Происшествие из жизни Владимира Васильевича Махонина

— Мы вас доведем! — воскликнул обрадованно Платон.

— Предприимчивый растет товарищ. Не правда ли? — сказал я.— Ну что ж, попрыгаем в львиную пасть.

— А вообще-то не очень хочется мне туда и прыгать. Ногу вывих­нула — возможно, это перст судьбы,— сказала она, но оперлась на мою руку и дохромала до клетки льва.

Я усадил ее на скамейку и сам сел, смирившись с тем, что Плато­на мне все равно сейчас не вытащить домой.

К скамейке подошел спортивного вида молодой человек.

— Здрасте! — сказал он и протянул две белые гвоздики моей страдающей от боли в ноге спутнице.

— Дарить надо, молодой человек, нечетное число — один, три, пять цветков. Четное количество несут на кладбище,— сказал я, а за­чем сказал, и сам не знаю: какое мое дело?

— Ах, какие церемонии,— нарочито жеманно проговорила жен­щина,— важно внимание. Между прочим, познакомьтесь, это мой па­па.— Она так и сказала — «папа», и, не дав мне времени удивиться, что я приобрел еще одну доченьку, крикнула: — Платон, Платончик, иди сюда! — И, когда Платон подошел, сказала: — Не убегай далеко, деточка. А это мой сыночек, сын, сынище...

— Новость! — удивился молодой человек и даже скис сразу ли­цом.— У вас такой большой сын?

— Ну отчего же! Не очень большой, маленький. Скажи дяде «здрасте», Платон.

— Привет! — воскликнул сообразительный Платон, сразу прини­мая ее игру.— Мороженое охота. Купите!

— Платон! — сказал я.

— Не вмешивайся, дед,— проговорил Платон и почти с угрозой спросил: — Вы купите мороженое?

— Конечно,— невесело сказал молодой человек.

Платон взял его за руку и повел к павильону, торгующему мо­роженым.

— Уж не актриса ли вы, доченька? — спросил я.

— Нет, к сожалению,— ответила она.— Неужели вы не узнаете ме­ня? Или только делаете вид, что не узнаете? Как тесен мир, не правда ли?

Не знаю, тесен мир или нет, но я ее видел впервые и никогда пре­жде не встречал, хотя в голосе ее, в лице и было что-то неопределенно знакомое.

Она засмеялась:

— Откуда же вам узнать, я в парике, а в парике я сама себя не узнаю.

Она сняла парик. Это была дочь Аристарха Безденежных Ирина Аристарховна.

— Вы определенно существуете под разными обличьями! — вос­кликнул я.— Вы приходили ко мне во двор?

— Ага, заметили?

— И к школе первого сентября?

— И первого сентября и слышала вашу речь... И убедилась — вы хороший, искренний человек.

— А зачем это надо — убеждаться?

— Надо.

— А сейчас? Сейчас тоже пришли убеждаться?

Она засмеялась.

— Нет, сейчас это случайность. Закономерная случайность. Неиз­бежная случайность. Судьба... Нет, вы посмотрите, у них полнейшее взаимопонимание!

По аллее шел молодой человек, на плечах его сидел Платон, сосал мороженое. Молодой человек был явно обескуражен, что его оседла­ли, но делал вид, будто весьма доволен таким обстоятельством.

— Этот господин работает в поликлинике,— сказала она,— я очень просила его составить мне протекцию, я не могу в больнице ра­ботать. Просила. Но уже раздумала.

— Дед, идем домой!—скомандовал Платон, слезая на землю.— Не ругайте меня, тетя.— Он умел быть вежливым до противности, хитрый ребенок, уже научившийся приспосабливаться ко всяким обстоятель­ствам.— Мы уходим, уходим! — проговорил он, глядя заговорщицки на смутившегося молодого человека.

— Я буду благословлять тебя, малыш,— многозначительно ответи­ла дочь Аристарха Безденежных...

Прошло несколько дней, и как-то утром, торопясь на работу, я встретил ее в метро.

— Здрасте,— сказала она.— Я уже в полном порядке, нога не болит. Между прочим, я жду вас здесь второй день.

— Зачем?

— Так просто. Буду каждое утро вас встречать. Хотите?

— Зачем, голубушка?

— Опять «зачем»? Это ваше любимое слово? Не знаю зачем. Инте­ресно. Вы спускаетесь по эскалатору, а я вас уже жду — «здрасте», и мы идем с вами в школу. Вдвоем всегда лучше, чем одному, правда? Я буду вас провожать до школы. Можно?

— Но зачем?

— «Зачем», «зачем». Как беден ваш язык! — воскликнула она.

Подошел поезд, раскрылись двери, одна толпа хлынула из ваго­нов, другая — на смену ей — рванулась в переполненные вагоны и втиснула нас в душную, влажную тесноту, где стоял спертый дух разбухших от дождей пальто, мокрых сумок и зонтов.

Мою спутницу протолкнули в середину, а я стоял вдалеке от нее, у самых дверей. Вытянув шею, приподнявшись, наверно, на цыпочках, она поискала меня глазами, сказала громко, перекрыв шум поезда и людское гудение:

— Я здесь! Тут я!

Она меня раздражала, ее простодушие было похоже на бесцере­монность. Крикнув «тут я», она решила сообщить всем и такое изве­стие:

— Я знала, что встречу вас!

Я отвернулся, будто ее слова относились не ко мне, а к кому-то другому. Но пассажиры были так заняты сами собой, своими мыслями или привыкли к таким разговорам через весь вагон, что и внимания не обратили на ее сообщение.

Чем ближе мы подъезжали к конечной станции, тем все меньше и меньше становилось людей, и наконец она сумела пройти ко мне, встала возле, смотря на меня снизу вверх, чуть улыбаясь.

Взгляд ее был неприятен мне. Она смотрела на меня будто с вос­торженностью или — это уж совсем нелепость какая-то! — с влюблен­ностью, что ли. Я делал вид, что не замечаю этого взгляда, смотрел мимо ее лица или на свое отражение в дверном стекле.

— До свидания,— сказал я, когда поезд остановился на последней станции.

— Я провожу вас! — Она бежала за мной по платформе к выходу.

— Не надо, спасибо.

— Ну почему? — упавшим голосом спросила она.— Можно?

— До свиданья,— сказал я, сердясь.

Она осталась на платформе... Но весь день меня не покидало чув­ство то ли досады на нее, то ли вины перед нею.

На следующий день утром, еще спускаясь по эскалатору на плат­форму, я увидел ее. Она стояла внизу, запрокинув голову, смотрела вверх, ждала меня, искала глазами. Увидела, замахала рукой, запры­гала на месте.

— Здрасте,— сказал я,— и до свидания.

— Но почему? Я провожу!—воскликнула она со слезами в го­лосе.

— Не надо. Сам доберусь,— сказал я и рванулся в открытые две­ри подошедшего поезда, сбежал от нее...