Прокурор Горайко и его коллеги

Таким образом, попытка Ройзмана прикрыться общественностью была разоблачена.

Но он продолжал утверждать, что дал на следствии ложные показания, что все написанное в обвинительном заключении о разветвленной сети сбыта — чепуха.

Ройзмана мог изобличить только Кириленко, но Кириленко не было. И Ройзман, а вместе с ним и другие подсудимые, не признавшие свою вину, поверив, что следственные органы не скоро найдут Кириленко, стали отрицать даже совсем очевидные обстоятельства.

Поэтому ни мне, ни Игорю Борисовичу, ни всем остальным участникам следствия отсутствие такого важного свидетеля и будущего обвиняемого, как Кириленко, не давало покоя. Каюсь, мне он мерещился даже во сне — этот грязный, но очень нужный в данный момент тип.

Мы не давали покоя милиции, прося ускорить розыск Кириленко.

Вечером, когда мы, усталые, вернулись с процесса в прокуратуру, чтобы подвести итоги судебного дня и наметить задачи на завтра, зазвонил телефон. На проводе Львов! И, о радость! Мы слышим, как начальник следственного отдела прокуратуры Львовской области говорит:

— Задержан Кириленко!

Игорь Борисович немедленно выехал во Львов. Он всегда отличался оперативностью и не жалел сил и здоровья, если того требовали интересы следствия, но на этот раз превзошел себя. К двенадцати часам дня он уже вернулся, имея в портфеле показания Кириленко, который во всем признался и подтвердил все то, что мы знали о Ройзмане и сети сбыта.

Когда началось дневное судебное заседание, Кириленко в специальной автомашине доставили во двор здания, где слушалось дело. Ройзман, услышав, что представитель государственного обвинения возбуждает ходатайство о допросе Кириленко в качестве свидетеля, так и замер от неожиданности… В зал ввели Кириленко.

Последующее уже не представляет интереса, да и всего, о чем говорилось на суде в течение почти трех месяцев, здесь не перескажешь. Главное было сделано: благодаря настойчивости и оперативности одного из рядовых работников прокуратуры Игоря Борисовича Самойловича раскрыто такое запутанное и сложное преступление.

РАЗГОВОР В ПОЕЗДЕ

Ехал я в Москву со своим другом прокурором Петром Горайко. Поезд шел быстро. Людей в вагоне было мало. Спать не хотелось; мы вышли в коридор и разговорились, стоя у открытых окон, обдуваемые ветерком.

— Вчера у меня на приеме была одна пожилая женщина, — говорил Горайко, — она с возмущением заявила: «Вы только одно и стараетесь делать — во что бы то ни стало обвинить человека. Знаю я вас… Прокуроры всегда такие…» Сына этой женщины осудили за участие в разбойном нападении.

— Вы не правы, — возразил я ей, — советский прокурор не только обвинитель, но и страж законности, там, где надо, он защищает человека.

— Пустые слова, — бросила она.

— Посмотрел я на нее, и обидно мне стало. Не за себя, а за тех, кто до сих пор не понимает существа деятельности советского прокурора.

И на память мне пришли многие дела и многие прокуроры, поступавшие совсем не так, как казалось этой женщине…

I

Это было еще до войны на Дальнем Востоке. Меня, тогда еще молодого следователя, вызвал прокурор Давид Евсеевич Качурин и сказал:

— Вот что, товарищ Горайко, примите к производству это дело. Не пугайтесь его многотомности. Начато оно давно, еще в марте 1937 года. Обвиняется заместитель главного инженера крупного строительства Овдиенко. Остальное вы сами прочтете. Сколько нужно вам времени?

— Ознакомлюсь с делом и доложу.

— Хорошо. Кстати, не забудьте прийти ко мне в воскресенье на обед. Ведь вы холостяк…

…Я начал листать дело.

«Овдиенко, будучи заместителем главного инженера строительства, допустил преступную халатность при сооружении жилых помещений для размещения рабочих. Были выстроены бараки, не отвечающие условиям жизни людей…» —

читал я постановление о направлении дела в прокуратуру.

У меня сразу возникло много вопросов, один из них — почему это дело так долго велось?

В первом постановлении о предъявлении Овдиенко обвинения говорилось, что он с целью вредительства утвердил неправильные проекты на строительство жилых помещений. Однако за два года следователь не смог доказать виновность Овдиенко; арест же оправдывал тем, что если даже вредительство не доказано, то уж преступная халатность налицо.

По существу мне полагалось сделать еще очень многое, так как в деле был собран только обвинительный материал. Надо было установить еще все то, что оправдывало действия Овдиенко.

Если им потребовалось два года для расследования этого дела, чтобы доказать преступную халатность, то мне, как представлялось, нужно не меньше времени, чтобы посмотреть, что делается, если так можно выразиться, на второй стороне медали; не окажется ли она более весомой. В последнее я очень верил.

Не скрывая своего настроения, я доложил обо всем прокурору. Давид Евсеевич испытующе посмотрел на меня и сказал:

— Рано свое мнение высказываете, товарищ следователь, здесь надо хорошенько разобраться. Для окончания следствия устанавливаю два месяца. Достаточно?

Я не стал возражать.

Давид Евсеевич производил впечатление болезненного человека: низкого роста, сутулый, ходил всегда как-то боком. Но это был человек исключительной работоспособности, всесторонне образованный, очень трудолюбивый, прекрасный специалист своего дела, принципиальный в решениях.

Нередко в воскресные дни он приглашал к себе на квартиру нас, молодых следователей, на обед или на чай. За столом мы часто вступали с ним в полемику по разным вопросам. Он горячился, отстаивал свою точку зрения, но, будучи гостеприимным хозяином, никогда не давал почувствовать, что он начальник, приговаривая, что гость всегда прав.

Совсем другим он был за служебным столом: требовательный, строго соблюдал закон и требовал от нас того же.

Помню 1939 год, события в районе реки Халхин-Гол. Качурин, как я уже сказал, сам был неутомимым и нас не жалел. Докладываешь, бывало, и видишь, что он закрыл глаза, кажется, дремлет. (Он только что вернулся из далекой поездки.) Невольно снижаешь голос.

— Почему замолчал?

— Вы устали, Давид Евсеевич, отдохните.

— Ничего, ничего, докладывай!

И пока все дела не расскажешь, он не ложился, а рано утром Давид Евсеевич уже докладывал начальству о прошедших событиях.