Прокаженная
Шрифт:
В проходе, у портьер, они встретили Вальдемара.
Он шел, неся букет, который они только что видели в руках лакея. Блеск радости зажегся у него в глазах. Он разделил букет, половину цветов вручил Стефе, а другими осыпал ее, словно на карнавале. И сказал, понизив голос:
— Это — сверх программы. Цветы оказывают вам почет от моего имени.
Розы с бархатистыми лепестками повисли на платье, упали на шею и плечи девушки, к ее ногам. Одна гвоздика оказалась в волосах.
Вальдемар исчез за портьерой, прежде чем изумленная Стефа успела его поблагодарить. Обе княжны с веселыми криками бросились поднимать цветы и вновь осыпать ими Стефу. Она, опомнившись,
— Вот так? Даже так? — шептала она.
Пани Идалия, даже не зная еще о сцене с букетом, начинала сердиться — из-за поистине триумфального успеха Стефы. Аристократическая молодежь наперебой рвалась танцевать со Стефой, она была постоянно окружена кольцом поклонников. От пани Идалии не укрылось, что майорат чересчур часто и крайне настойчиво приглашал Стефу на танец. Но больше всего огорчало баронессу, что Вальдемар не замечал графиню Меланию.
После котильона в боковом будуаре баронессу атаковали с двух сторон весьма расстроенные граф Барский и графиня Чвилецкая и с ходу перешли в наступление. Начал граф:
— Баронесса, вы поступили против правил, введя в наш круг эту Рудецкую. Это почти что скандал! Зa ressemble un peu mal! [68]
Тон графа поразил пани Идалию. Она терпеть не могла, когда ей вот так делали замечания. Свысока глянув на графа, она сухо ответила:
— Никакого скандала я тут не вижу, в зале найдется много паненок, стоящих на общественной лестнице еще ниже, чем Рудецкая. Как компаньонка моей дочери, она имеет право на некоторые знаки внимания.
68
Это ни на что не похоже! (франц.).
Барский высокомерно задрал голову:
— Не стану перечить. Знаки внимания? Почему бы и нет? Но исключительно от вас и вашей дочери. А я вижу вокруг панны Рудецкой форменную толпу нашей молодежи. Это уж слишком.
— Все зависело от ее красоты и манеры держаться, — отпарировала пани Идалия.
— Идалька, не нужно ее защищать! — подключилась графиня Чвилецкая. — Брать ее на бал было с твоей стороны величайшей ошибкой.
Пани Эльзоновская разгневалась:
— Не могла же я оставить ее в отеле! Ваши претензии, дорогие мои, кажутся мне чуточку странными.
Разозлилась и графиня:
— Ты с самого начала поступила неосторожно, пригласив ее в Слодковцы. Для места, где постоянно бывает майорат, она чересчур красива.
Барский беспокойно встрепенулся и смерил графиню злым взглядом:
— Permettez, comtesse! [69] Здесь я вынужден встать на защиту майората. Эта панна не может иметь столь сильного влияния, чтобы торопиться заявлять об опасности. Она вовсе не затмевает… но вносит определенное беспокойство и деморализует молодежь. И поведение майората по отношению к ней можно объяснить легко: она красива, что правда, но… горничные тоже бывают красивы. Понимаете?
69
Позвольте, графиня! (франц.)
Толстые губы графини раздвинулись в понимающей улыбке, и она подмигнула с лукавым видом.
Внезапно на середину будуара вышла графиня Виземберг, до сих пор
незамеченной стоявшая в дверях, и холодно сказала:— Однако горничным мы не доверяем наших дочек, не вводим их в общество, не подаем им руки. Ваше сравнение, граф, по меньшей мере неуместно. Панна Рудецкая c'est une fille jeune, belle et trиs bien йlevйe [70] . Она вас сердит, но нельзя ее унижать, особенно в присутствии дамы, которая вверила дочь ее опеке.
70
Молода, красива и хорошо воспитана (франц.).
Графиня повернулась медленным движением и гордо покинула будуар, увлекая за собой шумную волну голубого платья.
Граф, злой и растерянный, грыз усы, а когда и пани Идалия вышла вслед за графиней Виземберг, прошипел:
— Истеричка!
Графиня Чвилецкая пожала плечами:
— Они все свихнулись на этой Рудецкой.
И они вернулись в салон.
Танцы продолжались до утра. Белая мазурка проплыла последней звучной волной, прогремела, разнесла уже чуточку сонное эхо веселья по утомленному залу и умолкла.
Перед подъездом стучали колеса экипажей, лакеи громко выкрикивали кареты.
Восходящее солнце приветствовало разъезжавшихся, говоря им: «Добрый день!»
Усталый пан Рудецкий, возвращавшийся домой на извозчике, печально понурил голову, полную тяжких дум.
XXXII
Вечер пришел в город. Зажглись шеренги фонарей на улицах, засветились окна домов, перед отелем сияла белым блеском высоко подвешенная электрическая лампа.
В номере пана Рудецкого царила суета. Лакеи выносили его чемоданы и свертки, подавали счета, извозчик ждал уже на козлах.
У окна, глядя на оживленную улицу и едва сдерживая слезы, стояла Стефа. Перед ней на подоконнике — лубяная корзинка, полная цветов со вчерашнего праздника. Стефа посылала их матери вместе с огромным пакетом конфет для сестрички и брата. Внезапно она подняла крышку и, перебрав старательно уложенные на влажный мох цветы, выбрала бледно-желтую розу и две гвоздики. Быстрым движением спрятала их за лиф, закрыла корзинку и вновь открыла, взяла еще прекрасную пурпурную орхидею.
Это его символ… это он! Орхидея, роза и гвоздики были из букета Вальдемара, те цветы, которыми он ее осыпал после котильона.
В номер вошел швейцар.
— Все готово? — спросил пан Рудецкий.
— С вашего позволения, извозчик был готов, но пан майорат Михоровский прислал свое ландо четверкой. Есть и лакей, а вот — письмо.
Пан Рудецкий вскрыл конверт.
Энергичным, уверенным почерком Вальдемар просит пана Рудецкого приехать на вокзал на его лошадях. Майорат обещал быть там тоже. Пан Рудецкий поморщился. Вошел лакей майората и почтительно поклонился.
— Пан майорат поехал на вокзал один? — спросил его пан Рудецкий.
— Нет, с ним граф Трестка и паненка из Обронного.
Пан Рудецкий облегченно вздохнул и подумал:
«Очень тактичный и вежливый человек».
Они вышли из отеля.
Перед входом стояло сверкающее лаком ландо с увенчанным княжеской шапкой гербом на дверцах: запряженное караковой четверкой в прекрасной упряжи. Хомуты краковской работы посверкивали серебряной оковкой.
Кони нетерпеливо приплясывали, грызя удила, но осанистый кучер Флавиан, возивший еще пана Мачея в бытность того майоратом, умело сдерживал их.