Происхождение всех вещей

— Отличался от вас, — проговорила Альма, — но не от меня.

— Но не от вас, нет.

— Вам нравился Дарвин? — спросила Альма. — Мне всегда было любопытно.

— О да, — отвечал Уоллес. — Очень. Он был лучшим из людей. Думаю даже, что он был самым великим человеком нашей эпохи, а может, даже и многих эпох. Немногие могли бы с ним сравниться. Кого можно поставить в один ряд с ним? Есть Аристотель. Есть Коперник. Есть Галилей. Есть Ньютон. И есть Дарвин.

— Значит, вы никогда не были на него в обиде? — спросила Альма.

— Боже, конечно же нет, мисс Уиттакер. Это всегда была его теория. Лишь у него одного хватило бы духовной мощи, чтобы ее создать. Он был Вергилием нашего поколения, показавшим нам рай, ад и чистилище. Он был нашим Божественным проводником.

— Мне тоже всегда так казалось, — проговорила Альма.

— Вот что я вам скажу, мисс Уиттакер. Меня ничуть не расстроило то, что вы раньше меня додумались до теории естественного отбора, но меня крайне опечалило бы, если бы вы додумались до нее раньше Дарвина. Ведь я так им восхищаюсь. Мне бы не хотелось, чтобы он лишился своего пьедестала.

— Я не собираюсь свергать его с пьедестала, молодой человек, — мягко заметила Альма. — Вы зря волнуетесь.

Уоллес рассмеялся:

— Мне очень по душе, мисс Уиттакер, что вы меня зовете молодым человеком. Для юноши, разменявшего седьмой десяток, это лучший комплимент.

— Из уст женщины, разменявшей девятый десяток, это не комплимент, а правда.

Он действительно казался ей совсем юным. Любопытно, ведь лучшие годы своей жизни она провела в компании стариков. Все эти будоражащие интеллект ужины ее детства, когда она сидела за столом в компании бесконечно сменявших друг друга великих умов. Годы в «Белых акрах», проведенные с отцом за долгими полночными разговорами о ботанике. Время на Таити в компании доброго, благородного преподобного Фрэнсиса Уэллса. Пять счастливых лет в Амстердаме с дядей Дисом, прежде чем он умер. Но сейчас она сама была такой старой, что стариков больше не осталось! Сейчас она сидела в компании согбенного седобородого Уоллеса, который для нее был не более чем шестидесятилетним ребенком, и рядом с ним сама казалась древней черепахой.

— Знаете, что я думаю, мисс Уиттакер? По поводу вашего вопроса о происхождении людского сострадания и самопожертвования? Мне кажется, эволюция объясняет почти все, что нас окружает, и я, безусловно, верю, что она объясняет абсолютно все, происходящее в природном мире. Но не думаю, что наше уникальное человеческое сознание может быть объяснено одной лишь эволюцией. Видите ли, в интеллекте и эмоциях, наделенных столь острой чувствительностью, нет никакой эволюционной необходимости. Нет практической необходимости иметь такой ум, как у нас. Нам не нужен ум, способный играть в шахматы, мисс Уиттакер. Не нужен ум, способный придумывать религии и спорить о нашем же происхождении. Не нужен ум, вынуждающий нас рыдать, слушая оперу. Не нужна нам и опера, раз уж на то пошло, или наука, или искусство. Нам не нужны этика, мораль, достоинство, самопожертвование. Не нужны привязанность и любовь — уж точно не в той степени, в которой мы их испытываем. Наши эмоции скорее обременяют нас, ведь именно из-за них мы испытываем такие невероятные муки. Нам не нужно быть философами. Все это не продиктовано эволюционной необходимостью. Поэтому я и не верю в то, что этот ум появился у нас в результате естественного отбора, хотя верю, что наше тело и большинство наших способностей произошли именно таким путем. А знаете, откуда, по моему мнению, у нас этот удивительный ум?

— Знаю, мистер Уоллес, — тихо проговорила Альма, — ведь я читала все ваши работы.

— Я скажу вам, откуда у нас этот удивительный ум и душа, мисс Уиттакер, — продолжал он, будто ее и не слышал. — Они есть у нас, потому что во Вселенной существует высшее сознание, которое желает вступить с нами в контакт. Это высшее сознание желает быть познанным. Оно взывает к нам. Оно притягивает нас все ближе к себе и одаривает нас удивительным умом, чтобы мы попытались его познать. Оно хочет, чтобы мы его отыскали. Больше всего оно хочет слияния с нами.

— Я знаю, во что вы верите, — повторила Альма, снова похлопывая его по руке, — и мне кажется, что это очень красивая идея, мистер Уоллес.

— Но считаете ли вы, что я прав?

— Не могу ответить, — проговорила Альма, — но ваша теория красива. И по сравнению с другими теориями она является наиболее убедительным ответом на мой вопрос. Но все же вы пытаетесь разрешить загадку другой загадкой, и я бы не назвала это наукой, хотя это можно назвать поэзией. К сожалению, как и ваш друг мистер Дарвин, я по-прежнему жажду услышать более определенный ответ. Увы, такова моя природа. Однако мистер Лайель с вами бы согласился. Он утверждал, что лишь Божественная сущность могла бы создать человеческий ум. И моему мужу, несомненно, ваша идея бы понравилась. Амброуз верил в такие вещи. И жаждал слияния, о котором вы говорите, — слияния с высшим сознанием. Он умер в поисках этого слияния.

Они снова замолчали.

Через некоторое время Альма улыбнулась:

— Мне всегда было интересно, что мистер Дарвин думал об этой вашей идее — о том, что наш ум не подчиняется законам эволюции, а Вселенной управляет высший разум.

Уоллес тоже улыбнулся (Альма поняла, что он улыбается):

— Ему эта идея не нравилась.

— Так я и думала!

— О нет, ему она совсем не нравилась, мисс Уиттакер. Он приходил в ужас каждый раз, когда я об этом заговаривал. «Проклятие, Уоллес, — говорил он, — поверить не могу, что ты снова приплел сюда Бога!»

— А вы что отвечали?

— Пытался объяснить, что ни разу не произнес слово «Бог». Это он каждый раз произносил это слово. Я говорил лишь о высшем разуме, существующем во Вселенной, и о том, что разум этот жаждет слиться с нами. Я верю в мир духов, мисс Уиттакер, но никогда не стал бы упоминать о Боге в научной дискуссии. Ведь, как-никак, я убежденный атеист.

— Разумеется, мой дорогой, — проговорила Альма и снова похлопала его по руке. Ей нравилось его касаться, нравилась каждая минута этого разговора. Альма была так рада, что он приехал к ней. Она испытывала к нему такую нежность.

— Вы думаете, я наивен, — сказал Уоллес.

— Я думаю, вы удивительный, — поправила его Альма. — Я думаю, вы самый удивительный человек из всех, кого я встречала… и кто до сих пор жив. Вы заставили меня порадоваться тому, что я сама до сих пор жива и потому сумела познакомиться с человеком вроде вас.

— Что ж, вы не одна в этом мире, мисс Уиттакер, даже если пережили всех. Я верю, что нас окружает толпа невидимых друзей и возлюбленных, которые отошли в мир иной, однако их любовь живет и продолжает влиять на наши жизни, и они никогда нас не покинут.

— Чудесно! — Альма снова похлопала Уоллеса по руке.

— Вы когда-нибудь участвовали в спиритическом сеансе, мисс Уиттакер? Я мог бы отвести вас. Вы могли бы поговорить с вашим мужем через границу между мирами.

Альма обдумала его предложение. Она вспомнила ту ночь в переплетной, когда они с Амброузом общались через ладони рук: ее единственное столкновение с непостижимым и мистическим. Она до сих пор не знала, что это было. И не могла с полной уверенностью сказать, что ей, охваченной любовью и желанием, это не почудилось. В то же время иногда она задавалась мыслью, а не был ли Амброуз на самом деле магическим существом, возможно претерпевшем единственную в своем роде эволюционную мутацию и появившемся на свет при неудачных обстоятельствах или в неудачный момент в истории. Возможно, где-то в мире было еще существо, подобное ему. Или он был неудавшимся экспериментом. Кем бы он ни был, для него это плохо кончилось.

— Знаете, мистер Уоллес, — отвечала Альма, — очень любезно с вашей стороны пригласить меня, но, пожалуй, я откажусь. У меня есть небольшой опыт телепатического общения, и мне доподлинно известно, что, если двое людей услышали друг друга через границу между мирами, это еще не значит, что они друг друга поняли.

Он рассмеялся:

— Что ж, если когда-нибудь передумаете, пришлите мне весточку.

— Скорее всего, мистер Уоллес, это вы пришлете мне весточку во время ваших спиритических сеансов, когда я умру! Долго вам ждать не придется, ведь совсем скоро я уйду.