Проклятие Синь-камня: книжка о потерянной любви

* * *

Мартина разбудили голоса. Кто-то тряс его за плечо и громко шептал:

– Отец Митрий, проснитесь! Нужна ваша помощь! Отец Митрий!

Во сне юноша подумал, что это и есть он – святоша. А Мартина Иевлева никогда не существовало. Но потом в правильности этой догадки начали сомневаться и голоса.

– Смотри, он какой-то слишком молодой, мальчишка ещё, – говорил один.

– Ага. У него над губой пух только занимается, – соглашался второй. – А отец Митрий вроде взрослый мужик.

– Парень, ты кто? И где святой отец? – заорали оба, и юноша, наконец, пробудился.

– Я – Мартин. А отец Митрий… давно далече, – сказал парень, морщась от яркого света, которой бил из раскрытой двери землянки.

– Упокой Господь его душу, – гости несколько раз перекрестились.

– Вы не так поняли, дяденьки, батюшка в добром здравии, – юноша окончательно проснулся, – Но он тут больше не живёт. Тут вообще никто не живёт. Я сам только вчера пришёл.

Мужики переглянулись и снова перекрестились. Оба были с огромными нечёсаными бородами, в каком-то рванье. Их руки опирались на аркебузы, за плечами торчали охотничьи луки, а на поясах висели ножи. И Мартин с ужасом подумал, что пока он спал, пришельцы могли его хоть пристрелить, хоть зарезать. Это несомненно были разбойники, и рассказы о дружбе отца Митрия с ворами подтверждались.

– Люди добрые, не убивайте меня. Я с раздавленной ногой, и угрозы не представляю, – попросил юноша, схватившись за колено, которое опухло и сильно ныло.

– Не бойся, нам убивать людей вера не велит, если ты только сам не нападёшь, – высказал странную для разбойника мысль тот, у которого борода была покустистее. – Давай посмотрю твоё колено, раз мы всё равно здесь.

– Не надо, я сам знахарь, – соврал Мартин, которому очень хотелось, чтобы непрошенные поскорее убрались – раз уж им не с руки его убивать.

Он раздвинул мужиков и выбрался из землянки наружу. Колено ныло, болело, разваливалось. Юноша проковылял несколько шагов и рухнул близ того места, где раньше находилось кострище.

– Парень, раз ты знахарь, может посмотришь наших хворых и раненых? – не отставали гости. – Мы за тем сюда и шли к отцу Митрию. Только не знали, что он того… Что ушёл из скита. Мы давно не были в ваших краях.

– А где раненые? Далеко? – спросил Мартин скорее из любопытства, потому что связываться с ворами ему очень не хотелось. – Вы же видите: с такой ногой я не ходок.

– Это да, – согласился кустистый мужик. – Но мы можем тебя понести. Нам очень нужно!

– Мы встали лагерем на краю леса в той стороне, – второй дядька махнул рукой в противоположном от Преображенского направлении. – С нами женщины и дети, мы уже месяц в пути, и только что бились с разбойниками. Дальше двигаться с больными не можем. Поможи!

– А чего вы не завернёте в какое-нибудь село и Христом не попросите? – парень уже понял, что это не разбойники, а какие-то кочевники. – Вам дадут еды и может снадобий каких…

– Нам нельзя в село, – мужики снова перекрестились. – Староверы мы, в Ветку 24 направляемся.

Только тут юноша обратил внимание, что мужики крестятся не по-нашему. Он представил себя одного в раскольничьем лагере, на хромой ноге, без зелий и опыта в излечении… Представил, и замотал головой:

– Нет, добрые люди. Я – не отец Митрий, и пользы от меня как от знахаря мало.

– Жаль, – бросил кустистый, и его взор упал на крест, выбившийся из-под рубахи Мартина. – А это у тебя откуда?

24

Ветка – остров на реке Сож (ныне – Гомельская область Белоруссии). В конце XVII века был облюбован русскими староверами, поскольку находился в 15 верстах от границы – на территории Речи Посполитой. Бежавшие от религиозных гонений представители разных старообрядческих течений основали на Ветке огромное поселение, просуществовавшее почти 80 лет. Однако граница не помещала русской армии дважды разорить «пристанище беглораскольников». В конце концов часть ветковцев ушла в другие центры своей веры. А часть вернулась в Россию под гарантии императрицы Екатерины II, главным образом – в Сибирь.

– Господь послал.

Мужики снова переглянулись, откашлялись и уставились на навершие беседки, от которого практически отвалилось деревянное распятие.

– Парень, если не хочешь, чтоб тебя несли к раненым, дозволь доставить их сюда. Лагерь – не лучшее место для тех, кто готов предстать пред Отцом нашим. А тащить нам не в тягость. Мы охотники, лес нам что дом родной.

Мартину хотел только одного – бы раскольники убрались. А там, он, может, как-нибудь переползёт через болото в село:

– Несите, сделаю что смогу. Здесь наверняка ещё остались сухие травы и лекарские книги отца Митрия.

– Только вот что, парень, – сказал тот из мужиков, который был менее лохмат. – Здесь прямо на тропе – необычный рыжий валун. Он здорово похож на камни с языческих капищ. Ты не знаешь, откуда он взялся? Не было ли у скита раньше места для сборища поганых?

– Про валун и язычников я не никогда не слыхал, – признался Мартин. – Но тут неподалёку должен лежать мёртвый медведь. Пожалуйста, снимите с него шкуру, а внутренности – закопайте. Иначе скоро сюда явятся волки, а может кто и похуже. И ещё – прибейте бобров на ручье.

* * *

Мартин перебирал корзины и туески отца Митрия и прикидывал, может ли он излечить себя сам. Излечить не корешками и настойками, а обретённым у Синь-камня колдовским способом. Он представил, как по незнанию вызывает внутри не целительный огонь, а ледяные осколки, сразившие лесного князя, и эти осколки превращают его тело в решето… От этого юноше стало нехорошо, и он зло подумал: «Чародей недобитый». А ведь, если он сейчас не покинет скит, придется лечить не чирей на ноге влюблённой дурочки, а настоящие боевые раны взрослых мужиков. И ещё Бог весть какие дорожные болезни, о которых он не имеет ни малейшего понятия.

Сушеные травы и грибы, запасённые бывшим монахом, оказались в более-менее сносном состоянии, но главное – сохранились книги. За это, как понимал Мартин, надо благодарить бобров (вечная им память). Конечно, сырость для пергамента и бумаги – очень плохо. Но, если бы тропа оставалась проходимой, сюда из села давно наведались бы любители чужого добра. Юноша сложил самые ценные книги в суму, и решил дать колену передохнуть до утра. А там – доплыть, доковылять и доползти до села.

Но утром, едва занялся рассвет, в скит явились староверы со своим раненым. Как им удалось затемно пробраться по лесу с тяжело больным на руках – этого Мартин не представлял.

– Медведя мы не нашли, пропал куда-то, али привиделся тебе, – объявили охотники, словно это имело сейчас какое-то значение. – А нашего товарища всё же осмотри, мил-человек.

Делать нечего. Надо было уважить просьбу, и взглянуть на человека, которого доставили сюда умирать. До его кончины точно оставалась недолго, потому что лицо раскольника представляло собой кровавую кашу. Один глаз вытек, над вторым нависала иссиня-чёрная опухоль, лоб рассекала вмятина, а носа практически не осталось. Изуродованный находился без сознания и в горячке.