Проклят и прощен

— А до тех пор ты, разумеется; желаешь оставаться вблизи Верденфельса? — спросил Вильмут, резко подчеркивая каждое слово.

— Да!

В этом коротком слове чувствовалась такая гордая и решительная самозащита, что Вильмут невольно прикусил язык.

— Ты мне ясно показываешь, что я не имею больше никакого влияния на твои решения, — заметил он. — И свой странный визит в лесничество ты затеяла без моего ведома, и я, конечно, не узнаю, чем он был вызван.

— Да, Грегор, не узнаешь, потому что это касается меня одной.

— И, может быть, владельца Фельзенека, который как раз в тот самый день ездил в свой горный замок? Пусть будет так! Я догадываюсь о том, что ты скрываешь от меня. Но есть еще одно обстоятельство, которое потрудись мне объяснить. Правда ли, что Пауль Верденфельс, которому ты отказала в своей руке, несмотря на это, поддерживает постоянные отношения с Розенбергом, что не проходит недели, чтобы он не писал тебе?

— Относительно этой переписки ты ошибаешься. Пауль Верденфельс не написал мне еще ни одной строки, все его письма адресованы Лили.

— Лили? — с удивлением повторил. Вильмут. — И ты, зная об этой переписке, допускаешь ее?

— Я разрешила ее с условием, что буду читать все письма, и это аккуратно исполняется. Я хотела бы, — и здесь голос Анны зазвучал мягко и искренне, — вознаградить молодого человека за его юношеские мечты, которые я принуждена была разрушить. Ему это было очень больно, но я надеюсь и желаю, чтобы он нашел вознаграждение в моей сестре.

— Так ты на это надеешься?! Дальше, дальше!

— Барон Пауль еще не объяснился, но со своим прежним увлечением мною справился, — это я вижу по его письмам. Он уже любит Лили, может быть, сам еще того не зная; она же привязалась к нему всем своим маленьким сердечком. Они должны соединиться и соединятся, а я не могу да и не хочу препятствовать этой зарождающейся любви.

— Вот так удивительные новости! — с горечью сказал' Вильмут. — И ты взяла на себя такую ответственность, не спросив моего мнения? Или ты забыла, что я — опекун Лили, и никогда не дам согласия на этот союз?

По лицу Анны словно пробежала тень.

— А почему? Только потому, что Пауль носит имя барона? Неужели твоя ненависть заходит так далеко?

— Потому, что этот Пауль — тоже Верденфельс, и потому еще, что я не хочу, чтобы одна из опекаемых мною принадлежала к тому роду, который в своем высокомерии не уважает и не почитает даже священного сана. Представитель младшей линии не уступает в безбожии главе своего рода; он — способный ученик своего учителя. Ты ведь сама слышала, как он развивал передо мной свои планы относительно Бухдорфа? Неужели ты думаешь, что я потерплю, чтобы Лили отдала свою руку такому человеку?

— Значит, ты хочешь и ее принести в жертву своей упорной нетерпимости, как некогда принес меня? — с возрастающей горячностью воскликнула Анна.

— Тебя? — холодно спросил Грегор. — Как будто ты вообще дала бы принести себя в жертву! Как будто было что-нибудь на свете, что могло оторвать тебя от Верденфельса, если бы не его вина! Только это одно и связало твою волю, да и теперь еще связывает. Если бы не это, ты и мне выказала бы сопротивление.

— Очень возможно! Но для Лили не существует того, что связывало меня, и, если Пауль Верденфельс действительно сделает предложение, я с полным доверием отдам ее ему, несмотря на то, что он — твой противник. Он гораздо лучше и благороднее, чем ты думаешь. Да и твоя власть, как опекуна Лили, окажется ограниченной, если я открыто встану на сторону молодой четы, а я это сделаю!

В глазах Вильмута вспыхнул как-будто тревожный огонек, но сразу погас.

— Другими словами, ты тоже хочешь объявить мне войну? Я знал, что мы в конце концов до этого дойдем, знал с той минуты, когда Верденфельс вернулся из своего Фельзенека. С тех пор ты совсем переменилась, шаг за шагом приближаясь к той заколдованной сети, которою он уже однажды опутал тебя. Ты думаешь, я не замечал того тайного страха, который денно и нощно преследовал тебя с той минуты, как ты узнала, что ему грозит опасность? Я не знаю, что привело тебя в дом лесничего. Ты хотела предостеречь его, спасти от опасности? По-видимому, это было напрасно — он и до сих пор еще в Верденфельсе, и ему вдруг пришла охота разыгрывать роль строгого господина и повелителя.

— Да, это было напрасно! — сказала молодая женщина страстно, с гордым удовлетворением. — Раймонд мужественнее меня. Он остался и еще со всеми поборется!

Вильмут разразился пронзительным, насмешливым смехом, от которого невольно становилось жутко.

— С недавних пор ты восхищаешься им, как героем. А было время, когда об этом самом Раймонде нельзя было упомянуть в твоем присутствии, когда при одном его имени ты бледнела и умолкала. Теперь все изменилось: ты свободно произносишь его имя, и когда ты возьмешь руку своей сестры, а он — руку своего племянника, чтобы соединить их, может быть, соединятся и другие две руки!

Анна опустила глаза, вспомнив о своей последней встрече с Раймондом, о том как она с ужасом оттолкнула его руку, о его последних словах.

— Нет, — медленно, с трудом произнесла она, — те две руки никогда не встретятся!

Грегор подошел к Анне и так крепко сжал ее руку, словно хотел сломать ей пальцы. Его глаза впились в ее лицо, а голос звучал глухо и хрипло, точно у него захватило дыхание.

— Я на это надеюсь! Ты не смеешь принадлежать Верденфельсу! Я сказал это тебе, когда только открыл ваши отношения, и теперь повторяю. Он еще не искупил своего греха, и этот грех падет и на тебя, если ты осмелишься следовать за виновным, тогда вы оба погибнете! Твой учитель, твой прежний опекун утратил над тобой власть, так послушайся хоть слов священника, который говорит тебе: «Ты не должна принадлежать этому человеку!».

Эти слова прозвучали мрачным пророчеством. Медленно высвободив свою руку, Анна отошла на несколько шагов, но в ее лице не было ни страха, ни уступчивости, скорее оно выражало непреклонную решимость.

— Время моего слепого повиновения давно миновало, Грегор! Если бы я могла преодолеть воспоминание о прошлом, ты не в силах был бы удержать меня, и я не испугалась бы твоего «слова священника». Но я не могу сделать это, и Раймонд знает, что не могу, оттого он и держится вдали от меня. Однако если я не смела защищать свое собственное счастье, то за счастье сестры буду бороться. Если ты попытаешься разрушить его, то всегда найдешь меня возле Лили. Она не должна быть несчастной, как стали несчастными я и Раймонд благодаря тебе! — и, не дожидаясь ответа, Анна повернулась и вышла из комнаты.

Вильмут сделал невольное движение, точно хотел остановить ее, но в ту же минуту опомнился и стоял, не двигаясь, не отрывая взора от стройной фигуры, пока она не исчезла в соседней комнате.

— Кроме вас двоих, есть еще несчастный, — вполголоса проговорил он с бесконечной горечью, — и, может быть, еще несчастнее вас!

В то самое время как будущая судьба Лили дала повод к такой крупной размолвке между ее сестрой и пастором, сама молодая девица занималась делом, не имевшим никакого отношения к мыслям о замужестве. На голове у нее была огромных размеров бумажная шляпа, искусно сделанная из старых газет, с верхушкой, украшенной найденными где-то старыми павлиньими перьями. В руках она держала большие грабли, заменявшие ей ружье, и в таком снаряжении производила строевое учение по всем правилам военного искусства, между тем как маленький Тони из Маттенгофа, в таком же снаряжении, обучался у нее в качестве добровольного рекрута. Старый садовник, ездивший в Верденфельс, привез оттуда мальчика, как это часто случалось, потому что Тони был любимцем Анны Гертенштейн. Она принимала горячее участие в осиротевшем мальчике, и тот сегодня должен был явиться за новым платьем, подаренным ему Анной. Дедушка не провожал его, потому что не мог оставить тяжелую работу, которой вынужден был заниматься, чтобы прокормить себя и мальчика.

Едва лишь садовник приехал со своим маленьким спутником, пришла Лили и тотчас завладела Тони. Она увела ребенка в сад, и после «обхода с дозором» оба отправились в домик, где хранились садовые принадлежности. Так как погода была довольно холодная, игры перенесли в беседку, и вскоре игра в солдаты при помощи найденных там вещей была уже в полном разгаре.

Садовый домик находился в дальнем конце парка, на маленьком холмике; около самого домика пролегала проезжая дорога, немного далее выходившая на шоссе, по которому в эту минуту катился изящный охотничий экипаж. Господин, рядом с которым сидел старый слуга в темной ливрее, сам правил лошадьми, сдерживая их по мере того, как подъезжал к Розенбергу. Это был Пауль Верденфельс. Отправляясь в Бухдорф, он выбрал именно эту дорогу, которая проходила возле самого имения, тогда как шоссе делало большой крюк. До сих пор молодому человеку еще ни разу не посчастливилось увидеть одну из обитательниц Розенберга, тем более, что он редко ездил в свое имение. Но сегодня, когда он возвращался из Бухдорфа, случай благоприятствовал ему: из незакрытой двери садового домика несся задорный смех, и вместе с ним звучал веселый детский голос. Пауль, которому был очень хорошо знаком этот свежий серебристый смех, с минуту колебался, но, вспомнив, что Анне Гертенштейн известно о его переписке с Лили, рассудил, что может позволить себе неожиданно явиться в замок.