Прокурор Горайко и его коллеги

Требуя от нас много, он в то же время по-отцовски заботился о нас. Помню, как в одной из бригад случилось чрезвычайное происшествие: при наладке оборудования был по неосторожности убит один из инженеров. Давид Евсеевич предложил немедленно вылететь в эту бригаду. Герой войны в Испании и дважды Герой Советского Союза комкор Смушкевич, командовавший тогда авиацией, штаб которой был размещен вблизи от нас, приказал выделить самолет, чтобы как можно скорее доставить меня на место происшествия. Я летел на самолете впервые; Давид Евсеевич знал это и перед полетом напутствовал меня: рассказал, как нужно себя держать при взлете, в полете и при посадке и даже больше — он подошел к летчику и (так как я находился в кабине, где был пулемет, — это происходило как раз в период военных действий на Халхин-Голе) попросил летчика проинструктировать меня, как пользоваться этим пулеметом, если вдруг покажется противник.

Однако я отвлекся. Вернусь к делу Овдиенко, которое полностью завладело моим вниманием. Основное вещественное доказательство — проекты бараков — я разглядывал не раз. Много стояло на них виз с размашистыми или, наоборот, скупыми подписями вышестоящих начальников.

— Как же так, — рассуждал я сам с собой, — Овдиенко обвиняется в преступной халатности при строительстве жилья, но ведь проекты окончательно утверждались не им, а вышестоящими инстанциями. Комиссия приняла жилье с указанием, что отступлений от проектов при строительстве не допущено. В чем же тогда виноват Овдиенко?

Еще и еще раз проверялись и уточнялись все детали, допрашивались многие люди, истребовались дополнительные документы.

— Нет, не виновен, ни в чем не виновен Овдиенко, — не сомневался я, листая дело.

Вот анкета Овдиенко. Прапорщик в первую мировую войну, с 1917 года в Красной Армии. Может быть ему поставили в вину это офицерство? Нет, не может этого быть, чепуха! — возразил я сам себе. — Ведь у нас в Красной Армии и в партии было немало бывших царских офицеров. На память пришел Николай Васильевич Крыленко — первый Главковерх, большевик, но ведь и он был прапорщиком. А сколько генералов царской армии верно служили новой власти?!

Вызову завтра на последний допрос Овдиенко и пойду к Давиду Евсеевичу с докладом, решил я.

Утром следующего дня был доставлен Овдиенко. В который раз я внимательно разглядывал этого поседевшего человека, высокого, стройного и широкоплечего, с честным, открытым лицом. Что там ни говори, а внешнее впечатление тоже имеет огромное значение. Нет! Это не преступник, это ошибка, страшная ошибка…

И я загорался возмущением в адрес тех, кто арестовал и держал два года в тюрьме честного советского человека. Будь на то моя власть, я бы немедленно выпустил его на свободу.

— Опять отвлекусь немного в сторону, — как бы извиняясь, сказал Горайко.

…Спустя много лет мне как-то пришлось выступать перед студенческой аудиторией. Молодежь задавала много вопросов о имевших место в прошлом нарушениях законности. Наши враги злорадствовали, распускали всякого рода слухи, чтобы поссорить молодежь со старшим поколением: «Мол, вы жили, когда творилось беззаконие, и коль скоро вы мирились с этим, значит и вы виновны». Это, конечно, было выгодно только врагам. Но ведь известно, что и в эти годы не все было так уж плохо. Было много честных, принципиальных людей. Они и сейчас, находясь на пенсии, могут смотреть прямо в глаза современникам. Один студент меня спросил: «А вы не боялись тогда принимать правильные решения по делам?»

— Нет, не боялся, — честно ответил я. — И даже не думал о том, что кто-то будет меня за это преследовать.

Вернусь к Овдиенко. Я даже не задумывался о каких-либо плохих для меня последствиях, если буду настаивать перед прокурором об освобождении Овдиенко и о прекращении его дела за «отсутствием состава преступления».

— Как будто мы подходим к финишу, уважаемый товарищ, — сказал я Овдиенко.

Он вздрогнул, потом прошептал: «За два года меня впервые так назвали».

Я еще не мог ему сказать, как предполагал поступить в дальнейшем с его делом, хотя мне очень хотелось высказать свои мысли. Сказав конвоирам, чтобы они ожидали моего возвращения, я быстро пошел с делом к Давиду Евсеевичу.

— Прошу разрешения окончательно доложить дело Овдиенко.

— Но ведь прошел только один месяц. Неужто успел все сделать?

— Да, по-моему все ясно. Овдиенко ни в чем не виновен и его надо освободить из-под стражи, а дело прекратить.

— Что-то очень быстро к такому решению пришли, товарищ следователь.

— Он, Давид Евсеевич, ни в чем не виновен.

— Не виновен, говоришь? — прокурор выдержал паузу, как бы раздумывая над тем, что я сказал. — Вот что, дорогой, я давно уже хотел поговорить с тобой об этом деле. Но откладывал разговор, чтобы проверить самого себя и ни в коем случае не влиять на твое решение. — Давай-ка вместе еще раз допросим Овдиенко: хочу задать ему несколько вопросов.

Когда мы вошли в кабинет, Овдиенко встал.

— Сидите, сидите, — сказал Давид Евсеевич, — и сел за стол. Он спросил у Овдиенко:

— Ответьте мне откровенно: могли вы как заместитель главного инженера отказаться от строительства бараков?

— Нет, ни в коем случае.

— Еще один вопрос: кроме вашей в других организациях тоже строили бараки по этим проектам?

— Да! Во всех.

— Отступление от проектов было допущено?

— Нет.

…Вернувшись в кабинет Качурина, мы долго разбирали материалы дела, читали и еще раз перечитывали их.

Подняв усталые глаза, Давид Евсеевич внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Пиши постановление об освобождении. Я тебе говорил, что хотел проверить себя и принять решение наверняка. Потому что могут найтись умники, которые будут жаловаться на прокурора, а мне не хотелось бы еще раз возвращаться к этому делу. Ясно, мой заместитель допустил ошибку, когда давал санкцию на арест еще тогда, в 1937 году. Пиши постановление и немедленно.

Я стремглав вылетел из кабинета прокурора. Потом взял себя в руки и спокойным уверенным шагом зашел в свой кабинет. Овдиенко сидел, положив голову на стол. Он дремал. Конвоиры переминались с ноги на ногу.

— Иван Иванович, где ваша семья?

— Жена уехала к родным в Саратов, там и сын. А почему вы заинтересовались моей семьей? — спросил Овдиенко с удивлением.

— Интересуюсь, куда вы направитесь, когда будет подписано постановление об освобождении вас из-под стражи.

Не успел я договорить, как Овдиенко закрыл лицо руками, плечи его вздрагивали, поседевшая голова покачивалась. Потом он попросил, чтобы зашел прокурор, и, когда появился Давид Евсеевич, Овдиенко молча крепко пожал ему руку.