Проклятие Гиацинтов

Нет, ерунда. Когда они садились на поезд в Савельках, этой компании в вагоне не было. Они появились только потом, на следующей станции.

Да ерунда все это. Случайное несчастье, жертвами которого стали Микка и Лерон, как другие становятся жертвой катастроф. И тоже, наверное, сетуют на несправедливость судьбы: почему это случилось именно со мной?!

Тихий стон Микки прервал ее мысли. У Лерон защипало глаза от жалости к мужу.

Боже ж ты мой, как, наверное, больно Микке! Если Лерон только от прикосновений пальца готова вопить от страха и боли, то Микка, в чей зад внедрился член какого-то подонка, испытывает поистине невыносимые страдания…

И ничего не сделаешь: убьют.

Но если… если ему так больно, почему он возбудился? Или боль возбуждает мужчин? Что знает, что понимает Лерон в их природе? Да ничего!

Член Микки втискивался в голый живот Лерон и с каждым мгновением становился, казалось, все больше и больше. Потом Микка опустил руку, которой до этого приобнимая Лерон, и… она снова оцепенела от изумления, поняв, что он пытается пробраться к ней, в нее!

Она дернулась, чтобы отстраниться, но сзади в нее втыкался наглый палец, сбоку ребра покалывал нож. Лерон невольно подалась к Микке, расслабила стиснутые мышцы, выгнулась покорно — зажмурилась от боли, когда мужское орудие принялось внедряться, путаясь в волосках, в ее сухую, напряженную глубину… Ей было больно, больно от каждого толчка, а Микка двигался все резче — и вот он замер, прильнул к Лерон мгновенно вспотевшим животом — и тотчас между ног у нее стало мокро. Микка дернулся раз и два — и затих. Точно так же затих и Шторм. Лерон видела его остановившиеся, помутневшие глаза.

Все кончилось? Они оба, они…

У Лерон подогнулись ноги, но острие ножа снова кольнуло под ребра, как бы призывая стоять ровно и терпеть… Она стояла, изо всех сил стараясь ни о чем не думать, но вдруг ее пронзила мысль: вдруг у нее внутри еще оставались следы ее крови, на которую у Микки аллергия?! Что, если у него сейчас начнется приступ?

Она испуганно уставилась в лицо мужа. Он был красный, потный, но дыхание выравнивалось, зрачки уже уменьшились. И вообще было непохоже, чтобы он испытывал боль. Он даже делал какие-то странные движения одной рукой, и Лерон поняла, что Микка пытается привести себя в порядок, натянуть спущенные трусы и брюки.

Лерон качнулась вправо, влево — ничто не впилось в ребра.

Понятно. Удовлетворив похоть, эти твари убрали ножи.

Вот сейчас как заорать: «Милиция! Помогите!»

Бросятся негодяи наутек или снова выхватят оружие?

Да не это главное! Главное — решить, чту Лерон скажет милиции, даже если вообразить такую сцену из телесериала и допустить, что менты из поездной бригады и впрямь немедля примчатся на ее зов. Да, что она скажет? «Нас с мужем изнасиловали!» Да ее на смех поднимут. Среди толпы народу? В вагоне поезда? А отчего же вы не орали, не звали на помощь? Вам нравилось, что ли?

Им не поверят. Можно не сомневаться, что не поверят!

Но на их с Миккой телах должны остаться следы от втыкавшихся в них ножей. Конечно, им скажут: мало ли что это, мало ли, чем и когда вы могли порезаться! И это… какой позор! Можно себе представить, как будут злорадствовать эти замученные дачники, глядя на дорогую рубашку и брюки Микки: оттрахали мужика при всем честном народе, а он и не пикнул!

Микка молчал потому, что боялся позора. Да, это понятно. Не ножей — позора! И с обжигающей ясностью Лерон вдруг поняла, что единственный выход для них — молчать. Молчать перед другими людьми, молчать друг перед другом. Делать вид, будто ничего не произошло. Иначе… иначе как же они будут жить?

У них впереди целая жизнь в позоре. Смогут ли они пробыть рядом целую жизнь, муж и жена, жертвы изнасилования?! Да ведь Лерон тоже, можно сказать, изнасиловали, хоть сделал это ее собственный муж. Его принудили, заставили… Наверное, Шторм приказывал ему…

— Следующая станция — Нижний Горький! — раздался голос диктора, и Лерон зажала рот ладонью, чтобы не заорать, так страшно было услышать этот громовой голос, возвещающий о том, что придется теперь расстаться с равнодушной толпой, облепившей их с Миккой потные, пахнувшие чужими мужиками тела, и оказаться без этой защиты — наедине друг с другом, впервые посмотреть друг другу в глаза — и понять, что они хотят сейчас одного: оказаться друг от друга как можно дальше…

Лерон как во сне двигалась к выходу. Ноги подкашивались, ее качало, она то и дело натыкалась на плечо Микки, но он не делал даже попыток поддержать ее.

Двигались к выходу еле-еле, ведь впереди выходили и те, кто стоял в проходе, и сидевшие. Лерон казалось, что внутри ее хлюпает мужское семя. Что-то моталось между ногами, сковывая и без того меленькие шажки, Лерон не сразу поняла, что это ее трусики, упавшие до щиколоток.

Ее жаром ударило, так и хлестнуло! Нет, поднять их невозможно. Остается только выпростать из них ноги. Пусть валяются. Потом, когда по ним пройдут все пассажиры, они превратятся в грязную тряпку. Вот удивится уборщица, когда увидит их в пустом вагоне!

Лерон затрясло от мелкого истерического хохотка.

Черт, да когда же перестанет течь по ногам вязкая, липкая жидкость? Как противно! Как противно то, что делают мужчины с женщинами! Интересно, захочет ли она еще хоть раз заняться сексом — еплей! — с мужем? Наверное, придется — при условии, что, выйдя на перрон, они не разбегутся в разные стороны немедленно. Придется… ведь нужно иметь детей.

Нужно? Кому это нужно? Микке? Лерон?

Она не знает, ничего не знает. Только лучше искусственное осеменение, чем снова испытать это! Снова ощутить в себе мужчину… Отныне образ мужчины всегда будет восприниматься ею как образ насильника. Врага!

Сначала те двое в библиотеке. Потом Микка со своим этим, как его, привязанным страпоном. Теперь…

Нет, это невыносимо, то, что ползет по ее ногам. Нужно хоть как-то вытереться, что ли. Юбкой промокнуть, курточкой? Стоп: в кармане был пакетик с одноразовыми платками.

Лерон перехватила куртку, скользнула рукой в карман, достала пакет. Нет, невозможно так извернуться, чтобы вытереться среди толпы, не привлекая ничьего внимания.

Да ладно, будь проще! Тебя только что отымели среди этой же самой толпы, не привлекая ничьего внимания. Поэтому давай, давай…

Нет, платочки маленькие. Лучше юбкой. Потом выбросить ее, чтоб не напоминала, чтобы не слышать больше этого ненавистного запаха, который так и разрывает ноздри: запаха мужского извержения. Бр-р, вот гадость…

Лерон попыталась сунуть оставшиеся платки в карман, но рука ее наткнулась на что-то длинненькое, примерно с мизинец. Оно было гладкое и напоминало на ощупь гриб с маленькой шляпкой. Лерон вытащила это из кармана — кажется, уже зная, что увидит! — и все-таки не поверила глазам, когда в ладони оказалось… каменье херь.

Да-да! То самое, которое Лерон подобрала лет десять тому назад у крыльца и которое потом невесть куда исчезло.

Что ж это получается? Лерон сунула каменье в карман курточки и забыла?

Нет, ерунда. Курточка — почти новая. Два года тому назад куплена. В это время хери у нее уже давно не было. А главное, что примерно две недели назад куртку пришлось постирать, потому что Лерон уронила ее в лужу. Уж конечно, она вывернула все карманы, потому что знала о своей дурацкой привычке стирать вещи с оставшимися в карманах деньгами. Пусть это были деньги невеликие, десятки, не больше, но все же деньги! Этак простираешься! Да, она проверила карманы и может поклясться, что в это время они были пусты, пусты!