Прокурор идет ва-банк. Кофе на крови. Любовник войны

– Не надо! – отказался Юрпалов. – Записывайте что хотите! Хозяин приедет… – И он многозначительно замолчал.

– «Вот приедет барин, барин нас рассудит…» – подхватил Оболенцев. – Считаете себя таким ценным кадром?

– Да уж не в последних хожу! – заявил Юрпалов.

Закончив обыск, один из оперативников вышел проверить, стоит ли автотранспорт у входа. Вернувшись, он кивком головы дал понять Оболенцеву, что все в порядке. Юрпалов подписал протокол не читая.

«Очень рассчитывает на защиту Липатова и Борзова, – подумал Оболенцев, глядя на успокоившегося Юрпалова. – Дурачок, не понимает, что он уже списан в утиль».

Первыми увидели арестованного репетирующие в ресторане артисты варьете. Наталья, сидевшая за роялем, неожиданно ударила по клавишам и запела:

– «По тундре, да по широким просторам, где мчит курьерский Воркута – Ленинград…»

Злобно сверкнув глазами, Юрпалов пересек зал.

Спустившись в холл, Оболенцев заметил швейцара, который, припадая на левую ногу, спешил к выходу. У лифта, испуганно перешептываясь, сгрудились несколько взволнованных горничных. С кривой улыбкой на лице за стойкой застыла Белянка.

И все со злорадством смотрели, как двое в штатском ведут Юрпалова, еще не так давно бывшего здесь повелителем судеб.

Юрпалов попытался сохранить лицо. Поравнявшись с группкой взволнованных горничных, он громко и возмущенно проговорил:

– Вы мне еще ответите за этот… произвол!

И от одного звука его барского голоса злорадные огоньки в глазах подчиненных погасли. Каждый подумал: «Выкрутится!» Видя их изменившиеся лица, Юрпалов проникся уважением к самому себе. Поэтому в машину он садился, как в собственный лимузин – без страха за будущее.

Правда, когда приехали к нему домой, где был также учинен обыск, вел он себя хоть и дерзко, но уже менее уверенно.

– Это чьи деньги, Юрпалов? – спросил Ярыгин, извлекая из-под дивана завернутые в газеты пачки казначейских билетов.

– Теща с нами живет. Сейчас, правда, с женой в Тамбовскую губернию уехала. Откладывала бабушка всю жизнь себе на похороны, – с невозмутимым видом ответил он.

– Понятно! – протянул Оболенцев. – А вот сберкнижки у вас здесь на двадцать семь, двенадцать, тридцать одну и двадцать пять тысяч рублей. Это что, тоже на похороны?

– Всю жизнь тружусь с утра до ночи. Во всем себе отказываю. Рублик к рублику на свой дом откладывал, – так же невозмутимо ответил Юрпалов.

– А это что? Неужели у вас в гостинице и ресторане золотыми червонцами рассчитываются? – опять спросил Оболенцев, открывая шкатулку и высыпая на стол золотые монеты царской чеканки. – Это ваши?

– Тещи-и-ны! – вызывающе протянул Юрпалов.

Подошедший к Оболенцеву с маленькой коробкой в руках Ярыгин тут же с ехидцей заметил:

– Тамбовские колхозницы, они такие!

Взяв из рук Ярыгина коробочку, Оболенцев вынул оттуда красивый мужской перстень.

– Старинная работа, – вслух произнес он, рассматривая сверкающий лучами радуги камень. – Это, очевидно, фамильные драгоценности и тоже из Тамбовской губернии!

– Сволочи! Сами не живете и другим не даете! – сквозь зубы процедил Юрпалов.

Игра «Зарница»

После сытного горкомовского обеда Борзов сидел за рабочим столом в своем просторном кабинете и просматривал почту. Но мысли его были в Москве. Последний разговор с Липатовым о будущей карьере его заинтриговал, и он с нетерпением ждал возвращения шефа из Первопрестольной.

Когда он механически распечатывал очередной конверт, неожиданно затрещал телефон.

– Слушаю! – сладким голосом начал Борзов, но тут же лицо его вытянулось.

Звонил Алексейцев Борис Кузьмич, генерал-майор в отставке, подвизающийся в городском ДОСААФе.

– Петр Григорьевич! – заворковал генерал. – Кажись, ты забыл о войне?

– С кем? – не понял Борзов.

– Сегодня открытие «Зарницы»! В пионерлагере! – напомнил генерал. – Обязательно должен присутствовать. Речь скажешь. Про барабан… – И генерал засмеялся дребезжащим старческим смехом.

– Хорошо! – согласился Борзов. – Понимаю, что надо приехать. Только ты, Борис Кузьмич, все время забываешь, что я уже не секретарь по идеологии.

– А секретарь по идеологии у нас, ты знаешь сам, на барабане не играл! – опять засмеялся генерал.

Делать было нечего, и Борзов поехал в пионерлагерь, с которым у него было связано так много воспоминаний. Несмотря на то, что солнце уже давно прошло послеобеденную отметку, палило оно так безбожно, что Борзов попросил шофера открыть все окна в машине.

По дороге спустило колесо, и Борзов добрался до лагеря намного позже, чем рассчитывал. Но у ворот лагеря его все равно ждали все во главе с генералом. Борзов вышел из машины и пошел пешком вместе с встречающими к трибуне.

Трибуна, обшитая кумачовым полотнищем, была построена на одной из сторон широкого, окруженного длинными одноэтажными корпусами плаца. На постаменте перед трибуной стоял бюст вождя пролетариата Ленина. Чуть в стороне торчал флагшток с выгоревшим на солнце флагом.

По периметру плаца, на усыпанных песком дорожках, выстроились шеренги пионеров в защитной форме с прижатыми к груди деревянными автоматами.

Бедные дети уже давно стояли в ожидании начальства, поэтому появление руководителей было встречено пионерами с нескрываемым облегчением и одобрительным гулом.

– Смирно! – скомандовала старшая пионервожатая, пышнотелая брюнетка в белой, обтягивающей высокую крепкую грудь блузке, в синей юбке и с ярким красным галстуком на шее. – Слово предоставляется генерал-майору в отставке Борису Кузьмичу Алексейцеву.

Старый генерал, ради торжественного случая облачившийся в парадный мундир и нацепивший все свои награды, едва доставал до плеча грудастой старшей пионервожатой.

Взойдя на трибуну, он басом забубнил заученную речь:

– Дорогие пионеры!.. Империалисты не дремлют. Они не оставляют нас в покое. И все ближе и ближе к нашим рубежам священным подползают…

Генерал перевел дух, чтобы собраться с мыслями. Но лучше бы он этого не делал.

Какой-то вредный пионер из первого отряда голосом попугая из известного мультфильма пронзительно крикнул:

– Ползет, ползет!

И вся линейка мгновенно грохнула. Алексейцев смутился и… забыл все, что с таким трудом выучил за два дня.