Прокурор республики

Его ввели под конвоем, и Крыленко, сидевший на возвышении против скамьи подсудимых, не узнал былого "героя". Куда делись его лихость, заносчивость, самодовольство?! Перед судом предстал сломленный, с потухшим взглядом человек, нимало, казалось, не интересующийся своей судьбой.

Неужто и в самом деле ему все было глубоко безразлично? Но тогда зачем же он добровольно вернулся?

Зачем проделал нелегкий путь по опаленной войною Европе из своего безопасного заграничного далека, зачем явился в Смольный, зачем сказал: "Я - Малиновский, судите меня"? Угрызения совести? Но как тогда вяжется с ним эта маска холодного безразличия решительно ко всему? А может быть, эта маска лишь составная часть общего плана? Но какого? Чего же в конце концов он хочет, этот насквозь изолгавшийся человек, который безжалостно торговал своими товарищами и ревностно служил злейшим врагам своего класса? ^

Всего четыре года, день в день, отделяло его от той памятной даты, когда царскими сатрапами были арестованы его товарищи по думской фракции. Ту, почетную, скамью подсудимых он с ними не разделил. Теперь он сидел один на другой скамье подсудимых - позорной.

– Объявляется состав суда...

За столом, покрытым красным сукном, заняли места семеро судей. Их имена, их объективность и честность были всем хорошо известны. И председатель - латышский большевик Отто Карклинь, и столяр, а потом первый советский судья Иван Жуков, и старый подпольщик, рабочий-металлист Михаил Томский...

– Обвиняет Николай Крыленко...

Малиновский медленно приподнял голову, и глаза его на какое-то мгновение встретились с глазами Крыленко.

– Малиновский, встаньте, - сказал Карклинь.
– Не желаете ли отвести кого-либо из судей?

– Нет, - быстро ответил Малиновский.

– А обвинителя?

На этот раз он чуть помедлил, но тут же, словно стряхнув с себя груз сомнений, качнул головой:

– Нет...

– Вас защищает защитник Оцеп.

С этим молодым юристом, которому предстояло быть в процессе его противником, Крыленко столкнулся впервые. Накануне звонил Свердлов, рассказывал, что к нему неожиданно пришел со своими сомнениями адвокат: можно ли защищать Малиновского? Отвечает ли это принципам новой морали? Есть ли в этом какойнибудь смысл? Свердлов долго убеждал Оцепа, что защищать нужно, что эта работа полна глубокого смысла, ибо суд не предрешает свой приговор, он хочет досконально во всем разобраться - и *в том, что говорит против подсудимого, и в том, что говорит "за". Разрушая старую адвокатуру, большевики никогда не были против судебной защиты...

– Обвинитель Крыленко, начинайте допрос.

– Расскажите, Малиновский, как и когда вы стали полицейским агентом?

Казалось бы, равнодушный ко всему человек вдруг начал вывертываться и врать. Он стал говорить о глубоких переживаниях, о внутренней борьбе, о мерзостях охранки, которая опутывала ядовитыми щупальцами свои несчастные жертвы.

Крыленко прервал его:

– Гнусности охранки нам известны. Но ведь вы добровольно стали доносчиком, еще будучи солдатом Измайловского полка...

– Нет, неправда...

– ...и получили тогда кличку "Эрнст".

Малиновский хотел снова сказать "нет", но вовремя вспомнил, что следователь Виктор Кингисепп показывал ему архивные документы и протоколы показаний, которые дали еще комиссии Временного правительства его бывшие шефы.

Он промолчал.

– Чем же вас так опутала охранка, что вы не могли выбраться из ее сетей? Жизни ли вашей что-либо угрожало? Свободе? Благополучию?

– Я очень мучился. Ночами не мог заснуть. Не жил, а терзался...

– Вы уклонились от вопроса. Отчего вы запутались в полицейских сетях? Вот ведь другие не запутались...

Малиновский злорадно усмехнулся.

– Не запутались? Ошибаетесь, гражданин обвинитель. В полиции мне объяснили, что страна наводнена агентами. Что измена повсюду... Чуть ли не каждый второй - полицейский осведомитель. И представили доказательства...

Зал пришел в движение. Невозмутимый Карклинь поднял руку, призывая к тишине.

– Обвинитель Крыленко, продолжайте...

– И вы решили: не я, так другой. Лучше уж я... Верно, Малиновский? Вдруг вспомнилось атласное одеяло под лоскутным. Он брезгливо спросил: Сколько же платила вам полиция за ваши... душевные терзания?

Малиновский снова замолчал.

– Вам задан вопрос, - напомнил Карклинь.

Крыленко отыскал глазами Розмирович. Положив блокнот на колени, она грустно что-то писала карандашом, не поднимая головы.

– Отвечайте, Малиновский.

– Пятьсот рублей... А потом, когда я стал членом Думы, семьсот...

И опять всколыхнулся весь зал, и опять Карклинь предостерегающе поднял руку.

– За нарушение порядка буду удалять. Сейчас допрашивается свидетель Виссарионов.

Под конвоем, солдатским шагом, вошел в зал человек богатырского телосложения, которому, казалось, тесен его потрепанный сюртук.

– Ваша фамилия, имя, отчество?

– Виссарионов, Сергей Евлампиевич.

– Чем вы занимались при царском режиме?

– Был чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, затем вице-директором департамента полиции.

О чем думал сейчас Малиновский, увидев перед собой живое напоминание о его прошлом? Не надеялся ли на то, что те, кому он доносил на своих товарищей и раскрывал партийные тайны, сумели удрать за границу, или погибли, или скрылись, или, на худой конец, будут держать язык за зубами, ограждая от заслуженной кары "агента номер один"?

Карклинь обратился к обвинителю:

– Прошу вас, товарищ Крыленко, задавать вопросы.

– А, так это вы - "товарищ Абрам"?..
– опередил его Виссарионов. Очень рад познакомиться. Когда-то я читал о вас обстоятельный доклад. Мне думается, господин Крыленко, вам не следовало бы выступать на этом процессе.

– Почему же?
– спросил Крыленко.

Виссарионов усмехнулся.

– Информация о "товарище Абраме" поступала в полицию от сегодняшнего подсудимого.

– Свидетель Виссарионов, - громко, на весь зал, произнес Крыленко, - я здесь не "Абрам" и не Крыленко, а представитель обвинительной коллегии Центрального Исполнительного Комитета, действующего именем народа. Здесь не сводят ни с кем личные счеты.
– Он сделал паузу, прислушиваясь к тому, как сильно колотится сердце.
– Пожалуйста, свидетель, - стараясь сохранить спокойствие, сказал он, - расскажите трибуналу, что вам известно о подсудимом.

– У этого человека, - сказал Виссарионов, указывая на Малиновского, было три клички: "Эрнст", "Икс" и "Портной", и он был гордостью нашего департамента.

– Платной гордостью, - уточнил Крыленко.

Виссарионов пожал плечами.

– Всякий труд вознаграждается, гражданин обвинитель.

– Донос на товарищей вы считаете трудом?

Раздались смешки и тут же смолкли: шутка была слишком горькой.

– Все зависит от термина, гражданин Крыленко.