Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

Как только Княжич вышел из воды, к нему тут же подбежал сначала Маленький, за ним, опираясь на плечо Новосильцева и крепко прихрамывая, подошел Ярославец. Щека князя была чуток порублена, но он, похоже, не замечал стекавшей на соболий воротник струйки крови.

Счастливый блеск, что полыхнул в глазах обоих Сашек при виде живого и даже не раненого друга, сменила горькая печаль, когда тот уложил на землю Красного. Не углядев на Гришке ран, казачонок изумленно вопросил:

– Как он смерть-то принял, неужели утоп?

– Да нет, не утоп, – еле сдерживая закипающую в сердце ярость, заявил Иван. – Его сзади пуля клюнула, как раз напротив сердца, а выйти ей, видать, кольчуга не дала. Не пойму, как так случилось, что Григорий выстрел в спину получил? Он же первым на ордынцев кинулся. Коль они бы подстрелили, то рана б на груди была. Не из вас ли кто десятника убил невзначай, – добавил он, строго глядя на столпившихся вокруг станичников.

– Да ты что, побойся бога, – возмутился Новосильцев. – Не решились, видно, нехристи с Красным в честном бою сойтись, вот и пальнули в спину.

Княжич недоверчиво покачал головой, но, припомнив, как совсем недавно сам чуть не погиб от пули в спину, с благодарностью взглянул на Ярославца.

– Ладно, все одно теперь уж ничего не поделаешь, кладите на коней убитых да поехали, – тяжело вздохнув, распорядился он и обратился к Емельяну. – Сразу к воеводе поведешь полковника, иль до утра подождешь?

Чуб вопрошающе взглянул на князя Дмитрия, как, мол, лучше поступить.

– Ты королевского вельможу захватил, сам его пред светлы очи Петра Ивановича и доставишь, а мы с атаманом будем вас сопровождать, – не задумываясь, ответил тот.

На полдороге к поселению, в котором обосновался Шуйский со своею многочисленной челядью, казаков встретил небольшой отряд стрельцов во главе с Барятинским. Безошибочно признав в Адамовиче пленника, полковник с явной завистью сказал:

– Гляжу, поздравить тебя можно, не оплошали твои разбойнички, князь Дмитрий.

Однако, почуяв на себе презрительный взгляд атамана, чуток смутился и деловито вопросил:

– Как мой сотник, заслужил прощение?

– Сотник твой отменный воин, одним из первых был в бою. Спеси сбей с него чуток – цены ему не будет, – усмехнулся Новосильцев.

– Вот и славно. Езжай, Евлампий, к своим стрельцам да гляди у меня, в другой раз так легко от кары не отвертишься, – пригрозил князь Бегичу и, еле сдерживая гнев, злился он на самого себя за проявленное перед варнаками малодушие, строго вымолвил: – Велено вас встретить, как вернетесь, и сразу же доставить к воеводе.

При въезде в московитский стан казаки разделились. Бойцы знаменной полусотни под предводительством Ярославца да преисполненного гордостью Сашки Маленького направились к своим землянкам, а их старшины с Барятинским и пленником свернули к самой большой избе, где, судя по всему, расположился всесильный воевода и любимец Грозного-царя, князь Петр Иванович Шуйский.

Оставшись в одиночестве, Бегич облегченно вздохнул. Евлампий распрекрасно понимал, что ежели хорунжий Княжич прознает о его ссоре с погибшим казаком Гришкой Красным, ему несдобровать.

– Пока, вроде, пронесло, дальше видно будет. Со дня на день непременно огромадное сражение с поляками случится, а разбойников-то наверняка в самое пекло пошлют, – подумал он.

Тем временем Иван и его спутники уже подъехали к обители вождя русского воинства. Барятинский, бесцеремонно расталкивая княжеских телохранителей, взбежал на крыльцо. Прежде чем переступить порог, он оглянулся и, призывно взмахнув рукой, обратился к Чубу с Новосильцевым:

– Входи, князь Дмитрий, и ты, атаман, обрадуйте Петра Ивановича своей удачей.

Едва они исчезли за дверью, стрелецкий голова недобро посмотрел на – Княжича, затем надменно, словно какому-то холопу, приказал:

– Жди со своим поляком здесь, когда нужен станешь – вызову.

Князево паскудство не задело чувственной Ванькиной души. Барятинский был чужаком, а любого, кто не принадлежал к казачьему братству, удалой хорунжий, как и юный друг его Сашка Маленький, не воспринимал всерьез. Новосильцев был, пожалуй, единственным исключением.

Чтоб хоть как-то скоротать время, Княжич принялся разглядывать слонявшихся по двору приближенных Шуйского. Эти заспанные, помятые люди являли собой цвет русского воинства. Созерцая их заржавленные сабли да такие же кольчуги, он невольно вспомнил недавно виденный железный строй королевских гусар.

– Нельзя нам за реку соваться. Где с такими горевоинами супротив шляхетских рыцарей устоять. Тут даже пушки не помогут, – подумал он и твердо порешил поделиться своими помыслами с первым воеводой.

Долго ждать Ивану не пришлось. Вскоре на крыльцо вышел донельзя довольный Емельян и громко, чтобы все услышали, провозгласил:

– Заходи, хорунжий, Петр Иванович самолично видеть тебя желает, да полковника с собой прихвати.

– Шагай, – Иван толкнул вперед Адамовича, который боязливо жался возле своего похитителя. Когда тот начал подниматься вверх по лестнице, Княжич увидал, что маленькие ножки тщедушного поляка уже обуты не в бывшие давеча на нем дорогие, сафьяновые сапожки, а в какие-то стоптанные опорки из свинячьей кожи.

– Уже успел полковника ограбить, сволочь мелкая, – беззлобно выругался Ванька. Из всей знаменной полусотни изящная обувка пленника в пору могла прийтись лишь Сашке Маленькому.

15

Когда Иван с Адамовичем, пройдя сквозь темные, без единого оконца сени, вошли в просторную горницу, взору их представился большой, покрытый парчовой скатертью стол, сплошь уставленный сулеями с вином да серебряными кубками. На хозяйском месте восседал сам Петр Иванович, а по обе стороны от него все старшие начальники русского воинства. Насчитав по левую и правую руку князя ровно по шесть сотрапезников, Княжич невольно усмехнулся. Не воинский совет, а тайная вечеря, да и только. Господь бог с двенадцатью апостолами.

К немалому изумлению хорунжего, рядом с первым воеводой сидели Чуб и Новосильцев. Прежние любимцы – Мурашкин с Барятинским притулились на самом краю.

«Вона почему ты на меня сердит, – глядя на угрюмый лик стрелецкого полковника, догадался Ванька, не очень-то обидевшийся на чванливый окрик князя, но и не забывший про него. – Что только зависть с людьми не делает. Вместе же воюем за святое дело, а его удача наша в тоску аж привела. Прямо хоть обратно возвращайся в стан к католикам да сам на дыбу вешайся, чтоб Барятинского ублажить, – насмешливо подумал он. Однако, тут же вспомнив о поляках, с грустью заключил: – Да, при таком междоусобии трудно будет шляхту одолеть. У латинян в их войске, со всего свету набранном, сплоченности гораздо больше».