Происхождение боли
Шрифт:
Оглядывая стаи нелюдей, Анна снова задумалась над их природой. Как ни причудливо было здешнее население, тут не встречалось никого, не упомянутого в человеческой мифологии. Кентавр-девушка-зебра — чудное создание, но оно всё же поддаётся опознанию. Древние ли люди знали об этом мире больше нас, или сами создатели Царства Правды приспособили его к тысячелетним человеческим фантазиям?
От этих вопросов Анну отвлекло мелькнувшее у озера красное одеяние. Она дрогнула, вспомнив Элмайру, и задержалась присмотреться.
— Что тебе там? — строго спросила сфинкс.
— Женщина в красном…
— Вскоре-уходящяя.
— Кто они? Люди? Что значит их название и этот цвет? Расскажи!
— Зачем? Пойдём.
— Когда я шла по чёрному пляжу и уже начинался прилив, до лестницы мне не хватало на один шаг безопасного места, а одна такая женщина… упала мне под ноги, чтоб я смогла по её телу добежать… Она спасла меня, ничего не объяснив, ничего о себе не сказав… — Анна продолжила путь, оглядываясь, находя в толпе среди шкур и кож новые багряные лоскутки.
— Эти люди существую половинчато. Часть времени они там, среди живых вас, часть — тут. Появляются и исчезают спустя малое время.
— Может быть, их духи переселяются сюда, пока тело спит?
— Для духов спящих есть особое место, но ты не обязательно ошиблась: эти люди редки…
— Значит, возможно, что, утонув, моя спасительница всего лишь пробудилась в своей земной постели?
— Человек, попавший внутрь чёрного моря, никогда никуда не вернётся.
— Она принесла мне, первой встречной, — такую жертву!!?…
Глава LХII. Два поэта
Во сне этой ночи Орас заново прожил детство — с рождения до шестнадцатилетия, а первой его мыслью нового дня стало решение немедленно отправиться к Эмилю. В мансарде на д'Артуа его сразу усадили за горячий омлет с жирной колбасой и зеленью, налили кофе. Рафаэля на этот раз не было за столом: он ещё спал в эженовой квартире. Полина и Жорж играли на кровати с береникиной коллекцией пуговиц.
— Вы с Этьеном Лусто… — вы — друзья? — спросил доктор.
— Мы не конкуренты.
— … А Эжен?…
— О! за этого я — последнюю рубашку в огонь и в воду до гробовой доски! — протрещал Эмиль, размахивая вилкой; дети и подружка разом посмотрели на него.
— Доска эта, боюсь, не за горами…
— Все там будем, — вздохнула Береника, стирая со щеки тылом ладони.
— Ничего, со смертью Эжена его идеи и затеи не погибнут — это я клянусь!
— Разве у него есть какие-то идеи?
— У кого? — зевая спросил Рафаэль. Он вошёл как раз на эмилевой клятве, под орасов вопрос обнялся и расцеловался с пивной кружкой, в которую ему налили кофе.
— У Эжена.
— В каком-то смысле да, — разглаголил непрошено, — Он — истый макиавеллист. Из всего стремится извлечь выгоду, вплоть до парадоксальной прагматической апологии расточительству…
— Нам пора, — сказал, вставая, Эмиль.
По дороге — Орас с Эмилем отправились к Максу вдвоём и пешком — доктор снова спрашивал:
— Кто этот твой другой товарищ?
— Рафаэль? Да, собственно, никто. Разорившийся маркиз, возмечтавший покорить весь свет своими талантами. Он два с половиной года просидел на чердаке, сося, как мишка — лапу, остатки наследства за сочинением параллельно философского трактата и — комедии!
— Ты его недолюбливаешь.
— А почему нет!? Он дармоед
и всегда им будет. Сводил меня в своё то ласточкино гнездо, просил помочь перенести кое-какие пожитки. Там девочка, дочь квартирной хозяйки, милашка лет пятнадцати, следила за нами, чуть не рыдая. Колочусь об заклад, что все годы его возвышенного труда эта кроха поила нашего писателя чаем с булочками из своего кармана и до рассвета тайком штопала ему носки! А теперь вот Эжен с ним нянчится!..— Зачем?… Забота девушки объяснима влюблённостью, но Эжену-то какая радость?…
— Я тебе скажу! Он грех замаливает, хочет искупить свою вину перед Люсьеном Шардоном.
— Он в этом сам признался?
— Нет, конечно, но я ведь не дурак. Да ты присмотрись: они даже внешне похожи — Люсьен и Рафаэль. Оба сочинители. И друг друга стоящие паразиты… Вот погоди, Эжен ещё потянет этого прихлебателя в свет!
— Никого он никуда уже не потянет. Он умирает — ты забыл?
— Забыл!!!!! — на всю улицу заорал Эмиль, — И ты забудь!!! Он нас с тобой переживёт!.. А если нет, то знай: я на свои средства опубликую все сочинения Рафаэля, напишу на них миллион восхвалений и буду драться на дуэли с каждым, кто вякнет, что есть книжка лучше валантеновой «Теории воли»! — и осёкся, глотая слёзы.
— А я, — подхватил Орас, — отдал бы годовое жалование, чтоб найти сейчас Люсьена, привести его к Эжену и помирить их, если ещё не поздно.
Глава LХIII. О причинах
— Что случилось? — впервые начала разговор Анастази.
— Эжен был при смерти, но я нашёл способ его спасти,… а он мне это позволил.
— А тогда?… Что с тобой произошло тогда?… Как ты пристрастился к игре? Почему наделал таких долгов?
— … Это началось давно, почти шесть лет назад, когда родился Жорж, а мне пришлось уехать в Англию. Там я завёл одно рискованное знакомство… Закончилось оно плохо: думаю, каким-то проклятьем для меня…
— Если и так, то прорвалось наружу это зло — могу назвать и день и час — в то утро, когда в доме графа де Ресто столкнулись вы с Эженом. Ваша первая встреча, правда? Ты переменился сразу — и насовсем… Но что же случилось?
— … Не уверен, что сам понимаю… Точно помню какую-то судорогу, взбешение. Ни до, ни после того я не был готов сейчас же, без сомнений, без оглядки на Бога, собственной рукой убить человека. Однако, это настроение быстро прошло, накатила апатия, опустошённость, потом — отчаяние и тоска; стали всплывать старинные кошмары, а вместо будущего замерещились закрытые железные ворота… Позволь не вспоминать.
Глава LХIV. О непримиримости и неуязвимости, безутешности и безмятежности
Как хищник, чующий кровь, так чёрное море ярилось под высоким белым гребнем скалы. К её краю пятилась девушка в серых лохмотьях. Она прижимала к груди младенца-девочку, на вид новорождённую, и кричала то наступающим полукругом чертям и чудищам, что не отдаст своё дитя на утопление, то самой малютке, тормоша её: «Любимая! Солнышко! Проснись!», но та лишь слабо подёргивала подвёрнутыми ножками и ручками, чуть поворачивала крохотную слепую головку.