Проклятие победителя

Кестрель невольно вспомнила, что случилось с ее матерью. Как отец пытался остановить кровь, а она все текла по его рукам. Сейчас он внимательно смотрел на дочь, и ей показалось, что он вспоминает о том же или догадался, что она об этом вспомнила. Словно зеркала, поставленные друг напротив друга, они бесконечно отражали один и тот же кошмар.

Отец перевел взгляд на свои усыпанные шрамами руки.

— Я послал за лекарем. Можешь подождать его, если хочешь. — Его голос звучал ровно, но Кестрель все равно заметила слабую печальную нотку, которую никто другой, наверное, не расслышал бы. — Я бы не предложил, если бы не был уверен в своих силах. Я считаю, что это нужно сделать как можно скорее. Но выбор за тобой.

Он посмотрел ей в глаза. Его взгляд заставил ее поверить: он не позволил бы Айрексу убить ее, он сорвался бы с места и всадил нож ему в спину, если бы увидел, что дочери грозит смерть. Он бы наплевал и на ее честь, и на свою собственную.

Разумеется, Кестрель сомневалась. Но она кивнула. Рабыня принесла отцу чистые тряпки, которые он подложил под распухшее колено. Потом генерал подошел к очагу и подержал лезвие небольшого ножа над огнем, чтобы он не вызвал заражения крови. Затем вернулся к ее постели, держа почерневший клинок в руке.

— Я обещаю, — произнес он, но Кестрель так и не поняла, что он имел в виду. Что ей станет легче? Что он знает, что делает? Что он бы спас ее на дуэли, если бы это потребовалось? Нож воткнулся ей в ногу, и Кестрель снова лишилась чувств.

Отец оказался прав. Когда Кестрель открыла глаза, ей уже было намного лучше. Перевязанное колено ныло, но воспаление исчезло, а вместе с ним и жгучая боль.

Генерал стоял спиной к ней и смотрел в темноту за окном.

— Наверное, нам стоит расторгнуть договор, — сказала Кестрель. — С больным коленом я в армии никому не нужна.

Он повернулся и ответил на ее слабую улыбку.

— И не надейся. Рана болезненная, но не опасная. Скоро ты встанешь на ноги, а через месяц будешь ходить как ни в чем не бывало. Никаких серьезных повреждений. Если не веришь мне и думаешь, что меня ослепила надежда однажды увидеть тебя в рядах офицеров, спроси врача. Он сидит в гостиной.

Кестрель бросила взгляд на закрытую дверь спальни, удивившись тому, что врач ждет снаружи.

— Я хочу задать тебе один вопрос, — объяснил отец. — Лучше, чтобы никто не слышал.

У Кестрель так кольнуло в груди, что она забыла о больном колене. Как будто ей воткнули нож в сердце, а не в ногу.

— Какую сделку ты заключила с Айрексом? — спросил генерал.

— Что?

Он пристально посмотрел на нее.

— Дуэль складывалась не в твою пользу. Потом Айрекс вдруг перестал нападать, и у вас, похоже, состоялся интересный разговор. Когда поединок продолжился, Айрекса будто подменили. Он не мог проиграть — по крайней мере, не так. Ты убедила его поддаться.

Кестрель не знала, что ответить. Когда отец задал вопрос, она ужасно обрадовалась, что он не касался причин дуэли, и прослушала половину из того, что сказал генерал.

— Кестрель, я просто хочу убедиться, что Айрекс не сможет тебя этим шантажировать.

— Нет. — Она вздохнула, разочарованная тем, что отец разгадал ее уловку. — Скорее наоборот.

— Вот как? Хорошо. Так ты расскажешь мне, как ты это сделала?

— Я знаю одну тайну.

— Прекрасно. Нет, тайну можешь мне не рассказывать. Знать ничего не желаю.

Кестрель уставилась на огонь. Пляшущие язычки в очаге зачаровывали ее.

— Думаешь, мне есть дело до того, как ты победила? — мягко добавил отец. — Ты победила. Это главное.

Кестрель подумала о Гэрранской войне. О том, сколько страданий она принесла этой стране, и о том, как действия отца привели к нынешнему положению вещей: Кестрель стала госпожой, Арин — рабом.

— Ты правда так думаешь?

— Да, — ответил генерал. — Правда.

Арин услышал, как скрипнула дверь казармы. Этот звук заставил его вскочить. Только она могла прийти сюда так поздно. Но потом раздались шаги, и пальцы Арина, вцепившиеся в решетку темницы, разжались. Это не ее походка. Ночной посетитель был гораздо крупнее — его шаги тяжелые и медленные, явно не женские.

Пятно света приближалось к темнице Арина. Увидев, кто это, он отшатнулся. Кошмар его детства ожил. Генерал закрепил факел на стене и уставился на раба, оценивая его с ног до головы, изучая его лицо и свежие синяки. То, что он увидел, заставило его еще сильнее нахмуриться.

Генерал был совсем не похож на Кестрель, но Арин нашел сходство с ней в гордо вздернутом подбородке и в глазах — их взгляд выдавал такой же острый ум, как у дочери.

— Она жива? — Ответа не последовало, и тогда Арин повторил то же по-валориански. Этим вопросом он уже навлек на себя немилость, поскольку не имел права его задавать, поэтому решил добавить слово, которое поклялся никогда не говорить: — Господин.

— Она в порядке.

Арин словно избавился от давно мучившей его боли.

— Будь у меня выбор, я бы убил тебя на месте, — произнес генерал, — но тогда поползет еще больше сплетен. Я тебя продам. Не сразу, чтобы никто не подумал, что это связано со скандалом. Но скоро. В ближайшее время я не буду уезжать из дома. Знай: я слежу за тобой. Если хоть раз увижу тебя возле моей дочери, могу и передумать. Прикажу разорвать тебя на куски. Ты все понял?

23

Начали приходить письма. В первый же день после дуэли Кестрель кинулась вскрывать их, надеясь отвлечься от своей болезни и желая узнать, что теперь думают о ней в обществе. Ведь после того, как она победила лучшего бойца в городе, ее должны зауважать!

Но оказалось, что письма в основном от Джесс и Ронана. Друзья не слишком умело пытались ее подбодрить. А потом пришла записка — маленький, плотно сложенный квадратик бумаги с гладкой печатью. Почерк был женский, подписи не было.

«Думаешь, ты одна такая? Первая валорианка, которая додумалась затащить в постель раба? Дурочка!

Позволь объяснить тебе правила игры.

Не выставляй все напоказ. Как ты думаешь, почему никто не осуждает сенатора, который в поздний час вызывает к себе в покои хорошенькую горничную? Почему никто не обращает внимания, когда генеральская дочка подолгу катается в карете с красивым рабом, который якобы служит ей свитой?

Подобные связи в принципе возможны. Просто мы делаем вид, что они невозможны. Это позволяет нам закрывать глаза на то, что каждый пользуется своими рабами, как ему угодно».

Лицо Кестрель вспыхнуло, а потом исказилось, точно лист бумаги, который она смяла в кулаке. Сейчас же надо бросить письмо в огонь и забыть о нем. Обо всем забыть.

Но когда Кестрель попробовала пошевелить ногой, колено отозвалось болью. Она спустила ноги на пол, посмотрела на очаг, потом на свои босые ступни. Задрожав, попыталась успокоить себя: это происходит из-за того, что ноги ее не держат и она не в состоянии даже подняться и дойти до другого конца комнаты.

Кестрель разорвала письмо на мелкие клочки.