Проклятая шахта. Разгневанная гора

– Подождите, вот попробуете здешнее вино – и не будете таким мрачным. – Она взглянула на гору, вздымавшуюся над виллой, и задумчиво проговорила: – Думаю, что ночью от Везувия можно будет прикуривать.

Мы вошли в дом. Внутри было довольно прохладно. Жалюзи на окнах были опущены. Похоже, вся прислуга вышла приветствовать нас: старик со старухой с грубыми, морщинистыми лицами, молодой человек с бессмысленной улыбкой на лице и молоденькая девушка в юбочке много короче, чем полагалось бы. Меня проводили в комнату на первом этаже. Старик принес мои вещи. Он раздвинул венецианские шторы, и я увидел вершину Везувия. Черное облачко дыма возникло над кратером, поднялось вверх и растаяло, а следом за ним появилось другое.

– Не желает ли синьор выпить «Лакрима Кристи»? – спросил старик заискивающим тоном.

Я кивнул.

Он одарил меня беззубой улыбкой и поспешно удалился. Двигался старик с удивительным проворством, словно боялся замешкаться.

Через несколько минут он вернулся с графином вина и бокалом.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Агостиньо, синьор.

Джина была права. Такого вина не найти в тратториях. Его полагается выдерживать.

Ванную я отыскал без особого труда. В просторном помещении, выложенном плиткой, помимо огромной ванны были ножная ванна и биде.

Я принял ванну, побрился и переоделся. Потом спустился вниз. Агостиньо накрывал на стол в одной из комнат. Я спросил его, где графиня.

– Она принимает ванну, синьор.

Я кивнул и вышел на воздух. Поодаль от виллы я увидел несколько хозяйственных построек и направился туда. Одно из строений, выкрашенное розовой краской, по-видимому, было отведено под барак для рабочих. Какая-то девушка доставала воду из колодца. На ней было черное хлопчатобумажное платье, не прикрывавшее колени, и по тому, как двигалось ее тело пол платьем, я понял, что она не носит нижнего белья. Она взглянула на меня, и белозубая улыбка озарила ее грязное коричневое лицо. Возле каменной постройки, где, судя по всему, находился давильный пресс для винограда, старуха доила буйволицу, жевавшую жвачку.

Я повернулся и пошел назад, стараясь понять, за каким чертом Джина привезла меня в это деревенское захолустье.

Подходя к вилле, я услышал звуки рояля, доносящиеся оттуда, и голос Джины, исполнявшей арию из оперы Гуно «Фауст». Я поднялся по ступенькам вверх и вошел в гостиную, находившуюся слева от входа. Джина сидела за роялем в узком белом вечернем платье, с кроваво-красным рубином на шее и белым цветком в волосах. Не прерывая пения, она улыбнулась мне.

Закончив арию, она крутанулась на табурете:

– Фу! Какая невыносимая жара. Дайте мне что-нибудь выпить. Вон там. – Кивком она указала, где именно стоят напитки.

– Что вы будете пить?

– Там есть лед? Я кивнул.

– Тогда я выпью «Белую леди». – Она изобразила гримаску, означавшую просьбу не переусердствовать.

Подавая ей бокал, я спросил:

– Почему вы предложили поехать именно сюда?

Она посмотрела на меня. Потом многозначительно улыбнулась и нежно провела рукой по клавишам.

– Вы не знаете? – Она выгнула дугой брови, изобразив удивление. – Здесь я могу делать все, что мне правится, и никто не расскажет моему мужу, что он рогоносец. – Внезапно она запрокинула голову и рассмеялась. – Вы глупец, Дик. Вы ничего не знаете об Италии, верно? Во время войны вы провели здесь два года – и ничего не знаете. Ничего!

Она ударила по клавишам с неожиданной силой. Потом допила свой бокал и снова заиграла.

Я стоял и смотрел на нее, испытывая неловкость и смущение. Она была так не похожа на женщин, которых я знал прежде. Я желал ее. Но все же что-то меня сдерживало: то ли врожденная осторожность, то ли моя проклятая нога – не знаю. Музыка звучала с нарастающей страстью, и она запела. Но тут вошел Агостиньо и сказал, что ужин подан. Очарование момента развеялось.

Я не помню, что мы ели, но хорошо помню, что пили – прекрасное золотистое вино, мягкое, как шелк, с прекрасным букетом. После обеда – орехи, фрукты и «Алеатико». Это крепкое вино с острова Эльба. Джина то и дело наливала- мне, словно хотела напоить меня допьяна. Ее грудь высоко вздымалась, так что мне казалось, она вот-вот вырвется из платья без бретелек. Красный рубин сверкал у нее на шее, а глаза были зеленые-зеленые. Я чувствовал, как мое сознание постепенно заволакивает туман.

Кофе и ликеры подали в другой комнате. Джина продолжала петь, не сводя с меня глаз. Наконец она изо всех сил забарабанила по клавишам, извлекая из рояля какофонию звуков, и встала. Она наполнила свой бокал и подошла ко мне. Села рядом и позволила мне обнять себя. Ее губы оказались теплыми и податливыми, но тело ее противилось мне.

– Мне хотелось бы, Дик, чтобы вы не были таким милым человеком, – сказала она ласковым полушепотом, а когда я спросил, что она имеет в виду, она улыбнулась и потрепала меня по волосам.

И в этот момент я услышал шум самолета. Двигатели отчаянно ревели. Я весь напрягся, опасаясь, что он того и гляди рухнет на виллу, настолько низко он летел. Но страхи мои развеялись, когда я понял, что самолет совершил посадку.

– Я думаю, он сел, – сказал я и приподнялся с дивана, но она притянула меня к себе.

– Они часто пролетают здесь, – ответила она. – Это самолет из Мессины.

Я протер глаза и попытался объяснить ей, что самолет из Мессины не может лететь с востока на запад, но потом решил, что это не важно, и умолк. Я был слишком пьян.

Вошел Роберто. Он не постучал. Просто вошел и стоял, глядя на меня взглядом злобного животного. Джина оттолкнула меня и вскочила на ноги. Они стали разговаривать о чем-то вполголоса. Теперь тяжелый, плотоядный взор Роберто был прикован к ней. Я был не настолько пьян, чтобы не понять, что» это означает. И вдруг я начал смеяться. Джина повернулась ко мне. Кровь хлынула ей в лицо, глаза расширились и потемнели от гнева. Она подскочила ко мне:

– Почему вы смеетесь?

Я нс мог остановиться. Наверное, потому, что был слишком пьян.

Она наклонилась ко мне:'

– Прекратите. Слышите? Немедленно прекратите! Мне казалось, она догадалась о причине моего безудержного смеха и поэтому ударила меня по лицу.

– Я говорю вам, перестаньте! – крикнула она срывающимся голосом.

И то ли неприятный звук ее голоса подействовал на меня, то ли звон пощечины, но так или иначе я перестал смеяться.

Она все еще стояла, склонившись надо мной, и в какой-то момент я подумал, что сейчас она влепит мне очередную пощечину. Ее лицо было искажено страстью.

– Я же говорила вам, что родилась в трущобах Неаполя… – Она прервала себя на полуслове и быстро отошла к столику с напитками. Вернулась она с пузатым коньячным бокалом, наполненным почти до краев.

– Выпейте, – приказала она, вручая мне бокал. – А потом вы должны лечь в постель.

Я не хотел коньяку и, немного протрезвев, начал всерьез беспокоиться.

– Зачем вы меня сюда привезли? – Язык у меня все еще заплетался, и я не мог сфокусировать взгляд на ее лице.

Она опустилась на диван рядом со мной: