Проклятие Кеннеди

— Сегодня кто-то пытался меня убить. Если я стану кандидатом, они повторят попытку.

Она ощутила панику, но подавила ее. Не остановилась, по-прежнему шла рядом с ним. Хотела спросить его, кто, как и почему, но промолчала, чтобы он говорил в том порядке, какой сочтет нужным.

— Есть и еще кое-что.

Да, вам пришлось нелегко, Джек.Он вспомнил слова Хазлама. Вы были так близки к Кеннеди, как только возможно для постороннего человека; и все же вы не были посторонним. И с тех самых пор вы шли по стопам отца. А может быть, я ошибся, сказал Хазлам. Может, это просто совпадение и Джон Кеннеди лишь стал для вас примером, как для многих других. Возможно, вы решили пойти за ним, почти воскресить его, просто потому что восхищались им, как многие другие.

Он говорил с Кэт, иногда поглядывая на нее, а иногда почти рассеянно устремляя взгляд в гущу деревьев.

Почему ты рассказываешь мне об этом? — рука Кэт скользнула под его локоть. Почему именно сейчас? Он все еще говорил. Один человек по имени Хазлам, рассказывал он, сегодня утром спас ему жизнь, а вечером пришел к нему в кабинет и сказал, что о разговоре, который сейчас состоится между ними, потом следует забыть.

— Кто этот Хазлам? — спросила она.

— Приезжий из Лондона.

— Он с тобой или против тебя?

— Со мной.

Надолго ли, спросила она. До конца, ответил он.

Откуда ему стали известны факты, о которых они говорили, спросила она; каковы были его мотивы тогда и каковы они теперь? Когда она познакомится с Хазламом, то поймет, ответил ей Донахью. Они зашли уже довольно далеко в лес; их окружали лесные запахи и звуки.

— Почему ты рассказываешь мне об этом сейчас? — снова спросила она.

— Потому что, если я стану бороться, ты должна знать о грозящей опасности.

— Значит, если ты выдвинешь свою кандидатуру, они снова нападут на тебя?

— Да.

— А кто будет охранять тебя в этом случае?

— Хазлам.

Они прошли по тропинке через сухое русло лесного ручья, поднялись на другой берег. Так что ты хочешь услышать, едва не спросила она. Стоит ли мне бороться дальше, ответил бы он. Вместо этого она спросила:

— Какие твои любимые строки?

— Откуда? Из стихов, прозы, из песни?

— Просто любимые строки. — Они переступили через упавшее дерево. — Может быть, любимые — не то слово. Те, что тебе всего ближе, те, которые ты никогда не забываешь?

— Ты знаешь их.

— Все равно скажи.

Он вновь перенесся в другие места, в Арлингтон, — стоял на гранитной площадке, глядя на Вашингтон, а перед ним, на каменной стене, были выгравированы знакомые цитаты. Три справа, три слева и одна — в середине. Слова из инаугурационной речи тридцать пятого президента.

Она вдруг почувствовала холод, почти озноб. Она уже не слышала голоса мужа — вместо него рядом прозвучал голос человека, убитого в Далласе.

Они остановились; теперь слышно было только пение птиц. Она повернулась и заставила его выпрямиться, смахнула с его воротника воображаемую соринку.

— Я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал, Джек Донахью.

Другой на его месте подумал бы, что она хочет напомнить ему о девочках, о том, что надо обеспечить их безопасность. Но Донахью знал, что она скажет не это.

— Когда ты станешь кандидатом, когда будешь приносить присягу, через два года после этого, ты включишь в свою речь эти слова.

Они повернули обратно к дому.

— Что сегодня произошло? — наконец спросила она.

— У памятника была бомба, — сказал он. — Хазлам нашел ее.

— Те же люди, что убили Митча?

— Вероятно, да.

Они снова миновали пересохшее русло и поднялись на другой берег. Вокруг уже сгустилась тьма, над деревьями поднялся месяц.

— Так что ты собираешься делать? — спросила она.

— Пока не решил.

— Помнишь «Хилл-стрит-блюз»? — она снова взяла его под руку.

Так назывался телесериал о полицейских, который показывали в семидесятых и начале восьмидесятых: Дэниэл Треванти в роли Франка Фурилло и Верония Хеймел в роли Джойс Давенпорт.

— Конечно.

— А Эстерхауса? — Имя дежурного по отделению, который проводил брифинги в начале каждой серии.

— Да.

— Помнишь, что он говорил в конце каждого брифинга?

Кажется, Донахью улыбнулся; кажется, он даже отпустил смешок.

— Что тут смешного? — спросила Кэт.

— Хазлам говорит примерно то же, что и Эстерхаус, только по-своему.

— А именно?

— Вообще-то у него есть два названия для двух немного разных вещей. Он называет их Первой и Последней заповедями.

* * *

Пирсон провел в «Ястребе и голубке» уже больше часа: сидел вместе с Эви за одним из столиков в глубине зала и ковырял в тарелке. Что случилось, хотела спросить она. Однако молчала, давая ему время справиться с вихрем мыслей в его голове.

Я хочу тебе рассказать, думал он, но что мне рассказать и сколько я имею право рассказать тебе? Что кто-то, возможно, меня преследует? Что сегодня утром в Арлингтоне должна была взорваться бомба, предназначенная для Донахью?

— Эд. — Бармен поднял над головой телефонную трубку.

Пирсон чуть покачал головой, как бы говоря Эви, что понятия не имеет, кто бы это мог быть, и подошел к стойке. Она смотрела за ним и заметила, как мгновенно он изменился, как напряглись его лицевые мышцы и распрямилась спина.

— Да. Понял. Сейчас разберусь.

Он посмотрел, хватит ли у него мелочи, и подошел к платному телефону.

— Джонатан, это Эд. — Она едва слышала его. — У меня, в одиннадцать. — Вечера или завтрашнего утра — она догадалась, о чем его спросили. — Сегодня.

Он набрал следующий номер.

— Барбара, это Эд… — И предыдущий разговор повторился еще четыре раза. Затем Пирсон снова сел за столик и улыбнулся ей.

— Ты тоже будь — Джек специально просил. Они с Кэт уже выехали. — Он махнул рукой, чтобы подготовили счет, и глянул на часы. До одиннадцати нужно сделать еще уйму звонков, о многом договориться и отдать множество поручений.

— Что случилось, Эд?

Эви никогда не забудет этого мига; того, как он посмотрел на нее, и блеска в его глазах.