Пропащие

– Так ведь Инкриз побежал! Какие ещё нужны доказательства?

– А в Экзеси запрещено бегать?

– Истец – сам Амьеро! – выложил Лобо последний козырь.

– Я рад, что сам, а не собака или кот по его поручению.

Размышления подобного толка Лобо ещё не посещали. Он мнил себя лишь подчинённым и не посмел бы требовать приказа в письменном виде, печатей или чего-нибудь такого. А Феликсу зачем-то требовались все эти вещи, чтобы начать действовать. Он считал себя в праве и говорил так спокойно, будто подобное не взбесит вышестоящее лицо, а если и взбесит, то ему плевать.

– А где, между прочим, труп? – спросил капитан.

– Уже у доктора. Я в нём уверен, Раус работает только по ночам, но уже к утру мы получим безукоризненное заключение, главное – явиться до того момента, как он ляжет спать. Мой старый приятель, с которым мы распутали кучу дел, не подведёт.

В тот вечер Лобо умудрился не переборщить с выпивкой, хотя, оставшись один за столиком, налёг на эль. В своей одинокой служебной берлоге он упал на матрас и уснул мёртвым сном.

Как бы он ни напивался, вставал всегда с рассветом и почти без похмелья. Утро портила лишь возможная реакция маршала на задержку. «Ага, – думал капитан, поднимаясь в кабинет, – Феликс оттого и кидался так смело разными законами, что на ковёр с докладом пойду я, а не он». Всё-таки офицеры ослушались и остались в Экзеси. Но маршал на удивление спокойно встретил Лобо и без лишних вопросов выписал ему двух отличных лошадок. Пока он скрёб пером по бланку, капитан уловил едва ощутимый запах отличного нюхательного табака, которым баловался Феликс. Запах этот казался совершенно чужим в участке. Вместе с ним пришли, похоже, и другие перемены.

Конюх показал роскошных кобыл в яблоках. Лобо ещё и не ездил на таких ни разу, в дозор ему давали худую смердящую клячу, которую он боялся даже хлопнуть по спине. Эти красотки были достойны таких седоков, как… он придумал Феликсу и себе определение. Стыдное, мальчишеское. Поспешил его тут же забыть, а вместо этого представил себе, как они несутся в шлейфе пыли, стреляют на ходу, кричат «Стоять!». Правда, красивая погоня с жалким циркачом вязалась плохо.

Не теряя времени, капитан поспешил на окраину городка, к подвалу мертвецкой. В неё попадали все без разбору покойники, которым не посчастливилось умереть дома. Маленькое ветхое строение больше напоминало чей-то амбар с погребком, не все местные догадывались о его предназначении.

Экзеси приуныл и совсем затих. Обочины выгорели дотла, сухие плети растений беспомощно вытянулись и пожелтели, самые храбрые из них погибли стоя, едва ощутимый ветер шелестел их стеблями. На верёвках во дворах болталось серое бельё. Улицы хранили молчание. Лобо казалось, что жизнь покинула город вместе с ярмаркой, и капитана потянуло вслед, за мусорные барханы, за ущелье и пустошь.

Из окошка прозекторской его увидел Феликс и вышел встретить.

– Я не стал без тебя начинать, – сообщил старик. – Послушаем Рауса вместе. Твои мозги ещё не слежались, как мои, будь добр их напрячь.

Лобо зашёл в утлую прихожую, стараясь не выдать отвращения. Согбенный анатом в кожаном фартуке отошёл от конторки и пригласил обоих войти в секционный зал. В его голосе блеял старческий барашек.

– Порекомендовал бы закурить, уважаемые господа, – поправил он треснутые очки, державшиеся на шнурке, – в помещении есть ещё тела, не все из них сохранны.

– Не курю, – упрямо отрезал Лобо.

Феликс глянул холодно. Щёлкнул крышкой портсигара.

– Ну, значит, будете блевать вон в то ведро с потрохами, если вам такое нравится. Вонища в моём логове – хоть топор вешай, так яснее? – раздражённо обронил Раус.

Перестраховаться было нелишне. Лобо всё-таки принял самокрутку Феликса и заметил, что у того в портсигаре их всего две. Коронер, видно, тоже не курил.

В металлическом поддоне, как карп, готовый к разделке, лежал Гиль Амьеро. Вместо красных жабр на его шее алел порез.

– Поглядите сюда, – Раус жестом подозвал офицеров. – Вскрыли яремную вену, рассекли все эти мышцы. Надо быть очень сильным, чтобы нанести такую рану с одного удара. И орудие должно быть острым.

У капитана от кислой вони заслезились глаза. Без самокрутки, добросовестно дымившей у него в зубах, он бы вовсе вдохнуть не смог. А ещё этот ссохшийся мёртвый старикашка…

– Инкриз хоть и мелкий, – просипел он, дабы занять себя чем-то кроме рвотных спазмов, – но, думаю, он ловкий проныра. Кто знает, насколько он силён?

– Я говорю «орудие», потому что сомневаюсь, нож ли тут поработал. Раны от лезвий имеют специфическую форму, – постучал Раус ланцетом по краям пореза, – здесь тоже явный вход и выход, ровные края, но гортань вскрыта так, будто было некое ограничение глубины. Вряд ли это случайность.

– Что нам даст такое наблюдение? – поднял глаза Феликс.

– Понятия не имею, моё дело – сообщить. В документах я всё подробно зафиксировал. Где-то я такое видел, но нынче уже не вспомню, где.

– Если придёт на ум, ты же мне сообщишь, Раус? – вкрадчиво спросил коронер.

– Да, не беспокойся. Но не могу ничего обещать.

– Не знаю ещё, где и когда мы окажемся, но дам знать по телеграфу.

Лобо мечтательно усмехнулся. Мысленно он уже раздувал искры от огнива, и к первым всполохам походного костра слетались мотыльки.

Вёх, Змеёныш и Наг

Шатёр из тряпок получился что надо. Они чуть пахли кошачьей шерстью и пылью, но были чистыми, и кое-где даже проглядывал рисунок в виде смешных жёлтых звёзд. Света из прорех хватало, чтобы в очередной раз перечитывать книгу. Жить в большой бродячей семье довольно весело, но иногда хочется побыть одному, вот и приходят на ум разные шалаши и домики, какие делают маленькие дети.

Вёх залез с ногами в своё старое хромое кресло, задёрнул ткань и и затаился. Ветерок трепал стенки его убежища, дождь надоедливо стучался в металлическую крышу контейнера. В такую погоду делать абсолютно нечего. Ослепительно серый день, запах мокрой золы от погасших костров, и все по своим норам. Соседи поговаривали, что вот-вот погода пойдёт на лад и ярмарке ничто не угрожает, но пока небо и не думало проясняться.

В позвоночнике гнездилась тупая боль, не давая сесть спокойно. Ох, не стоило делать тот трюк без разминки! Всё-таки вчера в «Чертовнике» он обжёгся факелом, хоть и не подал виду на публике. В намотке затесалась какая-то химия, которая стала с фырканьем ронять раскалённые капли, парочка упала на предплечье. Спасибо хоть не спалил весь бар.

– Опять я тебя обжёг, Змеёныш, – он потрогал розоватый след на коже.

Как и многие артисты, Вёх имел второго себя, в которого воплощался на сцене. От обычной роли эта маленькая личность отличалась тем, что выдумал её Вёх сам, за годы слился с ней и не мог теперь точно сказать, где настоящий он: бесстрашный факир по имени Наг или тот, кто уже полсуток плесневел на своём матрасе, а проснувшись, забился среди хлама – читать и зализывать ссадины. Кроме того, он, совершенно точно, являлся Змеёнышем и эту домашнюю кличку, как и все прочие, заработал честно.

Внезапно на пороге контейнера появилась Вакса. Вёх замер. Она его не заметила. Гибкая, сильная гимнастка снова чуть набрала в весе, тёмное старое трико сидело на ней как влитое, плечи округлились.

– Фу, Наг, какая тебе «сочная»? – едва шевеля губами, возмутился Вёх навязчивому голосу в своей голове. – Словечко из тех журналов со слипшимися страницами. Проваливай назад, откуда выполз, пока не наплёл ничего вслух. Или поди ей в глаза скажи и получи кочергой по колену. Ты сегодня выходной. Не вылезай.