руках оружия и вследствие этого сохранили свои жизни. Их заставляли раздеваться догола под мелким моросящим дождем, одежду отправляли на прожарку, а самих обстригали наголо. Далее Сергей Петрович плашмя проводил им ножом по горлу, а потом по губам, после чего пацанов отправляли в баню, где четыре взрослых полуафриканки мучили их веником, паром и горячей водой, а оттуда в казарму, которую охраняли вооруженные своими дубинками полуафриканки, контролировавшие процесс переидентификации взрослых. Инструкции полуафриканкам были даны самые жесткие, и любое сопротивление подавлялось беспощадно. Так, например, уже почти взрослый мальчик, решивший сопротивляться своей стрижке наголо, получил удар дубинкой по голове от Таэтэ-Тани, супруги Сергея-младшего, который по несчастной случайности стал для него последним. Значит, решили все, такова была его судьба. Вскоре голова этого несчастного заняла свое законное место в Частоколе Смерти на берегу, а процедура переиндификации продолжилась своим чередом.

После мальчиков под ножницы Дары и Мары, которые стригли, меняясь по очереди, попали девочки-подростки, и ни одна из них даже не вздумала сопротивляться; а за ними пошли и взрослые женщины. К вечеру, когда вся казарма оказалась битком набитой голыми женщинами и девушками, из прожарки начали доставать и заносить в казарму штаны, парки и мокасины, которые их хозяйкам еще требовалось смазать свиным и оленьим жиром, а потом как следует размять. Ночь вчерашним 'волчицам' предстояло провести в казарме на голодный желудок, после чего с утра у них должна была начаться совершенно новая жизнь, и по истечении периода искупления, который может быть сокращен ввиду хорошего поведения и ударного труда, все они имели шанс влиться в ряды нового племени.

Тогда же и там же. Люси д`Аркур - бывший педагог и пока еще убежденная радикальная феминистка

Как оказалось, зря я паниковала насчет всеобщей мобилизации. Про меня никто даже не вспомнил. И вообще, внимательно понаблюдав, я с облегчением поняла, что воевать никого не принуждали - женщины сами рвались в бой. Они воспринимали предстоящую битву как развлечение, пусть даже и опасное. Они были возбуждены, но никак не напуганы. Почему-то, глядя на них, таких уверенных в себе, деловитых и явно настроенных на победу, я испытала нечто вроде стыда, что вот никто не впадает в панику и не трясется от страха, лишь я одна накручиваю себя и бледнею перед лицом опасности. Я постаралась успокоиться, проведя для себя нечто вроде медитации с закрытыми глазами (здесь я частенько стала это практиковать, чем, конечно же, вызывала еще больше насмешливо-снисходительных взглядов; наверное, со стороны казалось, что у меня появляются психические отклонения).

Мой ум, склонный все анализировать, пропуская через призму феминизма, работал на полных оборотах, пытаясь примирить мои убеждения с реальностью. Как стройно и логично укладывались мои идеи в действительность там, в нашем мире; все было просто и понятно как дважды два: вот это истина, а это ложь; это белое, а это черное. Но я никогда - никогда - не пыталась посмотреть на жизнь под другим углом. А наверное, стоило бы. Тогда бы мне не пришлось так страдать - в полном одиночестве, всеми избегаемой... Лучше бы мне иметь чистый и доверчивый, гибкий и податливый, как у моих бывших учеников, разум - тогда мне было бы легче принять ЭТУ реальность, которая сейчас меня убивает, а их, наоборот, бодрит.

Мне кажется, что я знаю истину, а остальные нет - но разве это делает меня счастливее здесь, в этом мире, на этой юной земле, среди детей природы и суровых русских? Мои идеи гендерного равенства выглядят смешно и жалко, и никто не воспринимает меня всерьез. Но я знаю, что в моих идеях нет ничего дурного или неправильного. Но почему же, когда я пытаюсь применить их к происходящему, у меня создается стойкое ощущение, что что-то не так с самими идеями? Надеюсь, мне удастся во всем этом разобраться, и в один прекрасный день я обрету гармонию в душе, которая, как известно, не должна зависеть от обстоятельств... Пока же я буду наблюдать.

Итак, подготовка к предстоящему сражению протекала в деловито-спокойной обстановке. Вожди отдавали распоряжения, заряжали свое оружие, о чем-то невозмутимо совещались.

Поначалу я не собиралась наблюдать это столкновение, а отсидеться где-нибудь в уголке, но отчего-то вдруг почувствовала нечто сродни так называемому 'чувству локтя' и желание увидеть все своими глазами. И я присоединилась к наблюдателям, число которых составляли в основном дети, женщины на сносях и, за исключением нескольких человек, мои бывшие ученики.

И вот наконец то, к чему так тщательно готовились, свершилось. Странно было наблюдать происходящее - казалось, словно я нахожусь в 3D кинотеатре и смотрю кино. Мне даже приходилось время от времени напоминать себе, что все это - реальность, а не спецэффекты, что эти ужасные раскрашенные дикари - настоящие, и они действительно нападают на нас.

То, что происходило на моих глазах, собственно, даже боем трудно было назвать. 'Наши', несмотря на то, что противник превосходил количеством, ликвидировали угрозу в самом начале при помощи хитрости и огнестрельного оружия. Надо отдать им должное - благодаря продуманности действий и изобретательности враждебный клан не успел нанести нам практически никакого вреда. Но я имела блестящую возможность убедиться, какое уродливое явление - война. Я увидела жестокость, возведенную в ранг необходимости, я слышала предсмертные стоны, я ощущала доносимый ветром сладковатый запах крови... Наблюдая это сражение широко открытыми глазами, я поняла, что имею весьма неустойчивую психику, и этот вывод меня не порадовал. Я буквально заставила себя досмотреть до конца. Все мое существо противилось и возмущалось, когда свирепые темнокожие дикарки стали добивать раненых врагов огромными дубинками. Я слышала, как лопаются кости черепа, и меня от этого корежило и передергивало. А другие дикарки в это время стреляли из своих луков в спины отступающим...

Увиденное явилось для меня настоящим шоком. Но это был еще не конец. Борясь с приступами тошноты, я смотрела, как русские стреляют в убегающих женщин и детей... Я хотела крикнуть: 'Остановитесь!', но из горла вырывался лишь тихий нечленораздельный писк.

В то же время от меня не ускользнула реакция остальных наблюдателей, что стояли рядом со мной. Похоже, никто не разделял моих эмоций. Словно толпа футбольных фанатов, они с интересом смотрели на столкновение, на их лицах было написано возбуждение; охваченные азартом, криками они подбадривали 'своих', бурно жестикулировали и живо обсуждали происходящее между собой. Что дикари, что французы - все они вели себя почти одинаково, разве что в моих бывших учениках ощущалась некоторая нервозность. Ни сочувствия, ни сопереживания, ни протеста... Да, горько подумала я, человеку понадобились века, чтобы выйти на высокий духовный уровень, и пара месяцев, чтобы утратить все приобретенное...

А вот то, что произошло дальше, я не могла предположить даже в страшном сне - настолько это было кошмарно, абсурдно и сюрреалистично. Дикарки, победно улыбаясь, стали деловито отрезать трупам головы своими жуткими ножами. И эти кошмарные трофеи они насаживали на копья и втыкали эти копья вдоль берега... И все это творилось под благосклонными взглядами вождей.

От многочисленного вражеского племени осталось не так уж много, около двух сотен - только женщины и дети, которых каким-то чудом не пристрелили. Уж не знаю, зачем их оставили в живых - едва ли я когда-нибудь постигну помыслы этих сумасшедших русских варваров. Некоторые из пленных были ранены, и теперь они жалобно подвывали и стонали.

Но кульминацией этого момента стало еще одно событие. Из толпы был вытащен мальчик лет двенадцати, по виду местный. Почему-то все были злы на этого несчастного перепуганного ребенка. Его, визжащего и отчаянно сопротивляющегося, чернокожие дикарки грубо волокли к небольшому плоскому пятачку земли, на котором собрались вожди, а я в это время с безмолвной мольбой переводила взгляд с одного русского вождя на другого - но видела в их глазах лишь холод, равнодушие и осуждение по отношению к этому мальчику. Вот один из них едва заметно кивнул - и одна из женщин преспокойно, не изменившись в лице, отсекла ребенку голову своим мачете... Минута - и голова мальчика пополнила собою ужасный частокол, а тело его, подобно телам остальных убитых, было раздето догола и брошено в реку. Увидев это, я покачнулась и рухнула в обморок, словно типичная, так презираемая мною, 'слабая женщина'...