Прокаженный

— Дверь, Катя, захлопни, — и захрапел.

Убрав остатки жратвы и водки в холодильник — поутру холодненькая-то лучше пойдет, — майор оделся и, погасив в комнате свет, как и было приказано, за собой дверь в квартиру захлопнул.

Ночью погода испортилась, пошел сильный снег, заплетаясь в кольца метели, и, пока следующим утром Сарычев добирался в кромешной белой пелене до Стрельны, кто-то из его предков поинтересовался: «Когда зиме-то конец? Скоро ли холодный Хорс переродится в лучезарного Ярилу и тот отвадит чары Мора-Мороза?» Развивать эту тему майор не захотел, а, приехав на улицу Заозерную ни свет ни заря, затаился и стал ждать. Скоро приехал Носков на своем «ягуаре», загнал лайбу куда-то подальше, видимо в гараж, и прошел в дом. Вскоре там загорелся свет, и из трубы повалил дым, а Сарычев подумал, что полковник, видно, не очень-то доверял своему подельщику-генералу, раз засветил ему только эту хату, и в душе Александр Степанович такое поведение одобрил, — известно ведь, что предают только свои.

Между тем подъехала белая «волжанка» и, бибикнув пару раз, пошла на разворот, а уже через пару секунд окошки в доме погасли, бухнула входная дверь, и, заперев калитку, Вячеслав Иванович шустро залез в свое служебное авто. Шел снег, и, без труда держась у чекистов на хвосте, майор вместе с ними спокойно из Стрельны выехал, а когда покатили по прямому участку Нижнепетергофского, то сократил дистанцию до минимума и, удерживая правой рукой Знак, громко выкрикнул Слово. Сейчас же «Волга» мигнула правым поворотником и, увязая колесами в глубоком, рыхлом снегу, съехала на обочину. Сарычев припарковался следом и, уже выходя из машины, вдруг почуял неладное: чары подействовали только на водителя, пассажир же майору не подчинился и сидел в машине затаившись, вытащив что-то смертельно опасное, скорее всего пистолет. Не спеша Александр Степанович пошел к «Волге» и, чувствуя, как начинает бешено раскручиваться в животе неодолимое яростное пламя, внезапно ощутил указательный палец Носкова, выбирающий свободный ход спускового крючка, и резко распахнул дверцу. В это самое мгновение чекист выстрелил, но, послав раскаленную лаву из центра солнечного сплетения в левую руку, Сарычев пулю легко отразил и с быстротою молнии прижал свою ладонь к дулу полковничьего ПССа.

Сейчас же раздался грохот разрываемого ствола, и лицо стрелка обагрилось кровью, а майор, не теряя ни секунды, перетащил его на заднее сиденье и, усевшись рядом, внимательно на Вячеслава Ивановича посмотрел. Рана была пустяковой — кусок металла срезал кожу на лбу, однако громкие протяжные стоны мешали сосредоточиться, и истинную причину полковничьей сопротивляемости чарам Сарычев углядел не сразу. Оказалось, что чекист Носков был уже несвободен — к его солнечному сплетению тянулось нечто похожее на гигантское угольно-черное, переливавшееся всеми цветами радуги щупальце. Изредка по нему волнами пробегала дрожь, а внутри что-то начинало пульсировать, и майору никак не удавалось углядеть, откуда оно брало свое начало. Однако долго любоваться на чекистский отросток он не стал, а, развернув полковника лицом к себе, спросил:

— Кто такой Шаман?

Далее произошло уже знакомое: глаза Носкова широко раскрылись, и ни с чем не сравнимый беспредельный животный ужас начал быстро заполнять все его чекистское существо, а Сарычев увидел, как черное щупальце вдруг завибрировало бешено и начало стремительно наливаться ало-рубиновым цветом.

— Где найти Шамана? — торопясь, громко рявкнул Александр Степанович и, чтобы направить полковничье внимание в нужное русло, закатил тому сильнейшую пощечину.

— Не знаю, он всегда сам находит нас. — Глаза чекиста начали закатываться, внезапно его выгнуло дугой, как при эпилепсии, и сильная дрожь пробежала по его телу.

— А-а-а-о-о-о! — бешеный, ни на что не похожий крик вырвался при этом из полковничьей глотки, лицо его стало стремительно приобретать синюшный оттенок, и через секунду он затих, а майор увидел, как ярко-рубиновое щупальце, быстро темнея, исчезает где-то неуловимо далеко.

«Ну прямо как в фильме ужасов», — подумал он и, уже почти подъезжая к Автову, понял, что с полковником он несколько недоработал, поторопился малость. «Ладно, исправимся», — обнадежил себя Александр Степанович и, испытывая горячее желание чего-нибудь съесть, направился к дому. По пути он приобрел шестьсот граммов колбасы «докторской», пюре дяди Бена, цветом рожи здорово смахивавшего на кота Лумумбу, и, пока закипал чайник, позвонил в Смольный.

— Добрый день, — сладким, как патока, голосом сказал он, — нельзя ли услышать Михаила Борисовича Шоркина?

— Никак нельзя, — нехотя отозвался стервозный женский голос и сухо пояснил: — Он на совещании. — И раздались короткие гудки.

— Спасибо, родная, — сказал Сарычев вслух и трубку положил.

Наступал решительный момент — чайник закипел, нарезанная кубиками колбаска, щедро сдобренная лучком, уже зарумянилась, и, разбодяжив творение заокеанского умельца водичкой, Сарычев смешал пюре с содержимым сковородки и принялся поглощать конечный результат, как и положено людям себя уважающим, столовой ложкой. Запив все это горячим чаем с овсяными печенюшками и лимоном, Александр Степанович кончиками пальцев вымыл в холодной воде посуду, убрал остатки харчей в холодильник и принялся собираться в путь.

В парадной на невынесенных мусорных бачках расположилась веселая компания усатых — толстых, с блестящими бусинками умных глаз и розовыми длинными хвостами, — при виде майора расходиться не пожелавших категорически, и он почему-то подумал: «В атомную войну, говорят, все сдохнут, кроме этих, — а вслух сурово сказал: — Погодите, вот Лумумба вырастет, будет вам день Африки». Крысы отреагировали вяло. Не спеша майор завел машину и покатил по направлению к Смольному, вспоминая по дороге, что же все-таки ему известно об архитектурной жемчужине. Оказалось, что немного: собор не был освящен, девицы благородны, а партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. Сарычев вздохнул: «Да, не густо. Ну еще что-нибудь». Закрытые распределители, и открытые широко пасти вождей на трибунах. Спецкоманда по накоплению ценностей в блокадном Питере, и ценности эти, найденные на дачах у товарища Жданова. Общение по телевизору с пришедшими на прием, и битье на счастье эрмитажного сервиза. Неожиданно Сарычев сплюнул и, решив, что об архитектуре больше думать не будет никогда, всю оставшуюся дорогу ехал без мыслей — так легче было.

Глава пятнадцатая

Запарковав лайбу, майор отыскал пятый подъезд Смольного и, погуляв минут сорок, повстречался наконец с ответственным работником мэрии Михаилов Борисовичем Шоркиным. Был он высоким, видным россиянином, одетым в скромное кашемировое пальто от Версаче, и Сарычев легко узнал его по толстому угольно-черному щупальцу, крепко держащему радетеля демократической жизни за живое.

Было довольно прохладно, и, зябко кутаясь в Воротник из перламутровой шиншиллы, Михаил Борисович дистанционно запустил двигатель своего «шевроле-блайзера» и быстрым шагом порысил к машине, чтобы поскорее опустить зад в уже нагретое, подогнанное компьютером по фигуре сиденье.

Через секунду представитель славной исполнительной власти с места тронулся и уверенно покатил по Суворовскому, затем свернул на Лиговку и вскоре уже запарковался на небольшой автостоянке, расположенной во дворе солидного шестиэтажного дома, что на Московском проспекте.

Все здесь было как-то необычно, и не привыкшему к роскоши Сарычеву даже резало глаз: снег на тротуарах и мостовых отсутствовал полностью, помойка блистала девственной чистотой, а возле каждой парадной ярко горел электрический фонарь в форме шара. Не мешкая, Михаил Борисович быстро подошел ко входной двери, открыл замок своим ключом и исчез в необъятных недрах строения. Минут через пять стало видно, как по обе стороны от уже освещенного окошка на третьем этаже вспыхнул свет сначала в двух, а через пару минут еще в трех окнах, и Сарычеву стало ясно, что у господина Шоркина жилищный вопрос решен кардинально. Видимо, как и все остальные.

Время тянулось медленно, и было здорово скучно, но оказалось, что страдал Александр Степанович не зря, — часа через полтора все окна, кроме одного, в шоркинской квартире погасли, чуть позже распахнулась дверь парадной, и показался Михаил Борисович собственной персоной. Свое респектабельно-буржуазное пальто он оставил дома и нынче был прикинут по-походному — в кожаную куртку, джинсы и песцовую шапку-ушанку. Выбравшись на Московский проспект, он прошел метров сто пешочком и, проголосовав, заангажировал истинное детище отечественного автомобилестроения — «сорок первый» «Москвич» совершенно кошмарного, ярко-желтого, цвета. Водитель в нем, подобно своей машине, был со странностями — постоянно пилил в правом ряду со скоростью велосипедиста, и «вести» его было нелегко: приходилось все время припарковываться, а потом клиента «доставать»; однако с грехом пополам, не потерявшись, доехали до Сенной, затем вышли на Дворцовый мост и вскоре оказались на Петроградской стороне около уютного заведения с названием запоминающимся — «У папы Карло».

Из-за тускло светившихся дверей приглушенно доносился волнительный голос Элтона Джона, на фасаде переливалось нежно-голубым сиянием изображение самого Буратинова родителя — почему-то босого, в шляпе и штанах в обтяжку, — и все вокруг было медленным и печальным, но майор хорошо знал, что тихое это заведение в кругах определенных имело известность громкую. Между тем, хлопнув посильней, чтобы закрылась, автомобильной дверцей, Шоркин глянул по сторонам и особой, томной какой-то походкой спустился по ступенькам и исчез в окутанных голубоватым мраком недрах заведения. Где-то около часа Михаила Борисовича видно не было, а когда он появился, то майор от неожиданности даже обомлел — представитель исполнительной власти был изрядно пьян и шел в сопровождении двух сомнительного вида молодых людей, причем один из них нежно обнимал его чуть ниже талии.