Пропади все пропадом, или Однажды ты поймешь, что ты меня убил

– Мама, мамочка… Почему я здесь? Почему? – прошептала я, глотая слёзы, и обвела глазами спящих женщин.

Кто-то из них громко храпел, кто-то посапывал, кто-то стонал во сне… Я смотрела на них с ужасом и пыталась понять, как вообще можно спать в подобных условиях. Остановив взгляд на бельевой верёвке, я стала думать о том, как бы её отвязать. Я совершенно ясно поняла, что не смогу есть овсяную кашу с хлебом, пить воду, спать по ночам и на что-то надеяться, потому что чем больше проходило времени, тем всё меньше надежд оставалось, а глядя на эту верёвку, я вдруг подумала, что надежд не осталось вообще.

Я ещё раз посмотрела на верёвку и прокусила губу до крови, не чувствуя боли. Прикреплена она так, что мне не удастся незаметно снять её, а к тому же на верёвке слишком много узлов, которые мне не развязать. Я ещё раз оглядела камеру и не нашла ни одного предмета, который помог бы мне свести счёты с жизнью и уйти от проблем. А было бы так хорошо, если бы уже где-то вдалеке от меня осталась эта страшная камера с этими чужими женщинами, многие из которых не мылись и давно позабыли об элементарных правилах личной гигиены, и мне бы больше никогда не пришлось общаться с этим ушлым и невоспитанным следователем, который даже не думал прислушиваться ко мне и только переворачивал все мои слова против меня…

Я не знаю, как дожила до утра. Лежала с открытыми глазами, и казалось, что меня уже нет. Что-то сломалось во мне, что-то ушло и вряд ли вернётся. В первые дни, проведённые в камере, у меня было жуткое желание кричать – от навалившегося на меня кошмара, от ужаса и от моего бессилия. А сегодня мне уже не хотелось кричать. У меня не было сил, чтобы произнести даже одно-единственное слово. Одна женщина-соседка как-то сказала мне, что если я буду себя изводить, то долго не протяну, потому что на мне уже и так лица нет. Она попыталась меня успокоить и сказала, что тяжело только сначала, а потом начинаешь ко всему привыкать. Самое главное, чтобы попалась хорошая зона. Я смотрела на свою соседку, с трудом сдерживая слёзы, и не могла понять, о чём она говорит, потому что не представляла, как зона может быть хорошей. Но она продолжала говорить, мол, на хорошей зоне за соответствующую мзду я смогу добиться трёхдневных свиданий с мужем. А я не могла представить себе Андрея, приехавшего ко мне на зону! У меня не было сил для того, чтобы его увидеть, и уж тем более для того, чтобы что-то ему объяснить. Видя мою болезненную реакцию, соседка попыталась меня успокаивать дальше и сказала, что если у меня есть дети, то за мзду на зону можно провести даже ребёнка. Услышав последнюю фразу, я почувствовала себя ещё хуже и, не сдержавшись, заплакала. Стасик и зона… Господи, да ведь лучше не жить! Чтобы мой маленький сын увидел, где находится его мать, узнал, что она осуждена как убийца, и начал меня стыдиться? Нет, ни за что!

– Я не хочу жить, – прошептала я своей соседке и тихонько всхлипнула.

– Придётся, – спокойно ответила та.

– Нет. Я хочу с собой что-нибудь сделать.

– Все поначалу хотят, только потом это проходит. Странно, ты здесь уже не первый день, а это желание у тебя ещё не пропало. Должна бы уже пообтесаться. А уйти из жизни даже не думай. Тут для этого нет никаких подручных средств, но даже если найдёшь, то умереть тебе не дадут – попадёшь в лазарет и нарвёшься на крупные неприятности.

Не успела я договорить с соседкой, как в окошко, называемое на местном жаргоне кормушкой, выкрикнули мою фамилию, приказали собираться с вещами на выход.

– Куда это меня?

– На раскидон, – с видом знатока ответила соседка.

– Я не поняла.

– Что тут непонятного? В другую хату поедешь.

– Почему?

– По тюрьме все гуляют. Администрация часто так делает, чтобы жизнь мёдом не казалась. Это такое своеобразное психологическое давление на арестантов.

– А почему именно меня?

– Все через это проходят. Что ж, поменяешь обстановочку, и, может, в другой хате тебе больше понравится.

– Да как в тюрьме вообще может нравиться? – опешила я.

– Мало ли. Может, там поспокойнее будет, ночами реветь перестанешь.

Не прошло и пяти минут, как открылась дверь и меня вновь позвали на выход. Попрощавшись с соседкой, я взяла свой баул и пошла к выходу.

– Ты как в новую хату въедешь, не забудь мне малявку черкануть. Дороги сейчас отменно работают! – крикнула она мне вдогонку.

– Что работает?

– Дороги. Верёвки, по которым записки тянут.

– Ах, верёвки…

Идя следом за женщиной-конвоиром по длинному коридору, я не удержалась и тихо спросила:

– Куда меня ведут?

– Тебе кумовья всё объяснят, – жёстко отрезала та.

– Кто?

– Иди, не положено мне разговаривать.

Через пару минут я оказалась в кабинете следователя, который, к моему большому удивлению, объявил, что с меня сняты все обвинения. Мне принесли все документы и вещи из камеры хранения. Подписав какой-то листок, следователь тут же протянул его мне, заставив меня расписаться, и позвал конвоира.

– Всё. Свободна. Там, у входа, тебя твои люди ждут.

– Простите, что вы сказали?

– Свободна. Иди на выход.

– На выход? Вы меня отпускаете?

– Я же сказал, что с тебя сняты все обвинения. Иди, твои люди тебе всё объяснят.

– Какие люди? – Я непонимающе смотрела на следователя, и меня трясло мелкой дрожью.

– Она ещё посидеть хочет, – ухмыльнулась конвоирша и слегка подтолкнула меня вперёд.

– Нет, что вы… – проговорила я, словно в бреду, и пошла, будто пьяная, по коридору.

На самом деле я очень плохо понимала, что происходит. Неужели тюрьма позади, в моей жизни больше не будет переполненных камер с полнейшим отсутствием вентиляции и с чересчур большой влажностью, не будет клопов, вшей, блох и тараканов, не будет рядом женщин с самыми распространенными тюремными болезнями – чесоткой и фурункулёзом? В камере я мало двигалась, а более опытные женщины говорили, что нужно больше ходить, иначе начинают выскакивать фурункулы на ногах, а затем и вовсе гнить ноги. Я же никак не могла представить, где там можно ходить, ведь проход очень маленький…

Я шла по коридору, сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, и вдруг вспомнила тот момент, когда в первый раз зачесалась. Я сразу подумала, что в одежде завелись какие-то паразиты, но это оказался дерматит, который начался у меня от нервного напряжения. Перед глазами вдруг возникла лежавшая от меня справа женщина, у которой был страшный приступ почечных колик. Она жутко кричала и извивалась на своей шконке, а потом от боли на какое-то время потеряла сознание. Я страшно перепугалась, не зная, чем ей помочь. Женщина то приходила в сознание, то опять его теряла. Мы вызвали врача, по-тюремному его называют лепила, но он пришёл только через три часа. К тому моменту моя сокамерница была уже почти зелёная. Лепила даже не вошёл в камеру. Мы подтащили еле живую женщину к кормушке, оголили ей плечо и прямо через кормушку врач делал ей какие-то уколы. Жуткое зрелище!

И вот теперь всё это позади. Эти страшные дни и адские ночи. Господи, а ведь ещё сегодня ночью я не хотела жить и строила планы самоубийства! А сейчас… Сейчас мне хотелось жить и кричать от радости на весь свет, что жизнь потрясающе прекрасна! Значит, правосудие всё-таки есть. С меня сняли все обвинения! Неужели с меня сняли все обвинения?! Неужели этот длинный, слабо освещённый и удручающий коридор скоро закончится?!

Следователь сказал, что меня ждут мои люди. Конечно же, это Андрей со Стасиком, а может быть, приехала даже и Светка. При мысли о том, что через несколько минут я обниму своего сына и поцелую его в пухленькие щёчки, из глаз потекли слёзы.