Проклятье древней гробницы

– Проклятая гостиница! – выругалась Вышинская, а по существу добавила: – Эта керамика может служить лишь сувениром для туристов. Сделана в наше время.

Жаров пулей влетел в кабинет следователя. Там уже сидел Минин с какими-то бумагами. Жаров, громко стукнув, поставил кувшинчик на стол.

– Осторожнее, разобьешь! – забеспокоился Минин.

– Не имеет значения, – сказал Жаров. – Это подделка. Вышинская определила кувшинчик как подделку. Похоже, что черные археологи не такие уж и квалифицированные.

– Не думаю, – проговорил Пилипенко, повертев в руках кувшинчик. – Этот Рудольф ведет свою игру. Вероятно, он хорошо знает ее правила. Кувшинчик, между прочим, точно взят из гробницы, и Лебедева определила его как подлинный.

– Что же происходит? – сказал Жаров.

– Возможно, не только Рудольф знает правила, но и Лебедева. Черт ногу сломит в этой античной яме. Не могут так грубо ошибаться сразу двое археологов – черный и белый.

– Откуда вообще взялись в гробнице подделки? – сказал Минин. – Кто и когда их сотворил?

Пилипенко задумчиво посмотрел в потолок. Сказал:

– Есть одно соображение. Допустим, некто имеет тайные коммерческие отношения с сотрудниками экспедиции, и часть предметов уже похищена, заменена подделками, а часть – настоящая.

– Тогда этот некто – вовсе не Рудольф, – сказал Жаров. – Он забрался в камералку, украл несколько предметов, иные из которых и оказалась этими подделками.

– Вот и мотив убийств вырисовывается… – сказал Пилипенко, затем снял трубку и приказал дежурному сержанту привести подследственного.

– Вот еще что, – сказал Жаров. – Я вспомнил, чего не хватало в вещах убитой девушки. Когда я видел ее на выставке, она носила ожерелье из черного жемчуга. Где оно?

Пилипенко молча кивнул и сделал пометку в своем блокноте. Значит, принял к сведению… Это и была та самая мысль, которая не давала Жарову покоя в те моменты, когда он видел кулон на шее у Лебедевой.

Вскоре привели Рудольфа. После первого же вопроса он возмутился, тукнул пальцем в кувшинчик, стоявший на столе.

– Это настоящий артефакт! Я купил его за… Не скажу сколько долларов!

– Разве ты не утащил его из гробницы? – спросил Пилипенко.

– Ну, утащил. Взял, то есть.

– Этот кувшинчик? Который, как ты только что сказал, сам купил на черном рынке за сколько-то там долларов?

Рудольф замялся. Проговорил фальшивым голосом:

– Наверное, это другой какой-то кувшинчик.

Минин спросил:

– А где жемчужное ожерелье девушки?

– Я археолог, а не вор! – возмутился Рудольф.

Пилипенко внимательно посмотрел на него. Затем нажал кнопку селектора. Вошел конвоир и увел Рудольфа. Следователь повернулся к Жарову:

– Куда же делось ожерелье? Нельзя ли проверить ее компьютер, письма, что ли? Она ведь ездила зачем-то в Симферополь. Не для того ли, чтобы продать свое сокровище?

Жаров не стал ломаться, хотя ему и было неприятно совершать перлюстрацию документов погибшей. Весь вечер он просидел в редакции, переводя взгляд с одного монитора на другой: ноутбук девушки стоял рядом с его редакционным «маком», слитый с ним в одну операционную систему, что, в принципе, задача невозможная, но такими доками, как Жаров, решаемая.

Компик Ольги был светленький, серебристый, на корпусе трогательные девочковые наклейки: цветочки, собачки…

Чем дальше он лез в чужую душу, тем больше возрастало его недоумение, которое затем сменилось настоящим шоком. Жаров стучал то по клавиатуре ноутбука, то по своей, прихлебывал кофе, поднимал голову и задумчиво смотрел в потолок. Наконец, снял телефонную трубку и нащелкал номер Пилипенки.

Через полчаса они уже встретились на Набережной, схлопнув руки в приветствии.

– Чем порадуешь, брат? – спросил следователь.

– В компьютере девушки на самом деле есть закладка на скупку драгоценностей.

– Отлично. Пошлю-ка я Клюева проверить это дело.

– Но это не главное. Девушка выходила в социальную сеть и беседовала там с покойным художником. Ругалась, в основном.

– Это важно? – с недоумением спросил Пилипенко.

– Нет. Но, благодаря полученному адресу, я вышел на его страницу. Так вот. В социальных сетях обозначаются друзья того или иного человека. И это уже важно. Потому что в друзьях художника значится не кто иной, как Рудольф. Причем, в категории самых близких друзей. Похоже, это именно он и послал пресловутый венок.

Пилипенко щелкнул пальцами. Жаров немедленно прокомментировал:

– Что означает сей знаменитый жест?

– Да, я щелкнул. Потому что это в корне меняет дело. Вся моя теория рушится, но… На смену ей приходит другая.

– Поделишься?

– Нет. Потому что это бредовая теория. И еще. Я говорил с землекопами, которые также живут в бытовке возле раскопа. Парень и девушка, они таскают носилки с землей. Так вот, они тоже видели кого-то ночью. Только вот их показания расходятся с тем, что говорили сторож и Лебедева.

– Сильно расходятся?

– Не очень. Вот что странно. Землекопы опознали Рудольфа. Но оба показали с уверенностью, что он не заходил в камералку. По их словам, он лишь заглядывал в окна. Однако он стащил артефакты. Которые точно были в помещении. Как это понимать?

Жаров помолчал, задумчиво глядя в сторону. Сказал:

– Не уверен я, что это был Рудольф.

– А кто же?

– Хотя и он тоже там был, но видели эти люди совсем другого человека.

Жаров ясно представил себе выставочный зал с археологическими находками, Лебедеву и Вышинскую, которые о чем-то горячо спорят на фоне окна, энергично размахивая руками. Хотелось бы знать, о чем, но дело сейчас не в этом. Мимо проходит Рудольф, явно пытаясь прислушаться к их разговору. В контровом свете окна видно, что его рыжая шевелюра точно такая же, как лиловый «одуванчик» Вышинской.

– У Вышинской точно такая же прическа, – сказал Жаров, – и ростом она высокая.

– Вышинская? – удивился Пилипенко. – Ночью на раскопках?

– В этом как раз нет ничего удивительного, если учесть, что они с Лебедевой вступили в некую приватную дискуссию сразу после их знакомства на выставке.

Пилипенко задумчиво теребил очки.

– И на похоронах художника они о чем-то спорили, – сказал он.

Пилипенко достал телефон, раскрыл, вызвал, как сразу выяснилось, Клюева.

– Вот что, Клюев. Найди историка из столицы, Вышинскую. Хотел бы с нею переговорить. В официальной обстановке, в моем кабинете.