Происхождение всех вещей

Дождавшись загадочного и едва заметного кивка от Пруденс, Джордж обратился к Альме.

— Мисс Уиттакер, — промолвил он, — ваша сестра поведала мне, что исключительно ради удовлетворения собственного любопытства вы написали весьма интересный труд о подъельниках. Если вы не слишком устали сегодня, не соизволите ли поделиться со мной своими основными находками?

Альма опешила. Что за странная просьба, да и еще в такой час?

— Вы, должно быть, сами слишком устали, чтобы слушать о моем увлечении ботаникой в столь поздний час? — спросила она.

— Вовсе нет, мисс Уиттакер, — отвечал Джордж. — С радостью послушаю. Напротив, такие разговоры меня расслабляют.

С этими словами Альма и сама расслабилась. Наконец-то простая тема! Наконец разговор о ботанике!

— Что ж, мистер Хоукс, — начала она, — как вы наверняка знаете, подъельник обыкновенный, он же Monotropa hypopitys, произрастает лишь в тени и окрашен в неприятно белый цвет, почти потусторонне белый. Прежде натуралисты всегда считали, что подъельник лишен пигментации из-за отсутствия солнечного света в своей среде, однако эта теория представляется мне бессмысленной, ведь в тени также можно обнаружить самые яркие оттенки зелени, например у папоротников и мхов. Кроме того, в своих исследованиях я обнаружила, что подъельники тянутся к солнцу, но клонятся в противоположную сторону, и это навело меня на мысль, что, возможно, это растение вовсе не питается солнечными лучами, а берет пищу из другого источника. И я пришла к выводу, что подъельники живут за счет видов, рядом с которыми произрастают. Другими словами, я считаю подъельник растением-паразитом.

— Что возвращает нас к теме, которая нынче уже обсуждалась, — с легкой улыбкой заметил Джордж.

Боже правый, Джордж Хоукс шутит! Альма не знала, что он на такое способен, но, поняв его шутку, восторженно рассмеялась. Пруденс не смеялась, она просто сидела, глядя на них двоих, красивая и далекая, как картинка.

— Да, пожалуй! — воодушевленно отвечала Альма. — Но, в отличие от профессора Стакхауса и его волосяных вшей, у меня есть документальное подтверждение. Разглядывая подъельник под микроскопом, я заметила, что в его стебле отсутствуют кутикулярные поры, при помощи которых воздух и вода обычно проникают в другие растения; кроме того, у него, видимо, нет механизма извлечения влаги из почвы. Полагаю, Monotropa берет питание и влагу у растения-хозяина. А трупная бледность Monotropa объясняется тем, что этот вид употребляет пищу, которая уже была переварена организмом, на котором он паразитирует.

— Совершенно поразительная теория, — сказал Джордж Хоукс.

— На данный момент это всего лишь теория. Возможно, однажды химики сумеют доказать то, что мой микроскоп пока лишь предполагает.

— Не могли бы вы показать мне свой труд на этой неделе? — спросил Джордж. — Я бы хотел обдумать возможность его публикации.

Альму настолько пленило это неожиданное предложение (и так она была взбудоражена событиями сегодняшнего дня и взволнована тем, что говорит напрямую со взрослым мужчиной, с которым связаны были ее мысли), что она даже не обратила внимания на то, что во всей этой беседе был один крайне странный элемент, а именно присутствие ее сестры Пруденс. Зачем она вообще здесь? Почему Джордж Хоукс дожидался ее кивка, чтобы начать говорить? И когда — в какой неизвестный момент ранее сегодня вечером — у Пруденс была возможность поговорить с Джорджем Хоуксом о частных ботанических изысканиях Альмы?

В любой другой вечер вопросы эти поселились бы у Альмы в голове и терзали бы ее любопытство, однако сегодня она от них отмахнулась. Сегодня, в завершение самого странного и безумного дня ее жизни, в уме Альмы вертелось и прыгало столько других мыслей, что она все эти знаки просмотрела. Сбитая с толку, уставшая, со слегка кружившейся головой, она пожелала Джорджу Хоуксу спокойной ночи и села в гостиной с сестрой в ожидании, когда придет Беатрикс и устроит им выговор.

При одной мысли о Беатрикс эйфория Альмы слегка пошла на спад. Ежедневное перечисление изъянов своих дочерей, которое устраивала им Беатрикс, никогда не приносило ей удовольствия, но сегодня Альма страшилась ее нотаций больше обычного. В тот день она сделала столько всего такого (нашла книгу, испытала сексуальное возбуждение и в одиночку предалась страстям в переплетной), что ей казалось, будто у нее на лице написано, до чего ей стыдно. Она боялась, что Беатрикс все почувствует. Вдобавок сегодняшняя застольная беседа обернулась катастрофой: Альма выглядела откровенной тупицей, а Пруденс — беспрецедентный случай — почти нагрубила гостю. Беатрикс ими обеими будет недовольна.

Альма и Пруденс ждали мать в гостиной, тихие, как монашки. Оставаясь вдвоем, девушки всегда молчали. Им ни разу не удалось найти приятную и легкую тему для беседы. Они никогда не болтали по пустякам. Так будет всю жизнь. Пруденс сидела тихо, сложив руки, а Альма теребила край платка. Альма взглянула на Пруденс, выискивая что-то в ее лице — что именно, она не знала. Дружеские чувства, наверное. Теплоту. Что-нибудь, что бы их сблизило. Возможно, общее воспоминание о событиях сегодняшнего вечера. Но Пруденс, как всегда, холодно блистала своей неземной красотой, не располагая к задушевному общению. Несмотря на это, Альма внезапно нарушила тишину, позволив откровенному неосторожному вопросу сорваться с губ.

— Пруденс, — спросила она, — а какого ты мнения о мистере Джордже Хоуксе?

— По-моему, он порядочный джентльмен, — отвечала Пруденс.

— А мне кажется, я отчаянно в него влюблена! — выпалила Альма, шокировав даже себя этим абсурдным неожиданным признанием.

Но не успела Пруденс ответить — если бы, конечно, она вообще собиралась отвечать, — как в комнату вошла Беатрикс и смерила взглядом дочерей, сидящих на диване. Долгое время Беатрикс молчала. Она стояла, пригвоздив девушек к полу суровым немигающим взглядом и изучая сперва одну, потом другую. Это напугало Альму сильнее, чем все когда-либо прочитанные ей нотации, ибо молчание таило безграничные и ужасающие последствия — одному Богу было известно, что знает Беатрикс. Она обо всем может догадываться и все знать. Альма растерзала край платка в бахрому. Пруденс же как сидела, так и осталась сидеть.

— Я сегодня устала, — произнесла Беатрикс, наконец нарушив зловещую тишину. — У меня нет сил, Альма, говорить о твоих недостатках. Это лишь ухудшит мое состояние. Скажу одно: если я еще хоть раз увижу, как ты сидишь за столом разинув рот и витаешь в облаках, как сегодня, ты будешь ужинать в другом месте.

— Но мама… — начала Альма.

— Не оправдывайся, дочь. Это жалко выглядит.

Беатрикс повернулась к двери, чтобы выйти из комнаты, но затем взглянула на Пруденс, словно только что вспомнив о чем-то важном.

— Пруденс, — проговорила она, — сегодня ты была великолепна.

Это было совершенно из ряда вон. Беатрикс никогда их не хвалила. С другой стороны, сегодняшний день весь был из ряда вон. Потрясенная Альма снова повернулась к Пруденс и опять попыталась разглядеть что-то в ее лице. Понимание? Сочувствие? Они могли хотя бы удивленно переглянуться. Но лицо Пруденс ничего не выражало, и на Альму она не посмотрела. Тогда Альма прекратила попытки. Она встала с дивана, взяла свечу и шаль и направилась к лестнице. Но у нижней ступени повернулась к Пруденс и снова сама себя удивила.

— Спокойной ночи, сестренка, — сказала она. Раньше она никогда ее так не называла.

— И тебе. — Это было единственное, что промолвила Пруденс в ответ.

Глава восьмая

В период с зимы 1816 года до осени 1820-го Альма Уиттакер написала более трех дюжин работ для Джорджа Хоукса; все они были опубликованы в его ежемесячном журнале Botanica Americana. Ни один из ее трудов нельзя было назвать революционным, однако ее идеи были интересны, иллюстрации безошибочны, а научная база основательна и крепка. И пусть ее работы не воспламенили мир, они воспламенили Альму, и для страниц Botanica Americana ее старания оказались более чем подходящими.

Альма подробно описывала лавр, мимозу и вербену. Писала о винограде и камелиях, о миртолистном померанце и искусственном выращивании фиг. Публиковалась она под именем «А. Уиттакер». Они с Джорджем Хоуксом сошлись во мнении, что, если она откроет читателям свой пол, это не пойдет ей на пользу. В научном мире того времени все еще существовало строгое деление на «ботанику» (изучение растений мужчинами) и «изящную ботанику» (изучение растений дамами). При этом «изящная» ботаника порой ничем не отличалась от обычной, но ко второй, в отличие от первой, относились с уважением. Альма не хотела, чтобы от нее отнекивались как от ботаника «изящного».