Проклятие Ильича

Попробовал тогда Ильич с чёрного хода зайти. Может, магия проснётся, и он даже без воспоминаний реципиента стену разберёт на запчасти. Опять смежил веки колдун Левин.

«Ахалай-махалай»? «Трах-тибидох»? «Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре»? «Крибли, крабле, бумс»? «Сусака, масака, лэма, рэма, гэма!.. Буридо, фуридо, сэма, пэма, фэма»? Из Волшебника Изумрудного города, кажется. «Бамбара, чуфара, лорики, ёрики, пикапу, трикапу, скорики, морики! Явитесь передо мной, летучие обезьяны»? Это точно из него, из Волшебника. «Абра-швАбра-кадАбра». Хрен знает, откуда, но точно работало. А сейчас нет. Последнее осталось. Если и оно не сработает, то дело швах. «Крекс-фекс-пекс»!

Левин открыл один глаз, второй прилично затянуло синяком, волдырём и прочей опухолью, посмотрел на окно и кусок стены, который собирался развалить. Нет, трещинки-то в местах соединения камней видны, но они, возможно, и раньше там были. Оппа! А зрение-то, как у молодого. Даже лучше. Стена метрах в пяти, и каждую трещинку и червоточинку видно. Точно не его тело.

«Крекс-фекс-пекс»!

Снова на стену посмотрел. Нет. Трещин не добавилось.

Глупое какое попаданство у него. Избили в первый день и сожгут завтра. Магии нет. Памяти бывшего хозяина тела нет. Что-то тёплое лежит под боком, но это точно не эльфийка и даже не гномиха. Обидно. А самое плохое, что это не Дюймовочка его.

Попыток пробраться в закоулки памяти нового тела Владимир Ильич не прекратил. Борец же, не привык сразу сдаваться. Лучше помучиться, как товарищ Сухов сказал. Возможно, нужно не слова дурацкие говорить, а представить себе мысленно, как стена рушится, и очень сильно этого захотеть. Представил и напрягся весь, аж каждая отбитая мышца заболела.

Бабах.

Левин подскочил. Нет. Это дверь в их камеру открылась, двое здоровых дядюганов в портках на босу ногу прошли к «унитазу» подхватили его и, разбрызгивая ароматизаторы по полу, вышли. Не-не, он другое представлял.

Бабах.

Дверь снова открылась, и «унитаз» встал на место. Вспугнутые ароматы разлетелись по всей камере. Апчхи. И глаза ещё заслезились. Сейчас бы каши гречневой с дурианом, он и то меньше воняет.

Бабах.

Резинку, что ли, не могут к двери прибить?

— Обед. Через пять (чего-то — Левин не разобрал) заберу, — прокаркал один из вчерашних блондинов.

И народ посыпался с нар, бросился к бадейке.

— А ну, стоять! — перекрыл всё рык Еркима. — Фоня, мне и колдуну насыпь сверху.

Ну хоть какие-то плюсы есть в его попаданстве.

Событие девятое

Все, что хорошо начинается, заканчивается плохо. Все, что плохо начинается, заканчивается ещё хуже. Закон Мерфи

Каша была… Наверное, это просо. Левин так-то каши не любил, особенно сладкие. Из проса вообще не ел никогда. Всегда веник себе представлял. Каша из веника — так себе реклама. Пусть будет пшёнка, но сверху бросили несколько горошин разваренных и какие-то куски чего-то жёлтого. Чёрт их, инопланетян, знает, почему бы у них моркови жёлтый цвет не иметь. Есть же жёлтая морковь на земле. А вот просо было явно переварено — каша. Ну, каламбур.

Фоня притащил ему в небольшой деревянной мисочке, что принесли вместе с бадейкой, с горкой приличной этого варева. Стало понятно, почему Ерким велел рыжему сверху зачерпнуть — овощей, сиречь витаминов, было в избытке. А те, что снизу черпали, просто с желтоватой кашей отползали от заветной бадейки. Они так авитаминоз схватят. Цинга начнётся.

На удивление, пахло от каши вполне сносно.

— Завтла казнь, холосо сёдня колмят. Всела гнилые бобы были, и меньсе в два лаза, — похвастал Фоня, присаживаясь рядом на нары.

Себя шепелявый тоже не обделил витаминами. Страхолюдина эта гуинпленовская поставила миску на колени и три раза руку ко лбу, к сердцу и к животу поднесла. Левин на автомате тоже перекрестился. Так-то атеистом был, но раз пошла такая пьянка, поневоле о боге вспомнишь.

— Это тайный знак колдунов? — рыжие многосантиметровые ресницы захлопали.

— Самый тайный. Ты никому не показывай. Только в самом крайнем случае.

Левин свёл брови, строгую физиономию делая. Как уж получилось. Глаз опух, скула тоже. Синяк, должно быть, во всю рожу. Настоящий колдун.

— Ес, колдун. Завтла велёвку плоклинать.

Левин огляделся. Все уже наяривали, пристроившись вдоль стен и у нар. Столовые приборы у каждого были свои. Назывались «руки». Ни одной ложки, ни одной вилки. Даже хаши ни одной — палочки, в смысле, японской. Так-то Владимир Ильич и не сомневался, что это не Япония. Блондины одни кругом и рожи овальные, хоть и лохматые. Пришлось последовать примеру аборигенов. Приходилось плов в Таджикистане руками есть, правда лепёшку в помощники взяв. О, да у него лепёшка есть. Фоня же ему потом сунул под бок. Ильич её достал из тряпицы и луковку тоже и покрошил всё в кашу, попробовал часть крошенуть Фоне, но тот отскочил:

— Тибе колдовать завтла. Сила нузна.

— Понял, не дурак.

Пришлось в одну харю трескать.

Что можно сказать о пшёнке? Вот одно точно — сахара туда покласть забыли. Соли тоже забыли. Перца — забыли. Как тут повара с такой-то памятью работают? Не иначе точно также, как пожарные инспекторы местные. Пофигисты.

А каша была вкусной. Её было прилично, и всю до последней крошки Левин умял и кусочком лепёшки размякшей ещё подчистил. Отдельно от мозга Владимир Ильич понимал, что бурда это отвратная, и запах странный, и вкус, но это отдельно от мозга. А сам мозг, проголодавшийся и побитый, требовал калорий и даже килокалорий. И потому объявил кашу объедением. Ничего, вот выберется Ильич из этой передряги и покажет мозгу… иномирному? иномирянскому? иномирянинскому?.. Покажет ему, как деликатесы выглядят, отведёт в пельменную и пирогом с краснорыбицей усугубит.

Неожиданно желудок с мозгом согласился, что каша была объеденческой, и выдал волну тепла и сонливости. Что тут же рыжий и подметил:

— Спи, колдун. Пока спис, сила выластит. Ты тода не только велёвку, но и свой костел плоклянес. Мозет, и тебя с ними на католгу, если не смогут сзець?! — и глаза синие вытаращил.

— Попробую.

— Поплобуй. Католга луце костла!

Умный. Правду про него Еркин сказал.

Сон был странный. Волшебник, как их в мультиках рисуют, в колпаке и плаще тёмно-синем со звёздами алюминиевыми, вырезанными и приклеенными на БФ, чего-то втолковывал Владимиру Ильичу, но смысл ускользал. Отдельные слова слышались, а всё предложение не собиралось из них.

— Ты, сенсей, пореже шпрехай, — попросил волшебника Левин. — Не понял ничего. Давай рассказывай, как верёвку проклясть и стену развалить. Ну и, чего уж в жизни не бывает, как костёр проклясть, чтобы он не горел.

Дед сивобородый колпак скинул и зло уставился на неофита. Да как скажет речугу. Как скажет. Ничего не изменилось. И без колпака ту же ахинею Лукомор тарабанил. Слова понятны — а смысла в них нет.

— Уважаемый, а другого сенсея прислать можно? Непонятно ты поёшь, может, друга позовёшь, ты слова тут издаёшь, и не хрена же не поймёшь. О! Стихи. Амфибрахий, наверное.