Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)

Другим фактором, упрочившим положение «теории трех стадий» в науке середины XIX в., стало сравнительное языкознание, которое благодаря трудам Ф. Бонна, Р. К. Раска, А. Ф. Потта, А. Шлейхера выглядело весьма авторитетным на фоне других гуманитарных наук своего времени. Именно ему в первую очередь наука обязана представлением о том, что (развитие в Старом Свете было связано прежде всего с индоевропейцами, которые пришли из Азии и вели сначала чисто скотоводческий образ жизни и лишь потом перешли к земледелию [84]. Последнее доказывали тем, что скотоводческие термины сходны у разных народов индоевропейской семьи, тогда как земледельческие различаются [234, с. 16]. Иллюзия непогрешимости этой теории была настолько сильна, что наличие сходных терминов для растений объясняли не изначальностью земледелия, а хорошим знанием дикой флоры пастухами [84, с. 14]. Анализ семитских языков, по мнению лингвистов, тоже как будто бы подтверждал правильность библейской традиции, утверждавшей, что древнейшие семиты были чистыми скотоводами [381, с. 61, 62].

Было бы упрощением считать, что рассмотренная концепция была принята всеми исследователями. И среди экономистов, как указывалось выше, и среди лингвистов [381, с. 15, 16] находились люди, придерживавшиеся иных взглядов. Однако большинство ученых, в том числе такие ведущие специалисты по истории первобытности, как Дж. Леббок, Г. Мортилье, Л. Г. Морган, считало ее неопровержимой [192, с. 162; 234, с. 10, 16–18; 82, с. 131, 141–145; 1030, с. 463–466; 814, с. 305–307]. С этих позиций трактовались и факты, допускавшие в принципе и иную интерпретацию. Так, Дж. Леббок вслед за К. Келлером считал, что швейцарские свайные поселения были основаны не кем иным, как пастухами, несмотря на то что оба прекрасно знали о наличии там остатков культурных растений и даже печеного хлеба [192, с. 162, 163]. Сторонникам изложенной теории казалось очевидным, что переход к земледелию был вызван необходимостью заготовок кормов для домашних животных. Правда, с открытием цивилизаций Нового Света этот путь развития перестал рассматриваться как универсальный [192, с. 209–225, 412–423; 234, с. 10, 16–18]. Вместе с тем во второй половине XIX в. находились и такие исследователи, которые утверждали, что в Новом Свете скотоводство также предшествовало земледелию [1030, с. 464–466; 759, с. 105, 106]. Как бы то ни было, вплоть до начала 90-х годов в науке не нашлось сколько-нибудь серьезно аргументированной системы взглядов, которую бы можно было противопоставить «теории трех стадий», выглядевшей в третьей четверти XIX в. весьма убедительной и поддержанной крупнейшими авторитетами. Вот почему она была воспроизведена Ф. Энгельсом [1, с. 28–33], который, как уже правильно отмечалось в литературе, в частных вопросах исходил из уровня развития современной ему науки и, конечно, не мог предвидеть всех последующих открытий [342, с. 95–98]. Как известно, и сам Ф. Энгельс отнюдь не считал свои выводы окончательными, указывая, что «наше (К. Маркса и Ф. Энгельса. — В. Ш.) понимание жизни есть главным образом введение к изучению, а не рычаг конструкции на манер гегельянства. Всю историю надо изучать сызнова» [2, с. 371]. «Теория трех стадий» в наше время полностью отброшена, зато наметившаяся в работах ученых XVIII–XIX вв. и получившая завершение в трудах основоположников научного коммунизма теория прогрессивного развития человечества и сейчас полностью сохраняет свое значение. Одной из важнейших ее составных частей является понимание земледельческо-скотоводческого этапа развития как более высокой ступени по сравнению с охотничье-собирательским. Наиболее четко это выразил Ф. Энгельс, который писал: «Дикость — период преимущественно присвоения готовых продуктов природы; искусственно созданные человеком продукты служат главным образом вспомогательными орудиями такого присвоения. Варварство — период введения скотоводства и земледелия, период овладения методами увеличения производства продуктов природы с помощью человеческой деятельности» [1, с. 33]. Помимо того, Ф. Энгельс первым поставил вопрос о развитии прав собственности на скот и вообще о социальной роли скотоводства, которое создало условия для регулярного обмена и накопления богатств [1, с. 57–59, 160–162].

К концу XIX в. создались основы для более конкретного решения вопросов первобытной истории. Они были подготовлены ходом развития науки по нескольким направлениям. 1) Начались серьезные исследования по географии культурных растений и домашних животных и их диких сородичей, а также изучение процессов морфологических изменений в условиях доместикации (Ч. Дарвин, А. Декандоль и др.) [106; 109; 875], 2) Возросли знания об отставших в своем развитии обществах, что поставило на повестку дня задачу их классификации, которая уже сама по себе требовала пересмотра общепринятых представлений, поскольку «теорию трех стадий» при всем желании невозможно было совместить с многообразием известных общественных и хозяйственных форм [280]. 3) Развитие археологии представило ученым образцы древней фауны и флоры, изучение которых позволило значительно конкретизировать проблематику, связанную с процессами доместикации. Основы остео-археологических исследований были заложены швейцарским зоологом Л. Рютимейером, который, изучая фауну свайных поселений, впервые глубоко проанализировал вопрос о методике различения домашних и диких животных по древним костным материалам. Дальнейшие остеологические исследования в Центральной Европе были связаны с именами Г. Натузиуса, А. Неринга и К. Келлера. С тех пор анализ фаунистических коллекций стал неотъемлемой частью методики изучения археологических памятников. Пренебрежение им в известной мере обесценивает полученные археологами материалы и затрудняет их интерпретацию. Накопление биологических и археологических данных привело к появлению к концу XIX в. первых сводок, в которых делались попытки вычленить центры происхождения домашних видов и проследить линию их эволюции [141; 814]. 4) Наконец, новые открытия в области лингвистики заставили несколько иначе взглянуть на проблему древних индоевропейцев и семитов. Выяснилось, что как те, так и другие знали не только скотоводство, но и земледелие [82, с. 288, 289; 382, с. 41–54; 223, с. 458].

Таким образом, к концу XIX в. почва для отказа от «теории трех стадий» созрела. Обычно этот переворот связывают с именем Э. Хана, немецкого географа, который занимался картографированием хозяйственных систем [722]. Но еще до Э. Хана ряд этнографов и географов пытался пересмотреть бытующие представления. Э. Тейлор, признавая трехчленное деление истории, понимал стадии по-своему. На первую он помещал охотников, рыболовов и собирателей, ко второй относил начало производства пищи, отмечая, что земледелие и скотоводство родились независимо друг от друга, и, наконец, на третьей, по Э. Тейлору, происходило соединение обоих видов хозяйства в единой системе [314, с. 212–218]. В 70—80-е годы против «теории трех стадий» выступили некоторые географы, начавшие работу по классификации хозяйственных систем отставших в своем развитии народов (С. Герланд, А. Новацкий). Однако лишь продолжившему их исследования Э. Хану удалось создать убедительную альтернативу «теории трех стадий». Незадолго до Э. Хана против этой теории решительно высказался русский этнограф Э. Ю. Петри, который показал, что «первобытный — человек питался тем, что ему предлагала природа», а затем появилась забота об охране дикорастущих полезных растений, которая прослеживается у бушменов и австралийцев. Отметив, что переход от такого хозяйства к земледелию относительно не сложен, Э. Ю. Петри предвосхитил идею 10. Липса о «народах — собирателях урожая». Вместе с тем Э. Ю. Петри считал, что охота, кочевничество и земледелие — самостоятельные, независимые промыслы; каждый из них возникает во вполне определенных природных условиях, причем «редко где они могут встретиться в чистом виде» [263, с. 268 и сл.]. Именно знакомство с работой Э. Ю. Петри побудило Э. Хана выступить в печати с кратким изложением своих взглядов в 1891 Г. [620]. А еще через пять лет была опубликована хорошо известная ныне книга Э. Хана, выход которой надолго определил направление дискуссий по вопросам происхождения производящего хозяйства [621]. В этих исследованиях Э. Хан одним из первых подошел к изучению земледелия дифференцированно, выделив несколько его форм. Древнейшей формой он считал мотыжжое земледелие, для которого не требуется труда животных и к которому легко перейти от собирательства. Предпосылкой для его возникновения он называл умение хранить запасы пищи, которое появляется еще у охотников. Э. Хан отрицал возможность самостоятельного становления скотоводства у охотников, поскольку предпосылки для какого бы то ни было длительного содержания животных у них отсутствовали из-за постоянных колебаний средств существования от изобилия к недостатку. Доместикация животных, по его мысли, могла произойти только у мотыжных земледельцев, ведущих более стабильный образ жизни. Вслед за Ч. Дарвином [106, с. 758] важнейшим признаком доместикации Э. Хан считал способность животных размножаться в неволе.

При всем положительном, что внес в науку Э. Хан, его взгляды отличались порой схематизмом. Как многие его предшественники, он полагал, что содержание домашних животных обретает практическое значение только в условиях плужного земледелия, упуская из виду другие, не менее важные хозяйственные и социальные функции скота. А это, в свою очередь, привело Э. Хана к идеалистическому объяснению появления скотоводства религиозными мотивами. Так, по его мнению, первым был одомашнен крупный рогатый скот, служивший главной жертвой лунному божеству, что и повлекло его доместикацию.

Как бы то ни было, работы Э. Хана показали насущную потребность в более конкретном изучении материальной базы первобытного общества и породили целую серию специальных работ на эту тему [722, с. 86–88]. В лице Э. Тейлора и Э. Хана наука попыталась отказаться от представления о том, что земледелие возникло из скотоводства. С этого времени в ней началась продолжительная борьба двух тенденций: последователи 3. Тейлора доказывали, что скотоводство и земледелие произошли независимо друг от друга у разных народов, а последователи Э. Хана столь же упорно выводили скотоводство из земледелия.

В конце XIX — начале XX в. в науке господствовало направление Э. Тейлора, в русле которого работали такие ученые, как Ю. Липперт [196, с. 85, 86]; Э. Гроссе [94, с. 40], Г. Шурц [383, с. 244–263], оказывавшие влияние и на археологов [248, с. 517–540; 86, с. 131, 132]. К этой группе примыкал Э. Пьетт, который, анализируя памятники древнего искусства, пришел к выводу о том, что лошади и олени были одомашнены в верхнем палеолите, а крупный рогатый скот — в мезолите [876, с. 266, 267]. Позже было установлено, что сюжеты, на которые указывал Э. Пьетт, характеризовались особой стилистикой и не могли трактоваться как свидетельства доместикации [925, с. 510; 694, с. 84].

В 20—30-е годы на страницах научной печати развернулась ожесточенная полемика между последователями Э. Хана и сторонниками линии Э. Тейлора. Первые (К. Вейлэ, Ф. Краузе, Г. Кунов, Л. Крживицкий, К. Майнхоф, С. Д. Форд) доказывали, что если переход к земледелию являлся — общей закономерностью, то существование кочевого скотоводства связано с весьма специфическими условиями [76; 172; 185; 582; 724; 793]. Отмечая, что предпосылки доместикации животных в виде содержания «любимчиков» наблюдаются уже у охотников, рыболовов и собирателей, они утверждали, что настоящая доместикация происходит лишь у более развитых, мотыжных земледельцев в условиях оседлости или полуоседлости. Сначала были одомашнены мелкие, легко приручаемые животные (собаки, свиньи, куры), а уж потом — стадные копытные. Правда, Л. Крживицкий включал в список древнейших животных коз и овец [172, с. 89], а С. Д. Форд, противореча самому себе, писал то о том, что первыми домашними животными были собака и свинья, то о том, что доместикация началась с крупного рогатого скота [582, с. 455, 458]. Слабость этой точки зрения заключалась в том, что используемый этнографический материал происходил в основном из тропических районов Южной, и Юго-Восточной Азии, а также Океании, тогда как исторические источники относились к гораздо более развитым культурам древнего Востока, с иной системой хозяйства, что и порождало противоречия, подобные встречающимся в работе С. Д. Форда. Кочевое скотоводство, по мысли указанных исследователей, возникло из комплексного производящего хозяйства в особых экологических условиях, мало пригодных для земледелия. Это происходило либо при изменении политической ситуации, повлекшем за собой оттеснение сюда земледельцев и скотоводов, либо при изменении климата и установлении более засушливых условий [76, с. 110; 185, с. 102; 582, с. 404, 405]. Указывая на пример североамериканских индейцев, заимствовавших скот у испанцев, Л. Крживицкий и С. Д. Форд считали, что переход от охоты к скотоводству тоже был возможен, но он происходил лишь под влиянием со стороны народов — носителей производящего хозяйства [172, с. 89, 90; 582, с. 394]. Вопрос о центрах перехода к земледелию и скотоводству последователи Э. Хана, как правило, не ставили, полагая, по-видимому, что он был возможен везде, где складывалась подходящая для этого обстановка. Лишь С. Д. Форд специально оговаривал, что таких центров было очень немного, так как навыки земледелия и скотоводства передавались от одних народов к другим. Он считал, что имелось по крайней мере два центра перехода к земледелию: один — в Старом и один — ъ Новом Свете. Доместикация животных, по его мнению, началась в Старом Свете в Передней Азии [582, с. 428, 431, 439, 457, 458].

Новые веяния в этнографии затронули и экономистов, которые в лице К. Бюхера тоже отказались от «теории трех стадий», взяв на вооружение работы Э. Хана [54].

Определенную роль в изучении проблемы возникновения и распространения производящего хозяйства, и в частности скотоводства, сыграли диффузионисты. Теория диффузии культурных достижений была очень популярна в зарубежной науке 20—30-х годов. Однако ее применение для решения научных проблем в работах представителей разных школ было весьма различным. Столь же разнообразны были и полученные выводы. Так, английские диффузионисты во главе с Г. Эллиотом Смитом и У. Перри считали, что все важнейшие достижения человечества происходят из одного центра. Рассматривая главным образом проблему происхождения производящего хозяйства и связанной с ним ранней цивилизации («архаической цивилизации», по У. Перри), они находили их корни в Египте, откуда эти достижения будто бы распространились вместе со своими носителями по всему миру [869; 556; 557; 609]. Рациональное зерно диффузионизма состояло в том, что он опирался на реальный факт взаимосвязей и взаимовлияний, в условиях которых развивались отдельные человеческие коллективы. В довоенные годы некоторые зарубежные ученые, и в первую очередь сам Г. Эллиот Смит, придали в своих построениях этому факту гипертрофированную форму, сделав его главным фактором развития человечества. Ни Г. Эллиот Смит, ни его школа не дали правильного понимания процесса заимствований. Так, сам Г. Эллиот Смит видел в диффузии простое переселение народов. Многие представления этого ученого и его учеников были наивными, а исторический процесс в их работах выглядел чересчур упрощенным. Однако сама идея взаимовлияний оказалась плодотворной, и именно под воздействием идей Г. Эллиота Смита шло формирование взглядов Г. Чайлда [483, с. 22], который писал, что в неолите «потенциальная изоляция никогда и нигде практически не достигалась, возможно, потому, что всецело снабжающего себя хозяйства нигде не было» [482, с. 86]. Г. Чайлд указывал, что распространение культуры могло происходить не только путем миграции населения, но и путем заимствования вещей в ходе обмена и путем передачи идей [483, с. 170, 171]. Он справедливо считал, что для заимствования необходим определенный уровень развития, облегчающий восприятие новшества [483, с. 172], признавая тем самым одно из важных положений марксизма о том, что восприятие всякого новшества возможно лишь при наличии соответствующей социально-экономической базы. В целом взгляды Г. Чайлда отличались прогрессивностью, чему в немалой степени способствовало его знакомство с работами советских ученых, которые он внимательно изучал и высоко оценивал.

Развив учение о «неолитической революции», суть которой заключалась в переходе от присваивающего хозяйства к производящему, как принципиально важной грани в развитии первобытного человека, Г. Чайлд считал ее важнейшим центром Переднюю Азию и отчасти Северную Африку, откуда земледелие и скотоводство распространились в окружающие районы [355, с. 58–61]. Он сделал попытку связать этот переход с климатическими изменениями, видя в аридизации главный стимул к тому, чтобы люди и животные устремлялись в оазисы, где в условиях симбиоза будто бы и произошла доместикация животных [ «оазисная теория»] [482, с. 77, 78]. Если Г. Эллиот Смит, У. Перри и их последователи оставались в принципе на позициях школы Э. Хана, реконструируя процесс возникновения производящего хозяйства в комплексной форме и полагая, что изменение соотношения между земледелием и скотоводством могло произойти в дальнейшем с проникновением мигрантов в новую среду обитания, то Г. Чайлд проявил известные колебания, допуская, что доместикация животных могла совершиться и в обществе охотников.

Идеи Г. Чайлда были подхвачены и развиты, хотя и весьма односторонне, Г. Пиком и Г. Флером, которые полагали, что охотники Сахары и Северной Африки сначала одомашнили собаку, а затем, по мере роста аридизации, мигрировали в евразийские степи, где и распространили идею скотоводства. При этом, как утверждали эти авторы, разные животные были одомашнены в разных местах, при различных — обстоятельствах и для самого разного использования. Ученые допускали, что и особи одного вида могли быть одомашнены независимо в разных местах. Г. Пик и Г. Флер думали, что переход от охоты к кочевому скотоводству в степях совершился в ходе следования охотников за стадами диких копытных и все большего контроля со стороны человека за их передвижениями [859, «с. 30–40].