Происшествие в Нескучном саду

…Шумел круг Москвы бор от ворот Боровицких. Бежали по гребням крыш орлы, единороги, грифы да сиринптица. Скрипели качелки, вертящиеся колеса; выкликались непристойности. Толпился на уличках празднишный народ, гудел.

Неладно говорили про новую царицу: «зело она на злые дела падущая». Иван Васильевич взял жену из Черкасской земли – Марью Темрюковну. Третий день в Кремле пировали. Сыпали все колокола трезвон.

Стояли на белокаменных подклетах деревянных хоромы великого князя. Слитно брянкали цимбалы, домры и накры. Перед Красным крыльцом собрались песельники, накрачеи. Веселые люди, охорашиваясь, шуточки пошучивая, поддражнивали их.

В Столовой полате за двумя столами сидело двести человек гостей и бояр. Своды полатные были подписаны: изображалось на них звездотечное движение, – беги небесные и смиренномудрые назидания царю.

От царя к боярам, вразвалку, шли через стол чаши.

Сидел Иоанн за столом вольяшного золота. По правую и левую руку одетые в белый бархат рынды. На нем – опашень, оксамиченный золотом, и шапка на пупках собольих; на серебряной цепи – рака с багряницей Спасовой и зуб Антипия великого от зубной боли. Царь сидел прям, сухощав и высок, сопел тонким выгнутым носом, обводил желтым глазом полату, бил бровью, косил.

У смотрительного окна, что в тайнике, летник – в дорогах желтых гилянских, подложен крашениной лазоревой, по белой земле рыт мох червчат.

Секли смуглый царицын лоб темные брови. Держала в ручке опахалыю атласное: о середке – зеркальцо; белы перья, черно дерево индейское; часто гляделась в него. Подле нее на столике, крытом раковиной виницейскою, подарок заморского гостя – кипарисный шкатун: полон разных фарфурных сткляниц с пахучими для рук и лица водками, а на нем бил красными перьями царской попугай «Абдул».

Снова меж столов стольники, кравчие и боярыни. Высоко над гостями плыли на славу доспетые кушанья: щучьи головы с чесноком, рыбьи похлебки с шафраном, жареные лебеди и павлины, заячьи почки на молоке и с инбирем.

Ели руками человек по пять с одного блюда, складывали на тарелках кости, стопами опоражнивали мед.

Разносили вина: рейнский «Петерсемен», бургундскую романею, мальвазию и аликанте; пряные зелья: кур с лимоном, дули в сахаре, левашники, смокву да инбирь. Громко ели, тяжело наливались хмелем гости.

Всех перепил обритый голо брат царицы – Кострюк.

Один намедни лишь из Колывани воротившийся боярин склонился к соседу, кивая на невеликого ростом че-ловека с сизыми сросшимися бровями, в черном платье на немецкий манер.

– В милости он у царя, а особливо у царицы, – молвил тихо боярин. Се-лютой волхв, нарицаемый Елисей.

Ныне на Москве – волшба да гульба, да правеж – казнь лютая. Не можно сыскать, кто бы горазд грамоте был, учиться-то негде. А допреж сего училища бывали, и многие писати и пети умели. Но писцы, и певцы, и чтецы славны живы по русской земле и доднесь…

Сидел подле царского места царевич Иоанн, он меж гостей «мудрым смыслом сиял», вел с ним беседу магик Бомелий, Елисей.

Мрачен, не в себе был царской любимец молодой Шкурлатов. – Навек упали в душу горючие, синесветые глаза, тугая рассыпчатая коса. Лишь приметил за тыном – на другой день приехал к боярину челом бить.

Позвал старик в горницу дочь, да не ту, а порченую, должно, сестру ее меньшую. В грязи подол; схожа лицом, а корежит всю и разумеет худо. Спросил Шкурлатов: – Полно! Твоя ли это дочь, боярин?

– Верно говорю: моя. Кого хочешь, спроси, – не лгу.

– Добром прошу, не морочь! – Отдай девку!

Встал боярин, перекрестился на образа, замолчал и бороду – как по ветру пустил.

Так ни с чем и уехал.

Было то в середу, а в канун пяточного дня прибежал к Шкурлатову дьяк Таврило Щенок с известною речью: – Блудлив-де царь. Опасаются его да охальных людей бояре. И смотрел-де ты дворовую девку, а боярская дочь, Арина, в светелке сидит. Солживил дьяк, оговорил боярина, во хмелю на него зло удумал.

– Аринушка то была, да прикинулась о ту пору падная немочь, дурная, ничем непособная болесть…

Зардело от вина лицо. Глядит, – поднимается с места Кострюк, совсем хмельной, – ну, бахвалиться.

– Кто супротив меня пойдет? Хочу поединщика!

– Добро! – засмеялся царь. – Кричи, бирюч, вызывай!

Встал Шкурлатов, хмель с него соскочил. – Я пойду!

Зашумели гости: – Ну, потеха! – И двинулись все на Красное крыльцо.

Вышла и царица, села с Иоанном на отдыхе. Завидели их скоморохи загнусили, завертелись, затопали.

Один, самый шустрой, подскочил к балясам и – бух в ноги: – Хочу, государь, жениться – приданого за невестой мало!

Спросил Иоанн: – А сколько ж дают?

Затрещал балаболка: – Две кошки дойных, восемь ульев недоделанных пчел, а кто меду изопьет – неизвестно. Как невеста станет есть, так и неначем сесть. Две шубы у ней, крыты корой, что снимана в пост, подыми хвост; ожерелье пристяжное в три молота стегано; камни в нем – лалы, на Неглинной браны. А всего приданого – на триста пусто, на пятьсот – ни кола. У записи сидели кот да кошка, да сторож Филимошка. Писано в серую субботу, в рябой четверток; то честь и слава, всем – каравай сала; прочиталыцику обратнина пива да чарка вина!

Затряслось от смеха крыльцо, а балаболка вдругоряд челом ударил: Царь-государь, дозволь за потеху слово молвить!.. Не токмо скоморохи мы, а еще бедные сироты твои, разных деревень людишки. Бьем челом, не имянами всеми своими головами. По указу твоему курим вино на тебя да на бояр, а нам вина сидеть нечем, а и пить-есть стало нечего. Пожалуй, государь, смилуйся, ослобони!

Встал царь, топнул ногой и сказал грозно: – Знай ском-рах о своих домрах, а с челобитьем не суйся!.. Не кладу я вины победителю, Мой подскарбий пожалует его всем довольно. А кто будет побит, того, из платья повылупив, – на срам пустить!

Сказал и сел. Вышли на середину бойцы. Кострюк одежи не снял; раскорячил ноги, голову опустил, дожидается. Шкурлатов скинул однорядку лазореву: под ней – кафтан рудожолт да празелен; руковицы на нем – таково туги – гулко бьют.

Хлопнул в ладоши царь. – Зачинайте! – Тяжело наседал Кострюк, увертывался Шкурлатов, разгорались его цвета некошеной травы глаза. На второй пошибке схватились за пояски.

– Чисто борются! – поддакивали гости.

Поднял Шкурлатов Коетркжа, хватил оземь. Крякнул тот, кулем осел, окарачь пополз. Зашумели, повскакали с мест царь и бояре.