Проигравший. Тиберий

Тиберий Клавдий, как выяснилось почти сразу, вообще не собирался пользоваться дикторской стражей. Конечно, его можно было понять: город тихий, мирный, народному трибуну и так со всех сторон оказывается почет и уважение, и если он вдобавок станет расхаживать по улицам и местному гимнасию [39] в сопровождении десяти вооруженных мечами и фасциями [40] солдат, то это может не только показаться жителям слегка обидным, но и вызовет со временем (обязательно вызовет) насмешки. Так что солдатам предстояло проводить дни в безделье. Поначалу, чтобы создать хоть какую-то видимость службы, сержант еще пытался находить своим подчиненным занятия: заставлял их маршировать, отрабатывать удары мечом на мешках, набитых шерстью (шерсть также стребовал с городского совета), или хотя бы петь хором военные песни. Но время шло, и бесполезные труды стали надоедать не только местным, жадным до зрелищ жителям (на занятия солдат перестали глазеть даже самые заядлые зеваки), но и сержанту.

39

Гимнасий — у греков помещения для физического воспитания (гимнастики). После Пелопоннесской войны гимнасии стали использоваться как высшие учебные заведения.

40

Фасция — связанный кожаными ремнями пучок прутьев с воткнутым в него топориком, знак должностной и карающей власти высших римских магистратов. Фасции часто встречаются в геральдике нового времени: в эпоху фашизма в Италии фасции с топором были символом реакционной государственной власти (отсюда происхождение термина «фашизм»).

Ликторы убивали время, стараясь получить от этого как можно больше удовольствий. Они (сначала по двое-трое, а потом поодиночке) слонялись по городу, обходили рынки, осматривая и пробуя товар, не отказываясь от подношений; просиживали дни и вечера напролет в кабачках и тавернах и — все без исключения — активно интересовались противоположным полом. И надо сказать, что местным женщинам, не привыкшим к особой мужской обходительности, внимание столь бравых вояк, к тому же прибывших из самого Рима, очень льстило. И некоторым льстило до такой степени, что они решались даже на измену мужьям. Ни один из солдат не говорил по-гречески, тем более на местном диалекте, но для того, чтобы договориться с женщиной, им обычно хватало нескольких слов на латыни, потому что нет такой красотки, что не знала бы, какими словами в блистательном Риме объясняются любовники.

Архонту и членам городского совета приходилось то и дело вмешиваться в скандалы, вызванные ревностью обманутых мужей. И чтобы замять такой скандал, всегда требовались просто невероятные усилия: попробуй-ка сделай так, чтобы обе стороны остались удовлетворенными! А портить отношения со своими земляками — разве это входило в планы Макария? И тем более ему не хотелось, чтобы в Риме сочли его действия оскорбительными для солдат императора. Он крутился как мог, пока ему в голову не пришла простая мысль: нужно сделать так, чтобы каждый солдат оказался привязан к одной женщине (связями любовными и экономическими) — и тогда пусть бабы сами за ними присматривают. Уж они-то найдут способ подрезать крылья римским орлам — как находят эти способы с первых дней сотворения мира. Так Макарий и сделал: он поселил солдат по частным квартирам (подобрав их так, чтобы в каждой квартире или доме хозяйкой была привлекательная вдовушка или хоть пожилая, но с хорошенькой дочкой) и половину солдатского содержания стал выплачивать хозяйкам квартир — как бы за постой. Став, таким образом, чем-то вроде людей семейных (хотя в Италии у некоторых и оставались жены и даже дети), солдаты незаметно для себя утихомирились, стали вливаться в общий жизненный процесс, и вскоре их уже нельзя было отличить от местных жителей, потому что свое оружие и блестящие латы они сложили в сундуки и надели обычную местную одежду. Конечно, чтобы добиться такого результата, архонту понадобилось время, а ушел на это почти год.

Тиберий прожил этот первый год на Родосе, наверное, спокойнее всех. Архонт Макарий, наблюдая тайком за его поведением и действиями, все пытался разглядеть в них признаки напряженной разведывательной деятельности — но не находил таких признаков. Тиберий появлялся в городе не часто, основное время проживал на своей отдаленной загородной вилле, причем жил там практически один, имея при себе из постоянных спутников одного слугу-телохранителя. (Архонт однажды попробовал разговорить этого Фигула, нарочно встретив его в городе, но ничего о хозяине не узнал и вообще, получил от беседы с Фигулом самое неприятное впечатление.) В естественную морскую гавань, которая находилась в непосредственной близости от виллы, по рассказам рыбаков, не заходило ни одно судно, и даже лодкам не велено было туда заплывать. Раз в месяц Фигул приезжал в город, чтобы дождаться прихода корабля с почтой из Рима — и ни разу не было, чтобы Тиберию не пришло хотя бы одно письмо.

Посетителей на своей вилле Тиберий иногда принимал. Среди них были женщины (каждый раз — новая) из тех, что официально считались проститутками и обязаны были платить в казну налог со своего ремесла. Несколько раз трибуна посещали гадатели и астрологи. Причем с двоими из. них (как говорили архонту) произошла странная вещь: их больше на острове никто не видел. Впрочем, с подобной публикой время от времени происходят всякие чудеса, а многие из непонятных чудес они устраивают сами, чтобы окружить себя большей загадочностью, и архонт не придал их исчезновению особого значения. Тиберий Клавдий, разумеется, был к этому непричастен — это совершенно ясно. Он вообще не производил впечатления человека, способного причинить зло: был спокоен, при встречах с архонтом отменно вежлив, и если бывал в городе — был открыт всем для дружелюбного общения, разговаривал с любым жителем города почти как с равным. И это едва заметное его превосходство в обращении с жителями Родоса проистекало, конечно, не от надменности, а от большого и глубокого образования. А те астрологи… Ну не съел же он их в самом деле!

Охотнее всего в городе Тиберий посещал диспуты в философских школах. Он приходил (одетый в обычную тунику), сердечно всех собравшихся приветствовал, садился как непосвященный человек — в самом углу (чтобы никому не мешать, как он объяснял) и слушал споры (как раз в его присутствии разгоравшиеся с особой силой) внимательно и, видно было, со знанием дела. Возможно, несовершенство его греческого казалось ему достаточной причиной, чтобы пока воздерживаться от участия. Это и понятно — ведь философию родили греки, и такое щепетильное отношение Тиберия к языку великих мудрецов лишь добавляло ему авторитета.

(Темы диспутов бывали самыми разнообразными, но чаще всего все разговоры сводились к вечному спору стоиков [41] с эпикурейцами. Сторонников того и другого направления было примерно поровну. На Родосе был рожден и прожил великую жизнь знаменитый стоик Панэций, поэтому кому же, как не родосцам, было становиться его учениками и последователями? Но и бессмертный Эпикур был на острове не менее популярен, чем Панэций, потому что его учение приятно разуму, многим людям оно даже льстит — и склонные к изяществу жизни, доверчивые души попадаются в него, как мухи в чашу с медом. Впрочем, борьба этих двух знаменитых школ в те времена шла повсюду — и в Греции, и в Италии, — и везде, точно так же, как и на Родосе, философы никак не могли найти разрешения тончайших неразрешимых противоречий, связанных с вопросами происхождения всего сущего, равенства и неравенства людей, смерти и бессмертия души, свободы поступков и предопределенности судьбы человека.)

41

Стоики — последователи философской школы Стой (стоицизм). В соответствии с этой философией добродетель не бывает врожденной, но ее можно достичь воспитанием. Основатель Стой Зенон разработал утопию, учение о всемирном государстве, в котором все равны — свободные и рабы, греки и варвары, богатые и бедные, мужчины и женщины. Жизненным идеалом стоика является невозмутимость и спокойствие. Представители Стой стремились дать людям утешение посредством житейской мудрости. Христианство приняло исходные положения религиозных взглядов стоиков.

Эпикурейцы — ученики и последователи Эпикура. Учение Эпикура о дружбе было важнейшей установкой для его последователей. Союз друзей трактовался как замена распадавшемуся полису. Все эпикурейцы отличались благородством и веселым образом жизни. Представление о том, что эпикурейцы стремятся лишь к чувственным удовольствиям и материальным благам, противоречит образу жизни самого Эпикура и большинства его единомышленников.

Панэций (ок. 180 г. — 100 г. до н. э.) — эллинистический философ, основатель Средней Стой. Ввел стоицизм в аристократические круги Рима. Целью жизни считал выполнение того, к чему склоняет здравый рассудок. Для обычных людей это стремление жить согласно своему естеству.

В эти редкие дни, когда Тиберий приезжал в город, архонту приходилось быть предельно внимательным и настороженным, чтобы не проглядеть чего-нибудь важного. Он и сам не знал чего. Уверен был лишь в одном: основная его задача состоит в том, чтобы суметь оказаться нужным Тиберию Клавдию, когда это потребуется. И такая уверенность порой приводила к возникновению неловких ситуаций, в которые архонт попадал сам и ставил своих подчиненных.

Чего стоил один случай с больными! Как-то в беседе с Макарием Тиберий вскользь поинтересовался состоянием врачебного дела на Родосе. Ему самому, сказал он, врач ни разу в жизни не требовался, даже в сражениях Тиберий ухитрился не получить ни одной раны, хотя не прятался за спины солдат. Но, может быть, собственная неуязвимость для болезней и рождала в нем некоторый суеверный интерес к болезням других? А может быть, просто в тот момент он вспомнил о своем долге народного трибуна заботиться о народе. Хороши ли здесь больницы, спросил Тиберий, и достаточно ли умелые врачи? Хотя, добавил он, такие вопросы лучше, наверное, задавать самим больным, что лечатся в больницах, а не спрашивать городское начальство, которое обязано следить за порядком, правильным уходом и снабжением больниц.

Как еще мог расценить архонт подобный вопрос Тиберия? Он и расценил его согласно своему опыту, государственному уму и прилежанию. В этот же день из больниц — несмотря на протесты лекарей — были изъяты все больные, а там, как правило, находились лишь те, кому был предписан постельный режим. На носилках всех больных снесли к портику на центральной городской площади и — так распорядился архонт — разложили в несколько рядов по степени тяжести заболевания.

Ну и был же удивлен Тиберий, когда к нему явился рассыльный и доложил, что желание народного трибуна исполнено, больные в полном составе дожидаются его расспросов. Он, думая, что его разыгрывают, немедленно отправился на площадь — и увидел незабываемую картину: площадь, плотно окруженную народом (полгорода сбежалось, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем), разложенных в строгом порядке очумелых больных (кто его знает — а вдруг вышел приказ всех, кто нездоров, казнить?), испуганных врачей, согнанных в кучу, и самодовольную физиономию архонта Макария, спешащего навстречу Тиберию с чувством выполненного до конца долга.

Пришлось Тиберию лично извиниться перед каждым больным — и каждому объяснить, что его неправильно поняли. К чести трибуна, он не стал отделываться одной речью от всех скопом, а обошел ряды и даже самому убогому принес такие же извинения, как и всем. После этого распорядился и проследил, чтобы все были в сохранности доставлены в те больницы, откуда их принесли.

Лишь единственный раз Тиберий воспользовался своим правом трибуна и применил власть. Произошло это в одной школе, опять же — во время диспута, когда спор между представителями разных направлений грозил перейти в драку. Видя, что шум усиливается, выражения становятся все менее философскими и кое-кто уже засучивает рукава, Тиберий поднялся со своего места, встал между спорящими и, перекрывая общий гвалт, призвал всех к порядку. Большинство его сразу послушалось — но скорее не от склонности к мирному исходу всякого спора, а от удивления — ведь Тиберий не вмешивался никогда, даже если его просили.

Но один начинающий и очень пламенный философ, молодой юноша, не сумев подвергнуть анализу факт вмешательства такого важного человека, как народный трибун, в досаде, что ему помешали привести последние, самые веские доказательства своей правоты, накинулся на Тиберия. Безусловно, находясь в ослеплении, он начал кричать, что, мол, Тиберия сюда никто не звал, что он тут никакой не начальник, что его дело — смиренно сидеть и слушать, как умные люди спорят между собой. Молодой неопытный философ все распалялся, не обращая внимания на друзей, пытавшихся его утихомирить. А Тиберий слушал, слушал, да вдруг повернулся к дерзкому спиной и молча ушел. Вернулся он только через час, но вооруженный сильными аргументами: с Тиберием пришли четверо его ликторов (те, кого он смог найти), удивленных неожиданной службой после долгого безделья, — и молодой грек был арестован по всем правилам. Его препроводили в суд и судили тотчас же, причем Тиберий выступал в роли обвинителя. Суд приговорил философа к месячному тюремному заключению.