Пронзающие небо

* * *

— Хватит, довольно, — услышал Алеша сердитый голос судьи Добрентия, — Хватит мне лапшу на уши вешать! Выспятся по дороге. Я ямщику сказал, что б ждал не отходил от повозки, он там мерзнет! Ну, вставайте-вставайте, раз уж приспичило…

И Добрентий, без лишних церемоний, подхватил ещё сонного, ещё не совсем разлепившего глаза Алёшу, и вздёрнул его на ноги:

— Подымайся, подымайся — видишь: управителю нашему Илье приспичило именно сегодня отсылать тебя в Белый град.

Воевода стоял посреди камеры, неотрывно глядел в веющее мраком, едва-едва не лопающее от страшного наплыва стихии окно; действительно — удивительным и немыслимым казалось, чтобы в такую вот ночь отправляли куда-либо заключённых — Илья это понимал, потому и стоял такой нахмуренный.

И видно было, что до последнего мгновенья они очень спорили с Добрентием, и судья был очень разгорячён, недоволен, вот пророкотал пророкотал:

— Я ещё раз говорю: сегодня ночью! Следующей — будет поздно. Неужели не понимаешь — они устроят засаду.

— Я то понимаю! — не выпуская Алёшиного плеча, и довольно больно сжав его в костяной своей ладони, воскликнул Добрентий. — Я то понимаю, что в такую бурю и не понадобится никаких разбойничьих засад, чтобы перебить твоих людей. Буря их перебьёт!.. И это же колдовская буря!..

Здесь не следует удивляться, что такой серьёзный человек серьёзно говорил "колдовская буря" — ведь в те времена колдовство было столь же естественно, как и рассветы и закаты, и также окружало жизнь человеческую, как и воздух. Во время этих слов воевода аж весь побагровел, и вдруг подошёл ко столу, и так сильно, что затрещал и подпрыгнул стол, ударил по нему кулачищем:

— Та-ак! — прямо-таки взвился он. — Кто здесь, в городе управитель? А?.. Отвечай — ты иль я?..

— К чему это? Я знаю — по своему желанию можешь и засадить меня. Только вот государь наш Роман…

— Знаю — не одобрит.

— Воеводства тебя лишить может.

— А нехай лишает! — Илья ещё раз ударил кулаком по столу, и в это мгновенье рука Добрентия так сжалась на Алёшином плече, что мальчик едва не вскрикнул. — …Ты, Добрентий, мне больше не перечь — я своё решение твёрдо знаю.

После этого Илья обернулся в коридор и крикнул туда:

— А ну, уводите их…

В комнату ступили два солдата, подошли к Алёше и Ольге — легонько подтолкнули.

Алеша взял Олю за руку и так они вышли в коридор. Алеша чувствовал себя осужденным на сметную казнь.

Они прошли они широкую и низкую комнату, где за большим столом освещаемым несколькими свечами сидел писарь и быстро-быстро чирикал что-то на большом листе. Напротив писаря сидел еще один невысокий человек с большой лысиной и что-то писарю говорил. Человек этот бросил быстрый испуганный взгляд на проходящих и замолк.

Воевода хлопнул его по плечу:

— Ну что, Лука, деньжата пересчитываешь?

Алеше запомнился тогда этот человек хоть и не знал он, что в будущем им еще доведется встретится…

Распахнули окованную железом дверь, а за дверью этой… там выла в черной ночи вьюга, да два огонька, укрытые от ненастья за стеклами светильников, покачивались на крыльце. Еще видна была высокая повозка, которая стояла у самого крыльца. Повозка была довольно грубого вида однако ж крепко сколоченная и с единственным маленьким окошечком на единственной же дверце в задней части. Повозку окружали всадники — по словам воеводы их должны было быть двадцать, однако ж пересчитать их не представлялось никакой возможности: в стремительном движении чёрного, плотными снеговыми потоками наполненного беспрерывного вихря, они представлялись размытыми, сливающимися с этим мраком силуэтами — один силуэт переходил в другой, смешивался с мраком, в каждое мгновенье казалось, разрывался, представлялся малой частицей этой колдовской бури.

Илья подошел к ямщику, который весь был закутан и даже лица его не было видно. Воевода протянул ему запечатанный конверт и проговорил:

— Письмо это отдашь Владу-советчику, другу моему — чтоб за этими ребятами присмотрел, чтоб не засиживались они в тюрьме. Про лекарства не забывай я их в мешочек под лавку подложил. Ну, все теперь!

Он повернулся к Алеше и Ольге и подтолкнул к распахнутой дверце.

— Говорю вам — До встречи!

А внутри повозки, у дальней стены, сидел, закованный по рукам и по ногам Свист, и зло ухмылялся, обнажал прогнившие свои, жёлтые зубы-клыки — рядом сидели два здоровых воина с обнажёнными клинками — поглядывали на знаменитого разбойника с интересом. В единственном оке в ответ им пылала лютая злоба:

— У-у, что уставились!.. — яростно ухмылялся он. — …Думаете, своей смертью умрёте?! Нет! Знаете ли, что — эта повозка — это гроб ваш!.. Да-да — эти стены — последнее, что увидите! А моя рожа вам ненавистная — эта последняя человеческая рожа, которую вы увидите!..

Илья слышал эти слова — и аж передёрнулся:

— Да ты б помолчал, разбойник окаянный!

Свист бешено захохотал:

— А-а-а! Затряслись поджилки!.. А хочешь я ВСЁ сейчас выложу?!

— Да ты никак пьян?! — нервно вскрикнул воевода.

— Да если б я был пьян — здесь бы уже не сидел! Цепи бы эти разодрал!..

Алёша и Ольга шагнули в повозку и Свист уставился на них:

— А-а-а — это вы, дети? Ха-ха-ха!.. Всё-таки решили присоединиться к нам, к разбойничкам удалым?! Ха-ха-ха!

— Через пару дней ты будешь судим в Белом Граде! — вскрикнул Илья.

— Да как же?! — ядовито прохрипел Свист. — Правда ли?! А ничего не забыл, а?! — тут воевода захлопнул дверцу, но Свист, разъярённый видно своей дневной неудачей, всё не унимался. — Что ж ты трясёшься то, а?!.. Трус! Трус! Вот сейчас расскажу всё!.. А-ха-ха!..

— Помолчал бы. — хмурым голосом, прикрикнул на него один из охранников.

— Повинуюсь трупу! — вскрикнул Свист и на время действительно замолчал — судя по тому, как прорезались на его лбу морщины, он либо обдумывал что-то, либо — припоминал.

Вот сквозь обхватывающий повозку вой ветра с трудом прорезался хриплый крик ямщика:

— Эй, родимые, поскачем мы сегодня! Ну, поскачем! С ветерком прокачу! Эй! Эй! Пошли, пошли!

Тут повозка тронулась, и тут же — почудилось такое стремительное движенье, будто и не кони её везли, но подхватила буря, и несёт теперь в своих могучих объятьях. Вот из завывания ветра проступили крики: "Стойте! Стойте! Это я…" — ребятам голос показался знакомым, но был он настолько заглушён ветром, что сразу же и забылся, как призрак.

Прошло немного времени: не было больше слышно ни крика ямщика, ни стука копыт — ничего, кроме мертвенного, оглушительного завывания ветрила, да ощущения этого стремительного движения — пугающее это чувствие пришло всем в одно мгновенье, и солдаты переглянулись.

Алеша бросился к окошечку, выглянул в него и увидел заснеженные улочки Дубграда — они едва проступали из снегового марева, и тут же растворялись в нём. Силуэты окружавших повозку всадников представлялись то исполинами, то карликами… И вот приметил Алеша, что за силуэтами всадников проступает совсем уж расплывчатый, но сразу показавшийся знакомый контур.