Произведение в алом

«Разумеется, эта восхитительная панорама города мне только померещилась - обычный обман зрения, порожденный

патологической реакцией нервной системы на перенесенный ужас», - убеждал я себя впоследствии, когда брал в руки карандашные зарисовки, которые сделал по памяти вернувшись домой. Со временем я бы, наверное, забыл это странное видение, если бы каждую ночь в канун Иоаниова дня, как только на вершинах холмов вокруг Праги зажигали костры, пред взором моим не возникали вновь вознесшиеся к небу террасы... Говорят, что реальность отличается от миража своей ясностью и отчетливостью. Если это действительно так, то мое видение следовало бы назвать реальностью, а внешний мир - сновидением...

Прошло без малого десять лет, когда меня вдруг снова неудержимо потянуло к пещере св. Прокопа. Печальное зрелище открылось глазам моим: скалу взорвали, а известняк, из которого научились делать цемент, мешками отправляли в город. Возможно, один из построенных недавно домов хранит в своих стенах превращенный в цемент и навеки окаменевший прах цыганской ведьмы, так и не успевшей разродиться кошмарным отпрыском дьявола...

И вот когда я, движимый робкой надеждой увидеть вновь ту чудесную, привидевшуюся мне в юности панораму, прилег на островке высохшего лишайника, который, подобно зловещему шраму цвета запекшейся крови, багровел посреди обезглавленной долины, в небе вдруг от края до края разверзлась чудовищная рана, разделившая небесный свод надвое, а пред взором моим воздвиглась в одночасье гигантская черная стена, и тут мне почудилось, будто на поверхности ее стали возникать какие-то образы - становясь все более отчетливыми и ясными, они резко сменяли друг друга, казалось, у меня в сознании разматывалось, приводимое в движение током крови, нечто вроде синематографической пленки: судя по всему, проекционный аппарат мозга включился сам, без моего ведома, и теперь кадр за кадром в ритме тревожно бьющегося сердца посылал изображение на сетчатку моих изумленно распахнутых глаз. На сей раз это было видение какого-то незнакомого мне города, выстроенного прямо на скалах и похожего на неприступный тибетский монастырь...

Сделанные зарисовки я показал психоаналитику; взглянув на них мельком, седовласый господин криво усмехнулся и

важно изрек, что рисунки легко поддаются дешифровке, но, к сожалению, он сейчас не располагает временем, чтобы подробно прокомментировать запечатленные на них символы, которые, несомненно, являются отражением, или, если угодно, воспоминанием, хранящихся в моем подсознании детских сексуальных желаний, о чем свидетельствуют многочисленные виселицы, расположенные под окнами монашеских келий, и парящие над горным городом сонмы ангелов с крестами, трубами и чашами... Все во мне восставало против такого убогого и примитивного толкования, в моей интерпретации картина выглядела куда более глубже и значительнее!

Почему бы не предположить, что святой Прокоп во время своего многолетнего затворничества в скальной пещере частенько вспоминал родные места, мысленно возвращаясь в далекий Тибет, и видения знакомых с детства пейзажей, вызванные к жизни страстной тоской отшельника, каким-то непостижимым образом спроецировались в магическую ауру названной его именем долины?.. Что же касается первых зарисовок, сделанных мной десять лет назад, то с ними, конечно же, дело обстоит несравненно сложнее - полагаю, истолковать их под силу только искушенному в магии человеку, однако иногда, когда я пытаюсь представить себе старую ведьму и ее бесконечно далекую от человеческих интересов жизнь, посвященную неведомым подземным богам, в моем растревоженном сознании начинает что-то смутно брезжить...

Кто знает, быть может, сила воображения одинокой души, заключенной в слепое, немое и глухое тело, обладает куда более мощной творческой потенцией, чем души современных людей, целиком сосредоточенных на впечатлениях внешнего мира. В таком случае возникает вопрос: все то, что привиделось мне десять лет назад, было лишь случайной фантазией загадочной цыганской колдуньи, или же в высшей степени странное видение Праги, открывшееся мне тогда, следует считать фрагментом обрывочных воспоминаний старухи о каких-то таинственных, предшествовавших ее рождению событиях, даже память о которых давным-давно канула в Лету? Возможно, это отпечаток

какой то циклопической ноги, шаг которой настолько широк, что нам, смертным, просто не дано различить во тьме времен ее предыдущей отметины - след великого странствующего Нечто, крошечной частичкой которого является Zaba!..

Итак, надеюсь, Вы, дорогой друг, убедились, что все Ваши видения, которые Вы принимали за болезненные галлюцинации, есть не что иное, как магическая эманация Прокопиталя, ибо Ваша лечебница находится на том самом месте, где возвышалась когда-то известковая скала с пещерой св. Прокопа. Судя по всему, и моя душа сорок пять лет тому назад была опасно инфицирована фантастическими образами, рожденными далекими от мира сего душами святого отшельника и инфернальной колдуньи!

Так что, дорогой друг, заплатите директору лечебницы по счету и с радостью в сердце отряхните прах сей печальной обители с Ваших ног! Только ради бога, смотрите не проговоритесь директору о моем письме, ибо он непременно постарается вновь заарканить меня своим психоаналитическим лассо, дабы возместить убыток, нанесенный ему таким выгодным пациентом, каким были Вы!

Пусть это письмо послужит знаком того глубочайшего уважения, которое питает к Вам, высокочтимый доктор Хазельмайер, Ваш преданный друг

Густав Майринк.

ПОЛОВЫЕ ЖЕЛЕЗЫ ГОСПОДИН КОММЕРЧЕСКОГО СОВЕТНИКА

Лунная соната

Праздничное гулянье на Октябрьском поле могло бы продолжаться круглыми сутками, если бы ежедневно, за час до полуночи, когда бьющее через край веселье достигало своего апогея, не раздавалась грозная команда полиции: «Сми-ирна!» И сразу все замирало, словно скованное ледяным дыханием смерти, и уже ни минутой больше не имела нрава верхняя половина дамы, распиленной надвое волшебной пилой фокусника, находиться в разлуке с нижней и, как считали многие, лучшей половиной своего упитанного, затянутого в трико тела, равно как и у бравого Маттиаса Нидерхубера из палатки № 138, городского чемпиона по плевкам на дальность косточками персика, не оставалось ни единой секунды на то, чтобы, побив наконец мировой рекорд в сей сложной и требующей многолетней тренировки дисциплине, исполнить свое заветное желание - стать почетным гражданином всех больших германских городов, ну а уж этому дурацкому и в высшей степени непристойному хороводу из семи ядреных, кровь с молоком, деревенских дев и подавно пора было закругляться, ибо лицезрение румяных пышнотелых нимф, бесстыдно демонстрировавших при свете газолиновых факелов роскошные, едва прикрытые куцыми кружевными неглиже прелести, могло самым трагическим образом - шутка ли, по семьсот фунтов чистого жира в каждой!
– сказаться на здоровье тех многочисленных, изрядно подвыпивших отцов семейств, кои под шумок, воспользовавшись карнавальной неразберихой, бросили на произвол судьбы своих благоверных и теперь, обливаясь потом и изнемогая от чувственной страсти, пожирали выкатившимися из орбит глазами сие сказочное изобилие женской плоти. Само собой разумеется, городские власти, свято блюдущие нравственные устои общества, ни под каким видом не могли допустить подобных предосудительных визуальных оргий.

И вот когда все ацетиленовые фонари, зазывно горящие перед входами многочисленных, пестро раскрашенных будок,

вдруг, как по мановению волшебной палочки, законопослушно погасли, на восточном краю небосклона взошла желтая, как сыр, полная луна - словно потешаясь над строгими запретами блюстителей нравственности, она пролила свое бледное, призрачное сияние на вытоптанное и уже забывшееся пьяным сном праздничное поле, заглянула в голову Баварии, этот вознесшийся к небу символ города искусств Мюнхена, проникнув туда сквозь левую пустую глазницу величественной девы-воительницы, и, не найдя в бронзовом черепе ничего достойного внимания - сейчас там не осталось даже восхищенных саксонцев, которые, разинув рот, с утра до вечера с восторгом обозревали окрестности пивных Афин, - попробовала было спуститься ниже, но и пустое чрево гордой германской амазонки, кишмя кишевшее полевыми мышами, судя по всему, интереса для нее не представляло, тогда разочарованное увиденным и изнывающее от скуки ночное светило стало подниматься все выше и выше, пока не достигло зенита, и, повиснув вертикально над вымершим театром потешных действий, принялось срывать свое раздражение на безответных тенях, безжалостно загоняя в глубь земли этих причудливых и ужасных черных двойников палаток и вертепов, шатров и балаганов, каруселей и сложенных пирамидами пивных бочек...

«Жаль! Ах, как жаль, - вздохнул я про себя, - что вся эта веселая, бесшабашная вакханалия умирает так рано!..»

Печальный, присел я на пустой ящик перед какой-то лавкой, в кустарно сколоченной из реек витрине которой болтались подвешенные за волосы бородатые человеческие головы... Невольно содрогнувшись при виде этих жутковатых сувениров, я присмотрелся внимательнее: нет, они принадлежали не «спасителям отечества», это были всего-навсего резные кокосовые орехи - немые свидетельства того, что и в далекой знойной Африке процветают искусства, способные с такой поразительной точностью воссоздать именно ту часть тела, которая у многих представителей homo sapiens мало чем отличалась от сих тропических плодов.

Как могло случиться то, что произошло в следующее мгновение, я не знаю; внезапно мне почудилось, будто кто-то подкрался сзади и осторожно положил руку на мое плечо. Испуганно

вскинув глаза, я увидел, что это был вовсе не припозднившийся шуцман, а всего лишь Луна...

Врач, конечно же, будет утверждать, что все это мне приснилось, так как у луны нет рук. Я же на это отвечу так: «Оставьте меня в покое с вашими диагнозами, господин доктор! Ведь вы ничего не смыслите в анатомии космических спутников».