Проклятие феи

– Потому что в нем обитает, – подсказала Катриона, – особенно неприятный дух плесени, который все подряд делает зеленым и липким и стонет ночами напролет.

– Я, знаешь ли, вероятно, смогла бы его изгнать, – заметила Тетушка.

– Вам… вам настолько неприятна сама мысль о том, чтобы жить в доме колесного мастера? – печально спросил Бардер.

– Тетушка! – возмутилась Катриона.

– Ох, милая моя… милые мои, – вздохнула Тетушка, – я с радостью приму ваше приглашение переехать в дом колесного мастера, если вы уверены, что сами этого хотите.

Она с улыбкой посмотрела на них и с подозрительной живостью повернулась к двери:

– Пойду-ка приготовлю чай.

Катриона успела заметить слезы у тети в глазах.

– Тогда нам осталось только объяснить все это Рози, – заключила Катриона.

– Разве Рози не обрадуется тому, что станет жить ближе к Нарлу? – спросил Бардер. – Если сам Нарл это выдержит.

– Да, она обрадуется, но у нее много… друзей в лесу, – пояснила Катриона.

Бардер, разумеется, знал о том, что Рози разговаривает с животными, но, поскольку он считал ее Тетушкиной племянницей и двоюродной сестрой Катрионы, его это никогда не удивляло. А воспоминание о некоем вечере, случившемся несколько месяцев назад, он постарался убрать как можно дальше от повседневных мыслей, чтобы сохранить в тайне и безопасности. Теперь же, когда его старый взгляд на Рози столкнулся с новым знанием, он помотал головой, и Катриона, догадавшись, к чему (или к кому) относится этот жест, встревоженно глянула на него.

Бардер заметил ее беспокойство и в свою очередь угадал, в чем дело.

– Не волнуйся, – попросил он. – Мысленно я много лет назад согласился быть с тобой и в добрые, и в дурные времена. И всегда знал, что ты фея, даже когда ты сама еще в это не верила. Остальное не имеет значения. – Он чуть помедлил и продолжил: – Я взял тебя и в ответ отдал тебе себя, даже если ты этого не знала. Что произошло с тобой, то произошло и со мной тоже, даже если я этого не знал.

Катриона прижалась лбом к его плечу и вздохнула.

«Паучок, упав на парчовый рукав… – подумала она. – Хотелось бы мне, чтобы это было так легко: просто чтобы никто из нас не говорил вслух о том, что знает».

В ее голове до сих пор часто звучал голос королевы: «Я так скучаю по своему ребенку… Скажите мне, что вы действительно существуете…» Но ей редко вспоминались слова маленькой феи: «И только этот стишок я могу подарить ей, моей милой, единственной малышке!»

«Но по крайней мере, я знаю еще на одну, и притом важную, вещь больше, чем сегодня с утра», – подумала Катриона.

Прильнув к плечу Бардера, она улыбнулась и запрокинула лицо для поцелуя.

Рози, к собственному смятению, обнаружила, что не уверена, как относится к новостям о предстоящей свадьбе Катрионы и Бардера и их общем переезде в деревню, в дом колесного мастера, где решил остаться работать и Джоб. То, что после смерти Саркона Катриона с Бардером поженятся, она знала так же твердо, как и все остальные в деревне (кроме Катрионы). Но внезапно (теперь, когда перемены навалились на нее) она осознала, что прежде не задумывалась, к чему это приведет.

«Я думала как ребенок», – с тревогой и стыдом сказала она себе.

Она жалела, что не задумалась об этом раньше: эти размышления сейчас помогли бы ей определиться. Рози чувствовала себя потерянной. Девочке стало казаться, будто она вовсе не она, а кто-то другой, что отдавалось эхом где-то в глубине души и пугало ее. Эхо подсказывало ей, что она не Рози и никогда ею не была, а была кем-то другим. Она всегда была кем-то другим. Кем-то, кто не имел отношения к Тетушке и Катрионе, к Туманной Глуши. Кем именно – эхо не говорило. Оно только отнимало все: уют, мир, безопасность, но ничего не давало взамен. Ей мерещилось, что она слышит некий чужой голос, называющий странное имя – ее имя, ее настоящее имя. Рози затыкала пальцами уши, но это не помогало: голос был совсем иного рода.

Впервые в жизни она проснулась в кровати, в которой спала каждую ночь, с тех пор как стала достаточно взрослой, чтобы не скатываться во сне с постели, и не поняла, где находится. Она лежала без сна, прислушиваясь к сонному дыханию Катрионы и Тетушки – глубокому и тихому Катрионы, слегка шелестящему Тетушки, – и не узнавала их тоже. А она знала звуки, издаваемые ими во сне, и смутные очертания их тел под одеялами так же твердо, как все остальное, как форму собственной руки и собственное имя… Но тени сказали ей, что ее имя ей не принадлежит, а форма ее руки менялась. Ей было пятнадцать, за последний год она выросла на четыре дюйма, и тело превращалось из приземистого в долговязое. Даже пальцы стали длинными и костлявыми, а не пухлыми в ямочках, как у ребенка.

Она лежала в темноте и прислушивалась к тихому бормотанию домовых мышей, рассказывающих друг другу, что Флинкс только что вышел, а одна из ставен осталась незапертой. Она ощутила, как сова бесшумно промчалась в вышине, – ее голова была полна мыслей об обеде, бессловесных, но достаточно громких, чтобы Рози услышала их сквозь стропила и соломенную кровлю. Она слышала и другие вещи – безголосые, бессмысленные: лежащее у себя в нише ожерелье, которое так высоко ценила Катриона, и горгулью с веретена-волчка, висящего в деревянном кольце, куда ее убирали, когда прялка стояла без дела. Они говорили: «Спи, спи, мы посторожим и присмотрим за тобой». И тогда Рози поняла, что это ей снится, и с улыбкой заснула.

Она не рассказала о своем смятении ни Катрионе, ни Тетушке, отчасти опасаясь, что это их расстроит, особенно Катриону, а отчасти страшась одной из мерзких на вкус Тетушкиных настоек. Но они обе заметили. Катриона встревожилась, потому что она всегда тревожилась, а еще потому, что причиной душевных волнений Рози считала новости о предстоящем переезде в деревню, к Бардеру. Но Тетушка сказала, что Рози слишком быстро растет и ей, должно быть, трудно в себе разобраться.

За десять недель, прошедших от официального визита Бардера в дом до свадьбы, она выросла еще на дюйм. Тетушка надставила подол платья, которое предстояло надеть Рози, еще одной полоской ткани, чтобы оно, как и полагалось, по-прежнему доходило до лодыжек и чтобы неопрятные, крепко поношенные ботинки, оказавшиеся единственной обувью, подходящей ей по размеру, не выглядывали из-под него больше необходимого.

Рози вела себя непривычно покладисто, и это было удобно, но Катриона предпочла бы хлопанье дверьми и вопли о нежелании жить в деревне, где чужой дым, кухонные запахи и пыль с дороги мешают поддерживать порядок, что и без того непросто в доме феи. Но девочка молчала. Она даже не возразила против того, чтобы надеть на свадьбу платье, а юбки она ненавидела почти так же сильно, как собственные волосы, и носила штаны с тех пор, как научилась ходить.

Все, что смогла придумать на этот счет Катриона, – это попросить Нарла приглядывать за ней.

К этому времени Катриона уже хорошо разбиралась в ворчании Нарла, и звук, которым он ответил на ее просьбу, сообщил ей, что Нарл тоже заметил перемену в Рози и сам об этом думал. Спустя день или два после этого Рози вернулась домой, куда больше похожая на саму себя, чем в последние несколько недель, и сообщила, что Нарл начал учить ее врачеванию лошадей.

Девочки реже становились подмастерьями, чем мальчики, и никто не ожидал, что Рози понадобится учеба вне дома, поскольку рано или поздно она должна была оказаться феей, а до тех пор работа для лишней пары рук нашлась бы и так. Нарл изредка брал временных учеников – не обычных, на которых ему не хватало времени, как он утверждал, если на него нажать, но взрослых мужчин (женщины-кузнецы встречались еще реже, чем мужчины-феи), уже знакомых с ремеслом и желающих научиться делать замысловатые штуки вроде Тетушкиных очажных подставок для дров и ворот лорда Прендергаста. Но хотя Нарлу, как и всем кузнецам, частенько приходилось лечить лошадей и, в отличие от многих кузнецов, он хорошо с этим справлялся, он никогда не предлагал учить других тому, что знает сам. До Рози.