Прогулка под деревьями

Мало что так трогает меня у Малларме, как его слова о Гамлете [101] , «подростке, исчезающем в каждом из нас на пороге жизни» (и пронзительная фраза чуть ниже: «Принц, прозревающий судьбу и обреченный погибнуть, не став мужчиной, меланхолично, одним движением бесполезного острия убирает с закрытой для него дороги то скопище многословного пустозвонства, которым, состарься он, неминуемо стал бы сам»); Гамлет, или поэт, «читающий собственную книгу», так меланхолично и чисто отразился Малларме в этом герое.

101

Цитируется один из театральных скетчей Малларме, «Гамлет».

Как всюду, где он замыкает круг своей высочайшей утопии и утверждает превосходство стиха: «…если книга у нас в руке и несет какую-то высокую мысль, то замещая любую сцену, однако же не ее забвением, а, напротив, повелительным напоминанием о ней. Метафорическое небо, расходящееся от молнии стиха, искусственное до такой степени, что едва не походит на настоящее и почти олицетворяет героев (причем как раз тем, что нужно видеть, дабы не смущаться их появлением, а именно чертой, отделяющей нас от них), эта насквозь одухотворенная, сияющая великолепием глубина восторга есть лишь чистейшая суть нас самих, скрытая в каждом и готовая выплеснуться при первом же случае, который мы в повседневной жизни, за пределами искусства, тем не менее всякий раз упускаем» [102] . Картины такой высоты поражают и завораживают по-прежнему, вот только… Что «только»? И эта молния, и это небо по пути к нам, кажется, потеряли часть своей природной силы, так же как непоправимо далекой стала от нас «первозданная и простодушная» женщина былых времен из «Явления будущего». Может быть, молния и небо у Малларме слишком поблекли в тесной квартирке на рю дю Ром среди множества других «ветшающих вещиц»! От этой духоты и бросаешься глотнуть воздуха у дикого Рембо или непутевого Верлена.

102

Из эссе Малларме «Поэтический принцип».

* * *

…Новорожденная, чудесная просинь февральских вечеров. Крыло? полет? — что она напоминает, эта, пока еще едва ощутимая, легкость, открытость, прибавка света? Начало, подступ, нежданная милость. Цветов голубя. Оттенков кровельного сланца. Чуть отодвинута ночь, чуть приподнята крыша света, и мы — под его раскинутым крылом. (Так думаешь после, по прошествии времени, а в тот миг чувствуешь совсем иначе — и в этом все дело. Чувствуешь то, что чувствуют дети, когда отказываются идти домой и, весело крича, продолжают игру. Чувствуешь, как свет перевешивает темноту с такой бесконечной мягкостью, что на глаза наворачиваются слезы.)

март

Мишо на восьмом десятке, в «Угловых опорах» [103] :

«Береги свою слабость».

«Осторожней, протаптывая тропу: на простор с нее не вернуться».

«В тебе остается нечто незамутненное».

И еще, в перекличке с блейковским тигром:

«Тигр-властитель, словно по звуку трубы собирающийся в одно при виде жертвы, — для него она разом и спорт, и охота, и приключенье, и штурм, судьба, свобода, огонь, свет.

103

Книга поэтических афоризмов Анри Мишо (1971).

Он кидается, плюнутый голодом.

Кто посмеет сравнить свои секунды с его?

Кто в своей жизни хоть десять секунд был тигром?»

И дальше:

«Музыка, исстари неразлучная с поэзией.

Хватало тростниковой флейты. Наполняя ее, проходя ее насквозь, дыхание оборачивалось тоской. „Ее“ тоской, в которой человек тут же узнавал свою… только похорошевшую, — и, зачарованный, видел себя пастухом, путником или принцессой. Пространством рожденная, она возвращалась пространством».

1983

январь

Через много лет перечитал «Запертый дом» Клоделя. И хотя то здесь, то там проскальзывает напыщенность, а его всегдашняя убежденность в собственной правоте мне не близка, я по-прежнему не могу не восхищаться трудовой энергией этих без спешки сработанных стихов. Как будто услышал отзвук шествия, когда-то давно исполненного смысла, но о том, чтобы примкнуть к нему сегодня, уже и подумать невозможно.

Милош [104] . Купленный в 1944 году сборничек его «Стихов», который я с той поры почти не раскрывал. По жанру это заплачки, и они трогали бы куда сильней, если бы поменьше жалобились и злоупотребляли прилагательными: «бедные израненные птицы», «печальный серый плащ», «старые кладбища, кроткие и суровые». Остается прекрасный отрывок рассказа под названием «Остановленный ночью автомобиль» и три «Симфонии», поразительные едва ли не каждой строчкой.

104

Французский религиозный поэт литовского происхождения Оскар Венцеслав де Любич-Милош (1877–1939).

март

«Бесы» Додерера [105] : глава «Под вывеской „Голубой единорог“» — одна из лучших, самых убедительных в этой странной книге. Она больше других полна смысла и света, света, исходящего от самого дома, от ребенка, от простой женщины Анны Капсрейтер, которая после смерти ребенка говорит: «Теперь нам главное — не окаменеть». Рядом с этим изощренность рассказа о колдуньях кажется неуместной. А здесь Додерер вплотную подходит к Австрии Шуберта и Штифтера — если можно без оговорок ставить два этих имени рядом. Расходящаяся лучами задушевность, приятие реальности, и простые герои вроде Леонхарда Какабсы и Алоиса Гаша — тому дополнительный пример. Симпатия автора к этим персонажам очень чувствуется в книге.

105

Хаймито фон Додерер (1896–1966) — австрийский писатель, «Бесы» (1956) — его роман.

* * *

Перечитал «Письмо лорда Чандоса»: эта вещь 1903 года остается самым насущным из всего, что было написано о кризисе современного духа. Она в изящной форме передает глубочайшую драму — утрату мирового строя и любого порядка вообще, необходимость иного, может быть, недостижимого языка, способного передать этот иной опыт, для которого лейка важнее возлюбленной, а мурены важнее хода истории. Странно только, что в пьесах самого Гофмансталя этот приговор никак не отозвался, — словно он не нашел ничего лучшего, как укрыться под сень традиции и стать общепризнанным писателем.

апрель

Мысли? Какие там мысли?

Просто первая жабья трель, которая растворяется в ночном тепле, чуть позже — первая совка.

* * *

Три часа пополудни, а почти темно. Сплошной дождь из серых туч, сквозь которые проникает один желтоватый отсвет. Под низкой крышей трудно дышать. Приходится снова и снова штопать ту же ткань (жизнь, свою жизнь), а она опять сквозит, расползается. И все-таки не терять терпения: чинить — это все, что ты можешь. Парадный костюм — не для тебя, если не хочешь выглядеть ряженым.

Собственный, холодный свет дождя — скрытый, подспудный.

* * *

Полуразрушенная церковь в Алераке. Крошечная волюта, врезанная в камень, окаймляющий нишу для хора, — единственное ее украшение, если не считать фиалок у самой стены. Славившийся когда-то чудесами ключ скупо сочится и сегодня.

Пора, когда в еще голых лесах появляется первая, почти желтая зелень буков — плиссированная, опушенная серебром листва на светло-коричневых ветках.

Тропинка среди травы и фиалок. Тоже ключ, и такой же чудесный.

ноябрь

Песне с зеленью не слиться, Трель умолкнет без следа — В жизни больше эту птицу Не услышать никогда [106] .

Я мало перечитываю Малларме, но две последние строки вспоминаю часто — как знак того, что иногда умеет подмечать поэзия. (Прогулка по перевалу Валуз, колокольчики козьих стад на скалах, заросшие травой скаты горы Анжель, на уровне которых в этот ясный день проплывают белые, дошедшие с юга облака. Тишь, неподвижность. Всё кажется точно и мягко положенным на свои места в умиротворенном пространстве.)

106

Из стихотворения Малларме «Романс» («Листки из альбома»).