Прогулки по тонкому льду

— Вы не очень-то и спрашивали, — огрызнулась я.

— Ты же не помнишь. — Злое от мэтра.

— Вот именно! — Мне удалось вырваться из цепких рук начальства, но прорваться к двери пока не получалось.

Легран замер, скрестив на груди руки и продолжая следить за моей мечущейся в панике персоной. Меня била мелкая дрожь, лицо горело, хотелось рыдать, хотелось бросить в него чем-то. Но самое ужасное — я не понимала сама, что злило меня больше. Вся эта нелепая ситуация или холодность мэтра, его нежелание признавать свою вину.

— Я не помню, как оказалась в вашем доме! — Голос слетел на мерзкий фальцет, выдавая приближающуюся истерику. — В вашей постели!

Легран сделал шаг ко мне. Плавный, исполненный грации и угрозы. Так барс подбирается к своей жертве, играючи наслаждается ее страхом. Я уже напряглась, зная этот взгляд, Легран всегда так смотрит перед тем, как сказать пакость.

— Не помнишь, значит? Так я проясню. На чем обрываются ваши воспоминания? — Мне очень не понравился его желчный тон. — Когда ваша добродетель уснула праведным сном? А? Когда вы строили мне глазки на балу? — наступая на меня, рычало начальство. — Или, когда вы, краснея, вручили мне подарок? Или многим раньше, когда вы прижимались ко мне у зеркала? Я не знаю, с какого момента начался отсчет вашей амнезии.

Последние слова мэтр уже проорал мне в лицо.

— Интересно! — ощетинилась я. — Так вы делаете виновной во всем меня?

Легран опять подошел впритык ко мне. Я не успела опомниться, когда меня, схватив за подбородок, заставили глянуть начальству в глаза.

— А мне интересно другое, — прорычал Легран, шаря взглядом по моему лицу. — Где та женщина, которой я восхищался? И откуда взялась эта истеричка?

Я зло оттолкнула Леграна, пытаясь прорваться к двери. Не дали. Мэтр с силой рванул меня к себе, блокируя любую попытку побега. Я прижималась к нему спиной, чувствуя его дыхание на коже, чувствуя, как бешено колотится его сердце.

— Что же такое, мэса, а? Где ваша пресловутая твердость? Где стремление к равноправию? — прошипели мне в ухо. — Или вашего запала хватает только на толкание пламенных речей?

— Пустите меня! — дугой выгибаясь в его руках, взвизгнула я. — Я вас ненавижу!

— За что же? За что, я хочу знать? — рявкнул Легран, разворачивая меня к себе лицом. — Вы поддались низменному инстинкту, и вы несчастная жертва. Я поддался давней страсти, и я похотливая сволочь, использовавшая вас?

— Хотите сказать, вы невиновны?

— Нет. Свою вину я осознаю, я просто желаю справедливости. Если у нас равноправие, которого вы так жаждете, то примите часть вины на себя, — удерживая меня за руку, рявкнул Легран. Он нависал надо мной, сверкая глазами, а я продолжала вырываться, желая сбежать подальше от этого кошмара. — Вы же личность, а не телка, ведомая на бойню. Признайтесь себе, что так же желали того, что случилось. Не важно, что вы помните, важно, что вы были согласны на тот момент. А? Кишка тонка? Нет сил признать, что во всем случившемся ты виновата не меньше моего?

— Я была пьяна! — перестав вырываться, выкрикнула я.

На краю сознания меня коробило от этого скандала, и ругаться с Леграном мне очень не хотелось. Но его слова раз за разом били точно в цель, разнося в пух и прах стену из аргументов, что я воздвигала. Меня бесило от его правоты. От того, что он так легко обернул ситуацию в свою пользу, сделав виновной меня.

— Я тоже пил, — глядя мне в глаза, выдохнул мэтр. — И все-таки виновным вы называете меня. А отчего? Я тоже могу сказать, что меня использовали. Я засыпал с любимой женщиной, а проснулся с неадекватной мегерой!

— Пустите, я не желаю слушать ваши нотации.

— Отчего же. Я только начал, — прорычал Легран. — Так вот, сударыня, это громкое и любимое прогрессивными дамами слово означает не только возможность ходить на выборы, но и взваливать на себя ответственность за свои поступки, как это делают мужчины. Вы же в патовой ситуации резвым зайцем рванули в кусты, не желая признавать того, что во всей этой ситуации больше вашей вины, чем моей.

Слова были подкреплены желчной улыбкой в исполнении мэтра. Он насмехался, глядя на меня сверху вниз, уличив в неспособности соответствовать принятым идеалам. Мне было гадко от его усмешки, стыдно за то, что я не смогла достойно ответить Леграну. Мерзко оттого, что он опять был прав. Будь он проклят с его правотой!

— Хорошо! — глубоко вздохнув, выпалила я. — Я принимаю тот факт, что в случившемся была и моя вина. Вы довольны?

Легран молчал. Просто стоял, удерживая меня за руку, и молчал. И от этого его молчания было хуже, чем от всех сказанных только что слов. В душе ворочалась приглушенная гневом совесть. Я снова глубоко вздохнула и произнесла почти спокойно: — Я признаю, что это было ошибкой, и прошу оставить меня в покое. Я могу идти?

— Ты этого действительно хочешь? — пристально глядя на меня, шепнул мэтр.

Отчего-то стало больно глядеть ему в глаза. Сердце странно сжалось, а в мозгу пронеслось: «Что я творю?», — но с губ уже слетело:

— Да. — Сказанное, скорее, из упрямства, чем от злости.

— Значит, слушать мы не желаем? — Голос мэтра звучал глухо. — Я не ваш Патрик, сударыня. Не вешайте на меня чужие грехи.

— О! Вам и ваших грехов вполне хватает! — невесть от чего взвилась я. — Пустите.

Легран поднял обе руки, видимо, демонстрируя, что удерживать меня и не собирался.

— А я не держу, — оскалился мэтр. — Вон дверь. Вон зеркало. Можете выметаться любым удобным вам способом!

— Зеркало, — устало выдохнула я, понимая, что по-другому до общежития не дойду.

По щелчку пальцев мэтра в зеркале возник уже ставший привычным коридор, открывший проход в мою комнату. Я устало поплелась прочь, с каждым шагом идти было все сложнее. Все больше трясло, все больше знобило, все сильнее кружилась голова. Я плохо помнила дорогу через мерцающий мир, плохо понимала, куда иду. Дойдя до своего жилья, я только и смогла, что устало опуститься на пол. Было плохо, и это «плохо» становилось все сильнее и сильнее с какой-то пугающей стремительностью. В ушах хлопало, в голове слышался пронзительный, лишающий возможности думать звон. Я снова ухнула в чужие, непонятные мне эмоции, мир сжался в крохотную точку, где я была лишь вместилищем чужой боли. Ни образов, ни запахов, ни звуков.

Волны чужой паники накатывали одна за другой, как цунами. Паника, боль, отчаяние, страх, разочарование. Они смешивались с моими собственными чувствами, заполняя голову оглушительным грохотом, окутывая в непроглядный кокон. Я уже ничего не видела и не слышала, отчаянно пытаясь сохранить себя в этом беспросветном омуте. Хочется кричать, но крик застрял в горле и жгучим комком разрывает легкие. А еще отчаяние столь сильное, что кажется, оно ворочается под кожей жуткими тварями, расползается по телу, вгрызается в душу. Стук в дверь помог вынырнуть в реальность, и я рухнула на пол, задыхаясь от пережитого.