Прометей, или Жизнь Бальзака

Вдали от своих дорогих "акробатов" Бальзак впал в уныние, хотя разлука, так удручавшая его, предполагалась недолгой; уладив кое-какие дела, он должен был присоединиться к Ганской.

"Никогда еще мне не было так хорошо, я жил душа в душу с моей Эвелеттой; и вот оборвались все милые привычки, все нечаянные радости жизни, возникшие для меня. Я страдаю оттого, что прервано возрождение моей молодости, дивная супружеская близость, превосходившая все мои желания".

Без всяких доказательств утверждали, что Эвелина Ганская совсем не любила его. У нас нет ее писем, но мы знаем по ответам Бальзака, что нередко они были очень нежными: "Три твоих последних письма - сокровище для сердца. Ты отвечаешь всем моим честолюбивым стремлениям, всем грезам любви, рожденным воображением. Как я счастлив, что внушил такую любовь... В разлуке твои три письма приводят мне на память ту Еву, какой ты была в Бадене, тот чудесный порыв сердца..." А это восклицание: "Ах, волчишка, любовь, бурная и долгая любовь, неразрывно связала нас".

Все "акробаты" держались одинакового мнения о Бальзаке, все относились к нему с дружеской симпатией. По возвращении в Париж он получил рисунок медали (произведение Георга Мнишека) с надписью: "Бильбоке - от признательных акробатов" и очаровательное письмо от Атала - Ганской. Итак, в любви у счастливого Бильбоке все шло прекрасно. Житейские дела оказались не так хороши. В Пасси разгневанная госпожа де Бреньоль потребовала в качестве возмещения за свое увольнение 7500 франков и патент на табачную лавочку. Вмешался доктор Наккар, приятель главного директора табачной монополии, но, когда Наккар уже почти добился успеха, норовистая домоправительница не захотела держать табачную лавочку. ("Это как-то низко", - заявила она.) Она пожелала продавать гербовые марки. Госпожа Бальзак и Лора жалели и поддерживали ее, и она сделала последнее усилие, чтобы остаться в доме. "Но я сказал ей: "Если вы произнесете то имя, которое я чту наравне с именем Господа Бога, вы тотчас покинете дом. Я дам вам денег, чтобы вы поселились в другом месте, а есть я буду в трактире". Она умолкла и с тех пор ничего не говорит", - сообщал Бальзак Еве Ганской. Быть может, ему она и не говорила ничего, но его родным жаловалась. Матушка писала Лоре: "Госпожа де Бреньоль мне сказала, что с Оноре столковаться невозможно. Я ответила ей: "Да ведь он всегда такой, когда много работает; голова у него забита всякими мыслями, не стоит на него обижаться".

Стряпчий Гаво тоже впал в немилость: "ужасно вялый человек" и никуда больше не годится. Ликвидировать долги поручено было теперь Огюсту Фессару, и этот делец совершил чудо - добился, чтобы кредиторы согласились на уплату лишь пятидесяти процентов, все, кроме портного Бюиссона, крепко верившего в будущность своего гениального заказчика: он попросту переписал вексель. Весьма трудной задачей было найти дом "для волчка и волчишки". Казалось просто невозможным подыскать в Париже резиденцию, достойную Евы. Однако Атала и Бильбоке могли бы найти средства на покупку красивого дома. Бальзак еще раз делает свои гибкие арифметические подсчеты. У Ротшильда хранится "сокровище волчишки". Доход от "Человеческой комедии" колеблется, в выкладках Бальзака, от ста тысяч франков до нуля в зависимости от продажи книг и настроения счетчика. Написать еще предстоит очень много. Хландовский, польский издатель, мечет громы и молнии, требуя поскорее представить ему "Мелкие невзгоды супружеской жизни", но эта работа надоела Бальзаку, совсем ему не по душе. Его вполне можно понять - этот сборник очерков куда ниже "Физиологии брака", написанной им в юности.

К черту работу! Вот уже полгода, как "Человеческая комедия" выброшена за борт. Почему в конце концов создатель такого множества картин адских мучений не имеет права на свою долю райского блаженства? "Я думаю только о тебе; мой ум уже не повинуется мне". Страстная любовь стимулирует гений художника, чрезмерное желание приводит к оцепенению. В октябре 1845 года Бальзак мчится на почтовых в Баден-Баден и после краткой встречи, измученный, возвращается в Пасси. Ганская пожелала провести зиму в Италии с Анной и Георгом. Решено было, что Бальзак присоединится к ним в Шалоне-сюр-Сон, а оттуда они все вместе поедут на пароходе в Марсель. Из Марселя "бродячие акробаты" отправятся в Неаполь на французском корабле "Леонид". Эта поездка была кульминационной точкой в любви Бальзака. "Но Лион, ах, этот Лион! Там я увидел, как мою любовь превзошли прелесть, очарование, нежность, совершенство ласк и сладость твоей любви, обратившей для меня слово "Лион" в некое волшебное заклинание, которое в жизни человеческой становится священным, ибо стоит произнести его - и перед тобой отверзается небо..."

В эти полгода он впервые за свою литературную жизнь ничего не написал, кроме конца "Беатрисы", нескольких страниц "Крестьян" и наброска последней части романа "Блеск и нищета куртизанок". "Я все живо сварганю. Зачем мне деньги? Мне нужно счастье, и поэтому я вернусь к тебе". Бедняга! Великий писатель позабыл, что счастье - роковой дар для художника, что великие люди принадлежат только своим творениям.

XXXIV. ПЕРЕТТА И КУВШИН С МОЛОКОМ

Мы, женщины, должны восхищаться

талантливыми людьми, смотреть на них,

как на увлекательное зрелище, но жить

с ними? Никогда!

Бальзак

В 1845 году Бальзак несколько раз уезжал из Пасси: в первый раз - с мая до сентября; второй раз, в конце сентября, - "прыжок в Баден-Баден" и третий раз - с октября по ноябрь, когда он совершил незабываемое путешествие из Шалона в Неаполь. Чудесный год любви, праздности и посещений антикварных лавок! Как Бальзаку хотелось остаться в Италии вместе с "бродячими акробатами", не иметь никаких обязательств, только ласкать свою Еву да бегать по антикварам, но нужно было возвращаться в Париж, бороться с финансовыми опасностями, следить за стараниями Фессара, успокоить издателя Хландовского, продолжать "Человеческую комедию", восстановить свое положение в прессе и подыскать наконец дом.

Двенадцатого ноября он прибыл в Марсельский порт после "недельного плавания по ужасному морю". На борту все были больны, кроме него и матросов, - классическая формула. Возвратился он еще более влюбленным, чем прежде; спутником его оказался марсельский поэт Жозеф Мэри, знавший Ганскую, и Бальзак с восторгом говорит с ним о своей любимой, чье невозмутимо прекрасное чело запечатлело сияние божества, ангела и таит в себе нечто демоническое.

"Душенька моя, целую твои красивые веки, приникаю устами к твоей белой шейке, к той впадинке, которую я называю "гнездышком для поцелуев"; беру в руки твои бархатные лапки и чувствую их запах, такой чудесный, что от него с ума можно сойти, в, наслаждаясь в мыслях этими сокровищами (а их у тебя тысячи, и притом таких, что одного хватило бы для самомнения какой-нибудь дурочки), говоря: "О волчишка, о моя Эвелетта, всего дороже мне твоя душа, и я люблю тебя всей душой..."

Разумеется, он повел Жозефа Мэри к торговцу всякими диковинками и купил там для владычицы своих мыслей великолепный коралловый убор тонкой индийской работы "Это багряный цвет победы, пурпур счастливой любви!.. У меня слезы на глазах, когда я пишу тебе. Все существо мое переполнено благодарностью, как у юноши, которого сжигает любовь...". Последнее пламя любви так же сладостно, как первые лучи славы.

Возвращение из поездок всегда для него катастрофично. В Париже он снова сталкивается с житейскими трудностями. На некоторое время денег у него достаточно. Ганская доверила ему значительную сумму (около 160000 франков золотом) на покупку и меблировку дома. Это "волчишкино сокровище" будет священным. Но "неисправимый спекулятор", считая себя вправе увеличить его, решает купить на эти деньги акции Северных железных дорог, которые непременно должны подняться. Барон де Нусинген мог бы его осведомить, что биржа уже сыграла на повышении этих бумаг, но в политику банкиров Нусингенов не входит забота об интересах держателей акций. И все же в конце 1845 года можно видеть определенное улучшение в материальных делах Бальзака. Под влиянием госпожи Ганской и Фессэрз он приступил к методическому погашению своих долгов: было выплачено 40000 франков; славный старик Даблен соглашается переписать свой вексель с 8000 франков на 5000. Бальзак заявлял, что этот добрый друг готов был даже дать ему взаймы 200000 франков, чтобы предоставить возможность полностью рассчитаться с кредиторами, но госпожа Бальзак и Лора Сюрвиль отговорили его; это кажется маловероятным.

Матушка утверждала, что Оноре должен ей (считая и наросшие проценты) 57000 франков. "Фантастические счеты!" - ответил сын. "Черная неблагодарность с твоей стороны!" - возразила мать. Вмешался кузен Седийо и добился полюбовной и справедливой сделки. Госпожа Делануа никогда не преследовала его. Супруги Гидобони Висконти не только не потребовали уплаты взятых Бальзаком 10000 франков, но в 1846 году дали ему еще 12000, что не мешало ему в письмах к Ганской сжигать то, чему он поклонялся, и называть Сару Висконти "старухой англичанкой". Правда, ему пришлось дать ей в качестве залога под ссуду акции Северных железных дорог (принадлежавшие, впрочем, Ганской) и главное - всячески успокаивать ревнивую польку. Случай двойной бухгалтерии.

С помощью Ганской и Фессара денежный вопрос мог бы стать менее острым, чем прежде, будь Бальзак благоразумнее. Но он как будто нарочно навлекал на себя беду. Стоило ему услышать о какой-нибудь спекуляции, хотя бы самой рискованной, ему не терпелось пуститься в нее. Некий судовладелец решил дать своему новому пароходу имя "Бальзак", и тотчас Оноре подписался на два пая в его транспортном предприятии, то есть на 10000 франков. Это принесет сорок процентов прибыли, уверял он. А на деле о внесенной сумме больше и речи не было. Целыми днями он приторговывает дома и земельные участки, а так как предполагаемое обиталище нужно обставить с восточной роскошью, он покупает старинный сервиз китайского фарфора: "Я заплатил за него триста франков, а Дюма за такой же сервиз отдал четыре тысячи, да и шесть тысяч было бы не жалко отдать". Он нарочно едет в Руан посмотреть на резные панели черного дерева, "которые просто даром отдают". Он приобретает "по случаю" стулья для маленькой гостиной во втором этаже, которую заранее называет "зеленой гостиной" (хотя ее еще не существует), покупает красивое бюро для "своей дорогой" и два очаровательных шкафа наборной работы с цветочным узором.

"Я бродил три часа и купил: primo, желтую чашку (заплатил пять франков, а она наверняка стоит все сто, такая прелесть). Secondo, купил чашку, преподнесенную кем-то Тальма, - голубой севрский фарфор, стиль ампир: богатейшая чашка, по фарфору от руки нарисован букет цветов, что, вероятно, стоило двадцать пять луидоров (луидоры - по двадцать франков). Tertio, купил шесть стульев роскошнейшей отделки, великолепной наборной работы - из дерева выложены цветы и букеты: это для зеленой гостиной. Четыре стула оставляю, а из двух закажу сделать козетку. Дельные покупки!"