Прометей, или Жизнь Бальзака

Тема отцовской любви затрагивает в душе Бальзака самые чувствительные и сокровенные струны. В случае с Горио речь идет об отцовстве по крови. "Моя жизнь в дочерях, - говорит он.
– Если им хорошо, если они счастливы, нарядно одеты, ходят по коврам, то не все ли равно, из какого сукна мое платье и где я сплю? Им тепло, тогда и мне не холодно, им весело, тогда и мне не скучно". Он смотрит на своих дочерей, как Бог на сотворенный им мир: "Только я люблю моих дочерей больше, чем Господь Бог любит мир, ибо мир не так прекрасен, как сам Бог, а мои дочери прекраснее меня". В творчестве Бальзака мы не раз встретимся со страстным желанием его героев жить более счастливой и наполненной жизнью, как бы перевоплощаясь при этом в другого человека. Без сомнения, тема эта как-то связана с темой Прометеева созидания. К услугам писателя целый гарем, где живут все те женщины, которыми он не мог обладать; через созданных персонажей он вкушает любовь, могущество и славу, подобно тому как Горио вкушал счастье через своих дочерей. Как и Горио, Бальзаку надо было сделать выбор между созиданием и жизнью; он убивал себя ради собственных творений, как бедный старик - ради своих дочерей.

Но из всех проблем, затронутых в романе "Отец Горио", автору ближе всего "годы ученичества" Растиньяка. "Настоящий писатель, создавая своих героев, ведет их теми путями, которыми он и сам мог бы пойти в жизни". Эжен де Растиньяк приехал в Париж из провинции, веря в силу семейных привязанностей; в столице он повсюду встречает грязь и разложение, дочерей, отрекающихся от отца, жен, глумящихся над мужьями, жестоких и высокомерных любовников. "За то время, пока он находился между голубым будуаром графини де Ресто и розовой гостиной госпожи де Босеан, Эжен успел пройти трехлетний курс парижского права". Родственница Растиньяка, госпожа де Босеан, гордая и страстная женщина, преподает ему первый жизненный урок: "Чем хладнокровнее вы будете рассчитывать, тем дальше вы пойдете. Наносите удары беспощадно, и перед вами будут трепетать. Смотрите на мужчин и женщин, как на почтовых лошадей, гоните, не жалея, пусть мрут на каждой станции, и вы достигнете предела в осуществлении своих желаний. Запомните, что в свете вы останетесь ничем, если у вас не будет женщины, которая примет в вас участие. И вам необходимо найти такую, чтобы в ней сочетались красота, молодость, богатство. Если в вас зародится подлинное чувство, спрячьте его, как драгоценность, чтобы никто не подозревал о его существовании, иначе вы погибли".

Грозный Вотрен подтверждает слова виконтессы: "Бьюсь об заклад: стоит вам сделать два шага в Париже, и вы сейчас же натолкнетесь на дьявольские махинации... Вот жизнь как она есть. Все это не лучше кухни - вони столько же, а если хочешь что-нибудь состряпать, пачкай руки... Принципов нет, а есть события; законов нет - есть обстоятельства; человек высокого полета сам применяется к событиям и обстоятельствам, чтобы руководить ими". Тот, кто постиг две эти истины, видит, что перед ним открыт путь к успеху, неотделимый от презрения к людям. Растиньяк проливает на могиле папаши Горио последнюю чистую юношескую слезу, а затем, "бросив обществу свой вызов, он для начала отправился обедать к Дельфине Нусинген".

Необычность этой книги, оправдывавшая победную песню, которую Бальзак исполнил у Сюрвилей, и превратившая ее действительно в краеугольный камень будущей эпопеи, заключалась в том, что в ней вновь появились уже знакомые читателю персонажи. Автору и прежде случалось заимствовать имя или характер из своих предыдущих книг. Отныне этот прием возводится в систему. У Бальзака будут свои врачи (Бьяншон, Деплен); свои сыщики (Корантен, Перад); свои адвокаты (Дервиль, Дерош); свои финансисты (Нусинген, братья Келлер); свои ростовщики (Гобсек, Пальма, Бидо, по прозвищу Жигонне). Госпожа де Ресто? Она уже знакома нам по "Гобсеку". Растиньяк? Он уже появлялся в "Шагреневой коже", правда, там он был только именем, только силуэтом; мы еще не раз встретимся с ним на протяжении его карьеры, он изменится, и это придаст нарисованной Бальзаком картине развитие во времени. Вотрен будет позднее зловещей тенью нависать над судьбою Люсьена де Рюбампре, как он прежде нависал над судьбою Растиньяка. Госпожа де Босеан? В романе "Отец Горио" мы присутствуем при ее сердечной драме, объясняющей события, описанные в "Покинутой женщине". Вся знать (Листомэры, Кергаруэты, Мофриньезы, Гранлье) толпится в гостиных виконтессы де Босеан. Отныне мир, созданный воображением Бальзака, будет казаться ему более незыблемым, чем реальный мир, в котором он живет; он будет рассказывать новости о населяющих его людях, как рассказывают о тех, кто и в самом деле живет на земле: "А теперь поговорим о вещах серьезных. За кого мы выдадим замуж Евгению Гранде?" Или позднее: "Знаете, ведь Феликс де Ванденес женится на барышне из рода Гранвилей. Это превосходная партия".

Сама мысль о постоянном возвращении одних и тех же героев представляется довольно естественной. Все крупные романисты могли бы прибегнуть к такому приему: ведь каждый из них вынашивает в себе определенное число персонажей, которые дороги ему, и, выводя их под различными именами, писатель как бы создает несколько вариантов одного и того же типа. Для Стендаля Фабрицио дель Донго или Люсьен Левей - идеал мужчины, на которого он сам хотел бы походить; госпожа де Реналь, госпожа де Шатле - идеал женщины, которую он хотел бы любить; Левен-отец, маркиз де ля Моль - идеал умного и циничного старика. Подобно атому, и Бальзак создал образы своего рода двойников - Феррагуса и Вотрена; оба эти персонажа по воле автора воплощают стремление к могуществу. Затем писатель посчитал, что Вотрену лучше исчезнуть, а впоследствии появиться вновь, ибо в жизни такие чудовища редко встречаются. В то же время Бальзаку придется чуть не в каждом романе выводить на сцену группу честолюбивых денди, начиная с Анри де Марсе (этого железного человека, ставшего премьер-министром), Ла Пальферина, Максима де Трай и кончая незадачливым Полем де Манервилем, а также целый рой знатных кокеток: герцогиню де Ланже, княгиню де Кадиньян, маркизу д'Эспар.

Понятно, что, для того чтобы романы, написанные до возникновения "великого замысла", могли занять свое место в задуманной эпопее, их придется слегка переработать, изменить некоторые имена и даты. Но как много они при этом выиграют! Эпизоды, прежде казавшиеся незначительными, теперь будут возвещать важные события в грядущем. Порой показом будущего объясняется настоящее. Но чаще новые романы берут свое начало в прошлом. Из беседы после ужина внезапно всплывает правда о персонаже, дотоле окутанном тайной. Все происходит как в жизни, которая открывается нам не сразу, а постепенно выступает из мрака. Мы узнаем о людях по воле случая, заглянув ненароком в приотворенную дверь, услышав неожиданное признание. Самый блестящий тому пример - де Марсе; читатели никогда не бывают свидетелями его политической деятельности, а между тем де Марсе слывет, как отмечает Ален, "единственным государственным деятелем после Талейрана"; но еще более характерен, пожалуй, образ Ронкероля: "Это превосходная зарисовка... Его повсюду встречают, но толком не знают; впрочем, его знают достаточно. Он - один из Тринадцати, и ничего больше".

Таким образом, возникает реалистическое изображение целого, гораздо более впечатляющее, чем изображение отдельных частей. Многие критики говорили: "Разве можно согласиться с тем, что труппа комедиантов со строго определенным амплуа представляет собою целый мир? Как поверить в то, что весь Париж лечится у Бьяншона или обращается к услугам одного адвоката Дервиля? Что Серизи, Бован и Гранвиль так долго стояли во главе судейского сословия Франции?" Но ведь это факт, что во все времена крайне немногочисленная элита руководит страной и что в каждую данную эпоху можно по пальцам перечесть героинь нашумевших любовных историй. С другой стороны, мы принимаем как неизбежную условность романа то обстоятельство, что несколько его персонажей воплощают множество людей. Одна из функций искусства - заменять хаос, присущий жизни, разумным порядком. И в этом созданном его фантазией мире художник умеет сохранить немало таинственного и случайного, что позволяет ему сообщать всему изображаемому жизненное правдоподобие и рельефность.

Никогда еще Бальзак не работал с такой уверенностью. Он писал "Отца Горио" сначала в Саше, но главным образом в Париже, на улице Кассини, причем трудился по шестнадцать - восемнадцать часов в сутки (а в ноябре 1834 года даже и по двадцать часов). "Это всем моим книгам книга!" сообщал он Чужестранке. Ему хотелось поскорее закончить "Отца Горио" и приехать в Вену, чтобы повидаться с госпожой Ганской в годовщину "незабываемого дня" (26 января). Но, дописывая роман, он одновременно должен был держать корректуру его первой части, которая в это время печаталась на страницах "Ревю де Пари". 15 декабря Бальзак "в полном изнеможении в постели и не в силах ничего делать, ни о чем слышать". Тщетно герцогиня д'Абрантес взывает к нему, упрекает его, что он совсем ее забыл. "Вся моя жизнь, - отвечает он, - подчинена одному: непрерывному труду, без всякой передышки... Я уже не могу писать, слишком велика усталость... Так что не думайте обо мне дурно. Говорите себе: "Он работает днем и ночью" - и удивляйтесь лишь тому, что вы еще не услышали о моей смерти. Иногда я езжу в Оперу или к Итальянцам - вот мои единственные развлечения, ибо там не нужно ни думать, ни говорить, только смотреть да слушать".

Зюльма Карро снова родила мальчика, ему дали необычное имя - Йорик (из любви к Стерну, стало быть, и к Бальзаку); Оноре целует ее в лоб, но издали. У него нет времени, чтобы хоть ненадолго приехать во Фрапель. "Никогда еще уносящий меня поток не был столь стремительным; никогда еще столь чудовищно величественное произведение не овладевало человеческим умом. Я сажусь за работу, как игрок за игорный стол; сплю не больше пяти часов, а тружусь по восемнадцать часов в сутки; я приеду к вам полумертвым; но порою мысль о вас придает мне силы. Я покупаю Гренадьеру, я расплачиваюсь с долгами". В день рождения "мамочки" (ей исполнилось пятьдесят шесть лет), которую дети поселили в Шантильи в обществе компаньонки, Лора и Оноре хотели бы повидать ее. Но как это осуществить? Столько дел удерживает их в Париже! В качестве достойного возмещения они вместе посылают ей подарок - часы на голубом шнурке. Только пусть она не проговорится Сюрвилю, "ибо мой муж, - пишет Лора, - ничего не понимает в таких сердечных знаках внимания".

Госпожа де Кастри сделала еще одну попытку залучить к себе Бальзака: она весьма любезно пригласила писателя через своего дядю, герцога Фиц-Джеймса, приехать в Кевийон. Однако незавершенный "Отец Горио" одержал верх над оконченной "Герцогиней де Ланже"; кроме того, Бальзака раздражал внезапный интерес маркизы к Сент-Беву, которого он терпеть не мог. В июле 1834 года Сент-Бев опубликовал роман "Сладострастие". Госпожа де Кастри, неисправимая охотница на светских львов, написала автору этого романа письмо: "Пытаться выразить, как глубоко меня взволновала ваша превосходная книга, - трудная задача для несчастной женщины, которой знакомы одни только жизненные невзгоды". Этот испытанный прием удался. Опытному птицелову в юбке ничего не стоило поймать в свои сети литератора. Известный критик и его почитательница подружились; Сент-Беву, человеку от природы флегматичному, была чужда пылкая требовательность Бальзака, духовная дружба его вполне удовлетворяла. Впрочем, то была очень нежная дружба (маркиза подарила Сент-Беву серебряный крест, к которому приложился на смертном одре Виктор фон Меттерних), и это выводило из себя Бальзака. Вот почему он послал маркизе весьма холодное письмо, в котором подчеркнуто именовал ее "сударыня". Сперва она возмутилась, но потом попыталась вновь подчинить его себе.

Маркиза де Кастри - Бальзаку, 29 октября 1834 года:

"Я не собираюсь просить вас вернуть мне дружбу, в которой вы столько раз клялись. Но, если дружбы ко мне нет больше в вашем сердце, лучше уж вовсе не говорите о ней... Этой ночью меня мучили жестокие кошмары, я испытываю властную потребность побеседовать с вами. Друг мой, порывают с любовницей, но не с женщиной-другом, особенно с другом, который готов радоваться вашим радостям и делить с вами горе, другом, пребывающим в печали и во власти недуга. Ведь за три года дружбы мы с вами столько передумали вдвоем! Господи Боже, мне так мало осталось жить, зачем же омрачать мои дни лишним горем и страданием? Ваше обращение "сударыня" причинило мне боль! Вспомните Экс, письмо Луи Ламбера, которое вы прислали мне, подумайте о тамошней речушке, о разрушенной мельнице, о монастыре Гранд-Шартрез... Неужели же я одна вспоминаю обо всем этом? В таком случае ничего не отвечайте; ваше молчание скажет мне, что все кончено. Все кончено! О нет, не правда ли? Вы меня все еще любите. Я - ваш друг, ваша "Мари". Прощайте и не заставляйте долго ждать письма, от которого сильнее забьется мое сердце".