Проходные дворы биографии

В 5 часов пришли обратно на студию – замдиректора достал нам два номера на одни сутки в «Астории», куда мы и приехали. Огромный номер с коридором, холлом, письменным столом, диваном и множеством мебели. Есть ниша с тюлевой занавеской и тяжелыми гардинами, за которой кровать – широкая и уютная.

Всей молодежью группы пошли в ресторан гостиницы «Европейская» – наелись какой-то восточной кухни за большие деньги и очень невкусно.

У дежурной по этажу взял на полном обаянии конвертик и листочки вот эти, предназначенные для иностранцев. Я сказал ей, что мне надо написать самому любимому и дорогому человеку, а бумаги нет. И она тут же дала мне листочки и конверты – так, наверное, искренне я сказал это! Во!

Поговорил после «Во!» с папой по телефону – просил не забывать меня как сына.

В мое окно видна площадь, и напротив меня смотрит ко мне в окно Исаакий, читает то, что я пишу тебе, и грустно улыбается – понимает, наверное, как я скучаю. За ним вижу улицу с почтамтом – завтра пойду получать что-нибудь от Кисы – получу? Или еще рано? Как хорошо – близко почта, но, увы, лишь на один день.

Завтра – приезд туристов, новая партия, и нас выгоняют. Поместят нас, наверное, надолго либо в «Октябрьскую», либо в «Европейскую». Но пиши мне, на главпочтамт – надежнее.

У меня к тебе колоссальная просьба. Сообщи мне как можно быстрее следующее:

1) куда тебе писать и до какого числа,

2) куда тебе звонить и до какого числа,

3) до какого числа ты будешь в каком месте и моменты твоего переезда,

4) как ты меня любишь (изобразить графически и словесно).

Подчеркнуто самое важное.

Ну, вот пока и все как будто. Так много хочется тебе сказать, очень-очень, а на бумаге не получается. Правда, лучше, чем по телефону, но тоже трудно. Не знаю, слышишь ли ты меня, когда читаешь мои письма? Я всегда слышу тебя и вижу, когда держу в руках твое письмо.

Час ночи. Ночной Ленинград, в садах – осень. Город величественный и очень грустный. Мне трудно без тебя жить, мое солнце!

Твой

* * *

Начало письма не сохранилось

Пришел в гостиницу – дали отдельный номер. Второй этаж – окно выходит лицом к Московскому вокзалу. Номер маленький, но своя ванна и уборная, стол, кровать, шкаф, диван. Много стульев. Я ненавижу жить в двойных номерах с чужими людьми. Я лучше буду доплачивать 6 рублей в день (номер стоит 24 рубля, а студия платит всего 18 за жилье), чем жить с кем-нибудь и стеснять себя. Отсюда я могу звонить Кису в любое время, говорить громко, что я люблю его и не могу жить без него, что я измучился, что мне плохо, одиноко и днем и ночью. Потом я могу перейти дорогу и уехать в Москву, если уж все мне здесь осточертеет. Правда, отсюда далеко ходить на главпочтамт, но я буду. И лучше пиши туда, чем на гостиницу, а то вдруг меня опять неожиданно куданибудь перебросят, что вообще-то вряд ли.

Твой Кис (верный-верный)

12 сентября 1956, 2 часа ночи

Ну вот! Только что пришел в номер. У меня появилась какая-то органическая потребность каждый вечер разговаривать с тобой – делиться дневными переживаниями, мыслями.

Утром встретил Игоря Дмитриева – приехал из Москвы, – и отправились с ним на студию. Опять смотрели материал – куски, которые не видели. Потом поехали к Игорю домой – накормил меня вкусным обедом, и пошли в цирк на закрытие гастролей немецких артистов. Программа довольно интересная – есть номера прямо мирового класса.

После цирка пошли в «Восточный» – это ресторан ленинградской театральной молодежи. Мне нравится у ленинградцев то, что здесь молодые артисты разных театров очень дружат между собой, встречаются в ресторане, ВТО, театрах, не официально, а так – запросто. Этого совсем нет в Москве.

Посидели, поговорили, выпили кофе и пошли.

В Ленинград приехал на гастроли Театр Маяковского. Поехали разыскивать Мишку Козакова. Он оказался в гостинице «Ленинградской» («Англетер»). Приехали к нему. Говорили, смеялись. У него ужасное настроение, хоть он и скрывает, но вырвалось. Вот, Кис, что такое театр, успех, роли. Я всегда говорил, что Мишке будет очень трудно, если, не дай бог, с Гамлетом выйдет неудача или еще что-либо. Так и получилось. Охлопков, конечно, обманул Мишку. Мишка ради обещанного Гамлета ушел из МХАТа, отказался от ролей в кино, а сейчас Охлопков юлит, Мишке дают массовки, и он дико переживает. Я его вполне понимаю. Вообще страшно трудно, болезненно поступление в труппу театра и первые месяцы работы, а для избалованного успехом Мишки – тем более.

Я сам страшно боюсь будущего. Главное, что я должен тебе сказать, в чем признаться, я сам для себя не могу твердо решить, что лучше, куда держать курс, где интереснее. Кто знает, что ждет в театре? А может быть, в кино? Все – лотерея. Все – случай, судьба, судьба. Страшная профессия! Страшный удел – удел взлетов и падений (это хорошо), удел полного безразличия и ничтожества (это кошмар). Не дай бог, когда-нибудь кому-нибудь советовать ступить на этот тернистый путь в жизни, хотя сейчас я сам ни на что другое его не променяю. Есть в нем и такое счастье, которое иногда окупает уйму горя. Вот за это счастье – счастье творчества – можно жить в этом хаосе лицемерия, грязи, настоящего искусства и богемы (в хорошем смысле слова). Главное – надо чего-нибудь хотеть и ничему не поддаваться (иначе говоря – быть себе на уме), а то будет бросать из стороны в сторону и обязательно выбросит к черту.

Тебе скучно про это? Ну, сейчас кончаю. Очень важно верить в себя – что ты что-то можешь и умеешь. Кругом все относительно: сколько людей – столько мнений. Кис мой, как трудно выслушивать разные мнения и противоположные советы, как противно узнавать со стороны о ругне по твоему адресу, как надо быть в чем-то последовательным и убежденным до конца. Иначе гибель – всем угодить нельзя.

У! Без четверти три, я с тобой заговорился, а завтра – первый по-настоящему трудный рабочий день в Ленинграде. Утром – освоение павильона, вечером – озвучивание старого материала. Завтра пойду на почту, надеясь и от тебя уже что-нибудь получить, а то скучно разговаривать односторонне, не получая ответа.

Твой

* * *

Письмо Наталии Николаевны

Без даты

Дорогой Кис!

Пришла позвонить домой, а разговор дают только на два часа ночи. Вот сидим и пишем. Где ты, куда писать? Я уже больше в пансионате не живу, мы сняли две довольно большие комнаты в городе, и все переселились туда. Живем очень весело – целый день на море и целый день что-нибудь жуем, несмотря на лозунг: «Собрался в Сочи – не кушай очень!» Мы здесь живем последнюю неделю, а потом все – в разные стороны: часть в Сухуми и Сочи, другие – в Ялту и самая небольшая часть – в Одессу.

Сегодня вечером стало вдруг грустно и захотелось побыть одной. Взяла корзинку с виноградом и пошла на море смотреть заход. Зашла далеко-далеко в горы, попала на какое-то кладбище, и меня охватил страх и благоговейный трепет. Представляешь: кругом горы и море – большое, шумное и чуточку страшное, и это кладбище, и нигде ни души. Посидела капельку, погрустила и побрела домой. Знаешь, в такие минуты думаешь о бессмертии и о ничтожности человеческих страданий.

Я стала довольно хорошо плавать. Сегодня чуть-чуть не наткнулась на дельфина. Они в сильное волнение совсем близко подплывают к берегу. Еще я стала прилично нырять и плавать под водой, так что меня здесь прозвали дельфинщицей.

Сегодня 18 дней, как я здесь. И за это время я получила 26 писем и 11 телеграмм, а от моего Киса только одно письмо!..

13-е, утро

Сижу на главном почтамте – только что получил твое письмо из Анапы – полное моря, солнца и счастья. Я очень рад, что тебе хорошо. Отдыхай! Отдыхай! Отдыхай!

Мне только чуть-чуть обидно: такое маленькое уделение внимания моей скромной особе в твоей тамошней жизни.

Не ходи так далеко в горы и на кладбище – слышишь?