Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

Закипая ревнивой злобой, он повелительно изрек:

– А теперь пошли прочь, – затем уже устало добавил: – Как же вы мне все надоели.

23

В чистом поле, у столбовой дороги, менее чем в полуверсте от предместья Варшавы расположился на вынужденный роздых отряд литовских шляхтичей полковника Озорчука. Три десятка воинов, собрать обещанную зятю полусотню Ян не смог – кое-кого пришлось оставить для охраны имения, коротали время, как могли. Большинство из них дремали, лежа прямо на траве, но не выпуская из рук поводьев нерасседланных коней. Лишь двое дозорных непрерывно следили за городской заставой.

Солнце уже зашло, сгустились сумерки, а приметная своею позолотой да белой мастью лошадей карета канцлера все никак не выезжала из столицы.

Сам полковник, усевшись по-турецки возле маленького костерка, предался свойственным его годам размышлениям. В пятьдесят лет воспоминания о минувшей молодости совсем свежи, но сама она уже безвозвратно потеряна. Казалось, будто бы еще вчера зеленым юношей ты покидал родимый дом, а вот уже и дочь замуж вышла, того гляди внуки пойдут. Как человек, проживший жизнь свою достойно, Ян ни о чем не сожалел. В каждом возрасте свои заботы, радости да печали. Раньше, правда, их побольше было: той же славы воинской и женской любви искал. Теперь все проще сделалось – лишь бы у Еленки ладно жизнь сложилась, а остальное уже мало волнует. Хотя, пожалуй, жаловаться грех. Муж дочери завидный достался – князь и один из первых богачей Речи Посполитой. Староват, конечно, летами больше ей в отцы годится, только тут уж ничего не поделаешь – красавцы молодые канцлерами всей Литвы не бывают. Одно плохо, шибко зять в междоусобицы встревать горазд. С всесильными князьями польскими враждовать задумал. Как бы лиха с ним какого не стряслось. Ну а муж ведь и жена – одна сатана. Случись что со Станиславом, тогда Еленке тоже несдобровать.

Насмешливый знакомый голос неожиданно прервал размышления Яна.

– Вы чего так беспечно разлеглись? Татарвы с казаками на вас нет, те б давно уж всех повырезали.

Потревоженный полковник поднял голову и увидал трех всадников, незаметно подкравшихся со стороны дороги, но тревога тут же уступила место радости. В вынырнувшей, словно из-под земли, троице Озорчук признал Гжегожа, Марцевича и Ежи, который после набега на имение Воловича стал одним из ближайших людей Шептицкого. Что-что, а искреннюю преданность да благородство души чувственный хорунжий ценить умел.

Ловко спешившись и обращаясь уже не столько к полковнику, сколько к его воинам, Шептицкий с укором заявил:

– Разленились вы, как погляжу, на новой службе. Отчего дозоры лишь у городской заставы выставлены? Никак, Варшаву штурмовать намереваетесь на сей раз?

Обнимая друга, Озорчук, как бы в оправдание своих бойцов, ответил:

– Так не на Дунае и не под Смоленском стоим, а у ворот родной столицы, чего ж нам опасаться?

– Сразу видно, пан полковник, давно ты в Варшаве не бывал. Здесь особо осторожным требуется быть, – с печалью в голосе промолвил Гжегож.

Поздоровавшись со всеми за руку, хорунжий прилег возле костра. Ему явно нездоровилось. Синеватые мешки под глазами, мелко дрожащие пальцы красноречиво свидетельствовали о том, что предположения полковника были справедливы, и за месяц, прошедший со дня Еленкиной свадьбы, Шептицкий не изменил своей пагубной привычке.

Более того, оказавшись на хуторе один, без Марыси, Яна и Елены, он впал в глубокую тоску. Причиною тому стало, конечно же, замужество принцессы их рыцарского братства. Гжегож был немножечко влюблен в Еленку, хотя никогда бы не признался в этом даже самому себе, хорунжий относился к ней всегда как к дочери. А потому, увидев старого приятеля ее мужем, Шептицкий шибко загрустил. Его собственная жизнь предстала перед ним в таком сером цвете, что не помогла и прирожденная мечтательность. Одним словом, пребывание на свадьбе да вызванные встречею с Воловичем воспоминания не пошли на пользу бывшему гусару. Заключив союз с зеленым змием, он принялся глушить свою такую же зеленую тоску. Дело шло уже к позорной гибели отчаянного шляхтича в вечной битве вина и человека, из которой никто и никогда не выходил победителем, но тут явился гонец Озорчука.

Узнав, что он еще кому-то нужен, что полковник без него вообще, как без рук, Гжегож сразу образумился. За один день он собрал свою лучшую в литовском ополчении хоругвь и двинулся в путь. За всю неблизкую дорогу Шептицкий не выпил ни глотка хмельного зелья, но перенесенный месячный запой явно давал о себе знать.

Зябко кутаясь в старенький плащ, хорунжий спросил:

– Ну, рассказывай, как вы здесь живете, как Еленка себя в княгинях чувствует? А то в имении у канцлера ни от кого толку не добьешься. Что его слуги, что наши шляхтичи, все одно твердят – князь с княгиней и полковником в Варшаву уехали, только вечером вернутся. Я людей оставил в вотчине, пускай с дороги отдыхают, а сам с Марцевичем да Ежи вас встречать отправился.

– Ничего живем, грех жаловаться, – охотно ответил Ян, ему тоже не терпелось поделиться с другом своими переживаниями. – Еленка только вот с жиру бесится. Я тебя для того и вызвал, чтоб в рассудок здравый ее привел. Это только ты умеешь.

– И чего принцесса наша вытворяет? – насмешливо поинтересовался Гжегож.

– Сегодня, например, на праздник к князю Вишневецкому поехала. Станислав как ее ни отговаривал, уперлась и все. Не хотите, как хотите, одна поеду. Нашла, дуреха, у кого гостить. Мы тут с зятем князя этого в таких делах уличили, за которые голову на плаху положить немудрено.

Заметив, как встревожился Шептицкий, полковник замолчал на полуслове. При упоминании о Казимире, хорунжий вздрогнул и строго вопросил:

– А ты почему здесь?

– Так Станислав попросил, негоже, говорит, с целым войском к Вишневецкому являться, дружки его нас засмеют. Да не беспокойся, как только Елена с мужем за городские ворота выедут, мы их сразу под охрану возьмем. Ну а в своем доме или в городе даже этот упырь вряд ли посмеет на канцлера Литвы напасть.

Вскочив на ноги, Гжегож озлобленно воскликнул:

– Еще как посмеет! Ты гада этого не знаешь. Он только на моей памяти трех жен со свету сжил и никто ему в укор слова не сказал – всем жить хочется. И с Еленкой Казимир цацкаться не будет, а с твоим зятем тем более.

Уже сидя в седле, Шептицкий раздраженно пробурчал:

– Повезло девке, что отец, что муж дурак, а друг отца горький пьяница.

Таким его полковник раньше никогда не видел. Вспомнив о том, что столь решительным безвольный Гжегож бывает лишь перед лицом большой опасности, Озорчук безропотно покорился и побежал к коню.

– Не отставай, может, еще успеем, – бросил вслед ему хорунжий.

24

Прорываться сквозь заставу у городских ворот Шептицкий не стал. Гжегож был не только отчаянным рубакой, но и отменным, осмотрительным в бою офицером. Опасаясь поднять тревогу да поставить на ноги весь Варшавский гарнизон, он, подскакав к воротам, придержал коня и, обращаясь к начальнику караула, дружелюбно оповестил:

– Хорунжий Шептицкий, прибыл с литовскими рыцарями на праздник к князю Вишневецкому.

Затем вынул из своего почти всегда пустого кармана случайно завалявшуюся в нем серебряную монетку и подал ее стражнику.

– Припозднились, ваша милость, гости князя почти все уже разъехались, – промолвил тот, но улещенный подачкой тут же добавил: – Хотя, канцлер ваш пока не выезжал. Поспешайте, может быть, еще успеете отведать вин из подвалов Вишневецкого.

– Дай то бог, – ответил Гжегож, будто бы он впрямь был озабочен тем, что опоздал на праздник, и рысью поскакал по широкой столичной улице, увлекая за собой весь отряд. За прошедшие пятнадцать лет бывший ротмистр не позабыл, где находится обитель его бывшего начальника, а потому быстро вывел своих собратьев к замку Казимира.