Происшествие в Никольском

Турчков замолчал, сидел сникнувший и несчастный, и Вера забоялась, как бы он не заплакал. Опять, как и в день рождения, он показался Вере побитым щенком, и жалость взрослой женщины проснулась в ней. Но ласковых слов успокоения теперь у Веры не было. Она хотела предложить Турчкову воды или квасу, но подумала, что этим она его совсем расстроит. Она поднялась, нашла свою сумочку, достала сигареты.

– Закурю, если не возражаешь, – сказала Вера. – Хочешь?

– Дай, пожалуйста, – кивнул Турчков.

Курить Вера, как и Турчков, не курила, но иногда, по настроению, баловалась и пачку «Новости» держала на всякий случай в сумке.

Турчков поднес к губам сигарету, затянулся с усердием, но и небрежно, будто опытный курильщик, и тут же закашлялся, даже покраснел от напряжения.

– Я пойду.

– Смотри, – сказала Вера.

– Мне на завод ехать… Пусть я и недотепа, а там я на хорошем счету… Я ведь научился кое-чему… Там я для всех без вины виноватый… А мне от этого еще тошнее, понимаешь…

– Твоя забота.

– Ну да, ну да, – кивнул Турчков. – Моя и ничья больше. Еще, к несчастью, и моей матери. Что мое, то в ее… Ну ладно, я пойду…

Он пошел к двери и остановился.

– Знаешь, – сказал Турчков, – я тебя прошу, ты забудь, что я тут наговорил тебе, – и все… Это ведь я самому себе устроил облегчение… А тебе пришлось меня терпеть… Но ты меня пойми – я уже не мог не прийти к тебе и не сказать… Я совсем бы измучился… И не думай, что я сейчас не в себе или с головой у меня не в порядке, я тебе все верно сказал… А тебе спасибо, что не выгнала…

– Не за что, – буркнула Вера.

– И еще, – сказал Турчков, волнуясь, – как бы ты ко мне ни относилась, мало ли что может случиться в будущем… Вдруг стрясется с тобой беда или еще что… Ты знай, что и на меня можно рассчитывать… Ты не думай… Я сильным стану… Или черту душу отдам, а тебе пособлю.

Вера, выслушав его, подумала, что единственное, о чем она хотела бы просить Турчкова, – это о том, чтобы он никогда не попадался ей на глаза и даже издали не напоминал ей ни о себе, ни о своем дне рождения.

Но Вера сказала неуверенно:

– Ладно…

– Я ведь в тот вечер, – сказал Турчков тихо, – все глядел на тебя… И то любил тебя, то ненавидел… И опять любил и опять ненавидел… Ты тогда ничего не заметила?

– Хватит, – не выдержала Вера. – Чего зря разводить болтовню!

Турчков поглядел на нее с тоской, он словно ждал незамедлительного унижения, губы его задрожали, и Вера снова забоялась, как бы этот ушастый мальчишка с мокрыми кудряшками на лбу и на самом деле сейчас не расплакался.

– Ну что ты? Что ты? – сказала Вера уже поспешно. – Ну зачем об этом сейчас говорить?

Однако слова ее вовсе не успокоили Турчкова, толстые Лешины губы по-прежнему дрожали, а глаза были мокрые и жалостливые, белесые ресницы хлопали часто, невольное сострадание возникло в Вериной душе, и, не выдержав, она пошла к Турчкову, и даже не пошла, а бросилась к нему, будто он тонул или истекал кровью: И тут произошло то, чего она никак не ожидала и о чем позже не то чтобы жалела, но во всяком случае не любила вспоминать, – она, приговаривая ласковые, тихие слова, стала гладить Турчкову волосы и говорить: «Ну что ты, Леша… Ну зачем ты так отчаиваешься… Все пройдет… Все хорошо будет…» Турчков был с нее ростом, но худенький и узкий в кости, и сейчас, уткнувшийся широким носом в ее плечо, казался и вовсе маленьким. Вера и чувствовала себя рядом с ним взрослой, если не матерью этого несмышленого парня, то по крайней мере старшей его сестрой. О своих печалях Вера теперь забыла, она боялась, как бы Турчков, выйдя из их дома, с отчаяния не втемяшил себе в голову крайней глупости и не сделал дурного. И она все прижимала левой рукой повинную голову к своему плечу, а правой гладила и гладила Лешины волосы.

Однако вскоре Турчков сам опомнился, выпрямился и решительно отступил от Веры на шаг. Глаза его были сухи, а узкая, худенькая фигурка стала собранной.

– Это я так… это я на минуту ослаб, – быстро заговорил Турчков, – разнылся и расклеился… Вроде бы я разжалобить тебя пришел… Ты так не думай… Я совсем другим хотел появиться у тебя. Не смешным и не жалким… А не вышло… Но я буду другим, я знаю, каким, раз уж я остался жить после всего этого… Я там, куда меня пошлют, не пропаду, все выдержу… У меня программа есть… Мать бы только выдержала… Ее жалко, ей-то хуже всего. Отец-то перетерпит… А тебе спасибо за сегодня… Ты меня сегодня укрепила…

В коридоре, надев плащ, он сказал:

– Знаешь что, пожелай мне на прощанье, чтоб на суде меня наказали покрепче… Я серьезно… Мне это надо.

– По программе, что ли? – спросила Вера.

– Я серьезно, я не шучу…

– Может, и суда-то, Леш, не будет… Да и не нужен он, наверное, вовсе…

– Нет, нет! – замахал рукой Турчков. – Нужен. То есть не суд, а наказание…

Вышел за калитку и исчез, размок, растаял в дожде.

В коридоре перед Верой возникла мать, спросила шепотом, с оглядкой на дверь, а в голосе ее, в интонациях, была надежда на то, что появление Турчкова хоть капельку какую изменило к лучшему:

– Ну что? Ну как? Что он приходил?

– А ничего. Просто так приходил, – бросила Вера на ходу в прошла в свою комнату.

Там она первым делом отыскала раздвижное зеркальце в кофейном дерматиновом переплете и рассмотрела свое лицо с пристрастием. «Ну и мымра, ну и чухонка, заспанная, неразглаженная!» – ругала себя Вера. Она достала перламутровую губную помаду и тушь для ресниц и, пока приукрашивала себя, правда, не так ярко, как прежде, все досадовала, что говорила с Турчковым до неприличия простоволосая и в стареньком сарафане, потертом и неукороченном. «Тоже мне мать, опомниться не дала со сна…»

Но тут она вспомнила о материной больнице и загрустила. Отставила зеркальце и помаду с тушью, вздохнула тяжело, обреченно. И позже грусть не покидала Веру, хотя и приутихла, но мысли Веры вскоре приняли странное направление. А что, думала Вера, вдруг бы она и вправду стала женой Турчкова? То есть не сейчас, и не завтра, и вообще никогда, а так, мысленно… И тут ей стали представляться картины реальные, но несбыточные. Впрочем, им к сбываться-то было ни к чему. В этих видениях Вера с интересом разглядывала себя рядом с Турчковым, и фантазия уводила ее в дали дальние. Вот они идут никольской улицей, и Турчков ведет ее под руку, он стал высоким и крепким, завидным стал мужчиной, а все равно ему не обойтись без Вериного покровительства и подмоги. Вот они прогуливаются по районной столице, и вдруг возле галантерейного магазина им попадается Сергей, а рядом с ним востроносая женщина, невзрачная и неопрятная, даже с синяком под глазом. Он видит их с Турчковым, и все понимает, и жалеет обо всем, ох, как жалеет… «Фу ты, чушь какая! – оборвала себя Вера. – Лезут же в голову глупости». В последние дни с ней происходило удивительное – никогда раньше она не была такой мечтательницей и фантазеркой, как теперь, уляжется отдохнуть или присядет в своей комнатке окну – и непременно начинаются утешительные фантазии с лихими сюжетами, сладостные миражи в никольской пустыне. Потом от них было не теплее и не легче, но и не так черно, и не так страшно, а жизнь нынешнюю они хоть на время застилали дымовой завесой.

Вера вздохнула. Все это если бы да кабы. Все это чепуха. Турчков сделал ей предложение. Дождалась. Первое предложение в ее жизни – слова Сергея в счет не шли. Смешно. А еще б смешнее было, если бы она когда-нибудь стала женой Турчкова. Впрочем, кто знает, как может повернуться ее жизнь, и что теперь загадывать! Но неужели Турчков влюбился в нее? Вот уж к кому она никогда не относилась серьезно: лопоухий соседский мальчишка, мученик пианино, губошлеп и маменькин сынок всегда вызывал у нее если не иронию, так усмешку. Правда, она над ним не издевалась, он был добрым мальчишкой. Но какая уж там могла быть у него любовь?