Прорицатель

— Любила? — в голосе засквозило недоумение. — Что это значит?

— Я не могу объяснить.

— Потому что заблуждаешься. Ты любила в них себя. Любила ваше сходство. Их заботу. Свою безопасность рядом с ними. Что угодно, но не их.

Какая чушь. Нери подавила возмущение и задумалась. Несомненно, что-то есть в этой мысли, но ведь она знает, что это не так. Она озвучила своё возражение.

— Любви не существует, — так же ровно сказало существо. — Это людское заблуждение, одно из многих. Такое же, как власть. Любовь и власть — главные ваши химеры, просто красивые сказки, которыми вы пытаетесь что-то объяснить.

Нери долго обдумывала ответ. Она замёрзла, хотя костёр ещё не догорел.

— Если любовь и власть — сказки, то ни в чём на свете не остаётся смысла.

— Добавь туда же страх, — посоветовало существо. — И смерть. Вы всё это выдумали, чтобы управлять собой же. Твои глупые сородичи. Четыре верёвки, которые вас связывают. Четыре пустых трона.

— Тогда зачем?... — Нери не договорила. Она никогда не думала обо всём этом с такой точки зрения.

— Кто знает... Можешь спать у моих корней, если хочешь.

* * *

Шалаш стоял на поляне, поросшей крупными белыми цветами. Нери набрела на неё днём, перебегая от одного шатрового дерева к другому — их плотные кроны отлично укрывали от ливня. Сказать, что она удивилась, значит ничего не сказать. Добротно сделанное сооружение, покрытое крупными кожистыми листьями, возвышалось прямо в центре поляны, рядом с остатками кострища, и казалось вполне обжитым. Нери приблизилась, жуя недозрелый горьковатый плод — один из тех, что росли здесь в изобилии. Ей просто не верилось, что в самой глуши Заповедного леса кто-то может жить. Кто-то, кроме духов.

Поднявшись утром, она не обнаружила в дереве, под которым заночевала, ничего особенного, и отправилась дальше на север. Ориентировалась по солнцу, ёжилась от холода под дождём, наблюдала за пёстрыми ящерками, шныряющими иногда под ногами. В вершинах шумел ветер, а в лицо веяло прелью; днём здесь было совсем не страшно.

И вот — такие неожиданные признаки жилья.

В шалаше оказалась лежанка из листьев и самодельная утварь, а ещё — почему-то — несколько ножей разной длины с костяными рукоятками, разложенных ровной линией; их лезвия ослепительно ярко блестели и были остро заточены. Колеблясь, Нери поднесла к лицу один; отражение — чёткое как в зеркале. Нож был ей необходим, а тут всё равно никого... Дождаться хозяина? Но стоит ли рисковать?

Однако ждать ей не пришлось. Из-за спины, от входа в шалаш, донеслось утробное рычание. Нери обернулась.

Перед ней стоял исполинских размеров волк: желтоватые клыки обнажились, а под промокшей шерстью бугрились мышцы.

ГЛАВА XVIII

«Ах! Сколь жизнь тому ужасна,

Кто во глубь её проник»

(В.А. Жуковский «Кассандра»)

Пиарт умер вечером.

Вораго сделал всё, что было возможно, обнаружив незаурядные познания в медицине. Он бился над раненым с молчаливым упорством; Мей помогал в каком-то полубреду, проклиная себя за то, что не владеет целительной магией. Никогда ещё он не чувствовал себя таким бесполезным, и давно такой тягостный холод не сжимал сердце.

Пиарт то приходил в сознание, то снова терял его, лежал неподвижно и только провожал их обоих непривычно мягким, благодарным взглядом — это было вдвойне больно видеть на его обычно хмуром или насмешливом лице.

Как сбивчиво объяснил математик между перевязками, он давно подозревал Ректора и потому последовал за ними. Карлиос его одного, кажется, полностью поверял в свои тайны, так что он расшифровал карту почти одновременно с Пиартом. Однако убийца успел к храму раньше; Вораго схватился с ним после выстрела, но тот вырвался, да и не до него уже было — Пиарт упал, раненный.

— Кто это был? — выдохнул Мей после очередной пробежки к ручью ниже по склону.

— Я знал его, — колдуя над Пиартом, Вораго сохранял удивительную способность ясно рассуждать. — Он появлялся в Академии несколько лет назад. Давний друг Ректора. Мы попросим его показать все бумаги, как только вернёмся. Не знаю как, но я докажу его вину. Понятия не имею, зачем Ректору было подстраивать смерть парня, но это факт.

Описание убийцы, разумеется, в точности совпадало с видением из бани. Мей промолчал. «Мы попросим». Неужели он правда верит?... Пиарт на земле что-то хрипел, и его лицо покрывалось пепельной серостью.

Вскоре его не стало.

Мей видел эту смерть. От развалин уже ползли длинные тени, когда Вораго закрывал ему глаза и бережно, точно касаясь дорогого стекла, разжимал пальцы, в последний миг сдавившие ему запястье. Мей украдкой взглянул ему в лицо — и отвернулся.

Долго стояла тишина. Мей отошёл вниз по холму и смотрел, как тонут в сумерках перелески и пустоши. Он давно не молился богам, но теперь потянуло. Он недолго знал Пиарта, а на душе было так гадко, будто умер кто-то близкий и важный.

Ректор Академии. Подстроил смерть студента, подослал к Пиарту отраву... Как низко. Что святого осталось в Обетованном, если это был Ректор?

«... если это была Анна?» — эхом донеслось из прошлого.

Когда стемнело, он вернулся. Вораго застыл на коленях возле тела (язык не поворачивался называть это Пиартом) и сам напоминал полуразвалившуюся колонну. Мей тронул его за плечо.

— Надо похоронить его, — сказал он. — Или он должен упокоиться в Академии?

Математик качнул головой.

— Вообще — должен, но не теперь. Не захотел бы он остаться в той земле, — он встал и добавил, не глядя на Мея: — Пусть лежит здесь. Зароем пепел у подножия. Тут хорошо — ветер, леса. Он это любил.

Они долго возились с помостом и ветками, но костёр сложили. Ночь стала багрово-яркой. Мей держал мешочек с трофеями Пиарта из отмеченных на карте мест; это казалось теперь смешным и ненужным. Дым поднимался к небу. Вораго приложил костяшки пальцев сначала к высокому гладкому лбу, потом к губам и к груди; отвернулся и молча ушёл куда-то за развалины. А Мей, несмотря ни на что, понимал, как чудовищно устал.

* * *

Утром Вораго стал методично собираться. Мей, проснувшись (а спал он на удивление крепко — даже стыдно стало), кинулся к своим вещам. Математик удивлённо покосился на него.

— А Вы куда?

— В Академию, конечно. С Вами.

Вораго с досадой вздохнул.

— Благодарю, я и сам прекрасно доеду. И с Ректором разберусь, — встретив недоумевающий взгляд Мея, он добавил: — Странный Вы человек, господин Онир. Вам уже нечего делать в Академии. Спасибо за помощь.