Происхождение всех вещей

В его глазах, смотревших на нее, читалась паника. Теперь она не могла вымолвить ни слова.

— И ты тоже задала мне вопрос, — продолжал Амброуз. — Ты спросила, этого ли я от тебя хочу. И я ответил «да», Альма! Кажется, я даже произнес это вслух! Едва ли можно было дать более ясный ответ! Ты сама его слышала!

Она вспомнила ту ночь в переплетной, безмолвный взрыв сексуального наслаждения, ощущение, что его вопрос пробегает сквозь нее, а ее вопрос — сквозь него. Что она слышала? Его слова, звонкие, как церковные колокола: «Примешь ли ты это от меня?» Разумеется, она сказала «да». Она же думала, что он имел в виду «примешь ли ты чувственные наслаждения, подобные этому?». И когда в ответ она спросила: «Ты этого от меня хочешь?», то имела в виду «хочешь ли ты предаться чувственным наслаждениям со мной?».

Боже милостивый, они же неверно поняли заданные вопросы! Общаясь на сверхъестественном уровне, недопоняли слова друг друга. Один-единственный раз в жизни Альмы Уиттакер случилось форменное чудо, и то она неправильно его истолковала! Это было похоже на самый скверный анекдот, который ей приходилось слышать.

— Я лишь спрашивала, — устало проговорила она, — хочешь ли ты меня. То есть хочешь ли ты меня в полной мере, так, как хотят любовники. И думала, что ты просил о том же.

— Но мне никогда бы не пришло в голову просить воспользоваться чьим-то физическим телом так, как ты имеешь в виду, — ответил Амброуз.

— Но почему?

— Потому что я в это не верю.

Альма не верила своим ушам. Она обхватила голову руками и долго не могла выговорить ни слова. Затем спросила:

— Хочешь ли ты сказать, что воспринимаешь супружеский акт — даже между законными мужем и женой — как нечто грязное и порочное? Ты знаешь, Амброуз, чем делятся люди друг с другом в уединении супружеской спальни? Неужели ты считаешь меня испорченной, потому что я хочу, чтобы мой муж был мне мужем? Наверно, ты слышал рассказы о наслаждении, которое доставляют друг другу мужчина и женщина?

— Я не похож на обычных людей, Альма. И странно, что это удивляет тебя, если учесть, как близко мы знакомы.

— Но кем же ты тогда считаешь себя, если не обычным человеком?

— Дело не в том, кем я себя считаю, а в том, кем я хочу быть. Точнее, кем был когда-то и кем хочу стать снова.

— И кем же, Амброуз?

— Ангелом Господним, — невыразимо печальным голосом ответил Амброуз. — Я надеялся, что мы станем ангелами вместе. Но это было бы невозможно, пока бы мы не освободились от плоти и не сплелись в небесной благости.

— Ох, да обрушится на мою голову твоя небесная благость и Христос с Девой Марией в придачу! — выругалась Альма. Ей хотелось схватить и встряхнуть его, как она встряхнула того парнишку, Роберта, на днях в огороде. Хотелось устроить дебаты по поводу того, о чем говорится в Святом Писании. Иегова наказал жительниц Содома за то, что те совокуплялись с ангелами, но у них хотя бы был шанс это сделать! А ей повезло так повезло: небеса прислали ей столь прекрасного ангела, но каким несговорчивым он оказался! — Амброуз, приди в себя! — воскликнула она. — Проснись! Мы живем не в небесных сферах — ни ты, ни уж точно я! Как можно быть таким глупым? Взгляни на меня, мальчик! Своими настоящими глазами — глазами смертного человека. По-твоему, похожа я на ангела, Амброуз Пайк?

— Да, — коротко и грустно отвечал он.

Ярость покинула Альму, сменившись тяжелой, бездонной скорбью.

— Тогда ты глубоко ошибся, — проговорила она, — и теперь мы с тобой сели черт знает в какую лужу.

* * *

В «Белых акрах» ему оставаться было нельзя.

Это стало ясно всего неделю спустя — неделю, в течение которой Амброуз спал в гостевой комнате в восточном крыле, а Альма — на диване в каретном флигеле, и оба при этом терпели улыбочки и насмешки юных горничных и садовников. Женаты меньше месяца и уже спят не то что в разных комнатах, а в разных зданиях… что ж, это был слишком громкий и забавный скандал, и местные сплетники и любители лезть не в свое дело не могли удержаться от соблазна позлословить и посмеяться.

Ханнеке пыталась заставить прислугу молчать, но слухи разлетались как ласточки. Поговаривали, что Альма оказалась слишком старой и некрасивой и Амброуз не стал ее терпеть, несмотря на состояние, прилагавшееся к ее высохшей щелке; что Амброуза поймали на воровстве; что Амброуз питал слабость к симпатичным маленьким девушкам и его застали, когда он шлепал доярку по мягкому месту. Слуги говорили, кто что хотел, — не могла же Ханнеке уволить их всех. Некоторые из этих слухов Альма сама слышала, а что не слышала, легко могла себе представить. Достаточно было увидеть презрительные взгляды прислуги.

В понедельник после обеда, в конце октября, отец вызвал ее в кабинет:

— Так что я слышу? Новая игрушка тебе уже надоела?

— Не высмеивай меня, отец, — клянусь, я этого не вынесу.

— Тогда объяснись.

— Слишком стыдно объяснять.

— Не думаю, что это так. По-твоему, я уже не переслушал кучу сплетен? Что бы ты ни рассказала, вряд ли это окажется хуже того, что о тебе уже говорят.

— Есть вещи, отец, о которых я не могу рассказать.

— Он тебе изменил? Так скоро?

— Нет. Ты же знаешь его, отец. Он не способен на такое.

— Никто из нас его толком не знает, Альма. Так в чем дело? Украл у тебя что-то… у нас? До полусмерти замучил в постели? Или он бьет тебя кожаной плеткой? Нет, мне почему-то кажется, что дело не в этом. Скажи мне, дочка. В чем он провинился?

— Ему нельзя здесь больше оставаться, но почему — я сказать не могу.

— Думаешь, я упаду в обморок, узнав правду? Я старый человек, Сливка, но пока еще не в могиле. И не думай, что я сам не догадаюсь — мне стоит лишь поразмышлять над этим подольше. Ты что, фригидна? В этом дело? Или у него висит?

Она не ответила.

— Ясно, — сказал он. — Что-то из этого, значит. Вы так и не вступили в супружеские отношения?

И снова она промолчала.

Генри хлопнул в ладоши:

— Ну и что с того? Ведь общество друг друга вам все равно приятно. У многих супругов и этого нет. Все равно ты слишком стара, чтобы рожать детей, и многие супруги недовольны происходящим в спальне. Большинство, если честно. Плохо совместимых пар в мире — как мух навозных. Твое супружество, может, и скисло раньше других, но ты уж соберись, Альма, и закуси губу, как все мы делаем… или делали. Тебя разве не учили закусывать губу? Нельзя всю жизнь пускать коту под хвост из-за одной неудачи. Подумай, что хорошего можно из этого извлечь. Раз от него под одеялом толку нет, воспринимай его как брата. Из него получился бы хороший брат. Он нравится нам всем…

— Брат мне не нужен. Говорю тебе, отец, ему нельзя здесь оставаться. Ты должен заставить его уйти.

— А я тебе вот что скажу, дочь: всего каких-то три месяца назад мы стояли в этой самой комнате, и ты настаивала, что должна выйти за этого человека — человека, о котором я не знал ничего, а ты сама знала ненамного больше. Теперь же ты хочешь, чтобы я его прогнал? Да кто я, по-твоему, — твой верный бультерьер? Признаюсь, мне эта ситуация не нравится. Она унизительна. Тебе сплетники не дают покоя? Так поступи с ними как Уиттакер. Иди и взгляни в лицо тем, кто смеется над тобой. Расшиби им башку, коль тебе не нравится, как они на тебя смотрят. Они усвоят урок. И вскоре найдут себе другую жертву. Но изгнать этого юношу навеки за то, что он… а что он, собственно, сделал? Не смог тебе угодить? Так возьми себе одного из садовников, раз тебе нужен молодой жеребец в постели. Есть мужчины, которым платят за такие удовольствия, как женщинам. Люди, которым нужны деньги, пойдут на все, а денег у тебя достаточно. Если хочешь, можешь потратить хоть все свое приданое и собрать себе целый гарем мальчиков для развлечений.