Прорицатель

— Ты тоже это видишь? — Нери не ответила. Она спустилась к озеру, присела на корточки, дотронулась до воды. Мей догнал её; что-то во всём этом его тревожило. Он остановился рядом и позвал её, но она не ответила, продолжая поглаживать воду с отсутствующим выражением лица. А в следующий миг зазвучал мелодичный смех, мелькнуло несколько пар чьих-то белых рук, и Нери пропала в озере.

Мей бросился в воду, не удержав крика паники. Пара мощных гребков, секундное усилие — и вот Нери уже у него в руках, а на дно уходит что-то ускользающее, полупрозрачное, с длинным и переливчатым рыбьим хвостом. Мей вытащил Нери; она была в сознании и только отплёвывалась от воды. Он помог ей подняться и схватил за плечи.

— Что это было?! Что за нечисть?

— Не знаю, — Нери смотрела виновато. — Не знаю, что на меня нашло. Спасибо тебе.

Спасибо мальчишкам с Большого озера, которые когда-то научили его плавать. Мей вздохнул, восстанавливая дыхание, и тщетно попытался собраться с мыслями. Он только что пережил приступ сильнейшего страха; сердце до сих пор долбило в уши.

Опасность грозила всего-то высокомерной девчонке из чужого мира, которую он знал считанные дни. А он чувствовал себя так, будто сам был на волосок от смерти.

Проклятье.

— Больше не отходи от меня далеко, — попросил он, и Нери кивнула.

ГЛАВА XXII

«— Это как в ночном кошмаре, — продолжал Том. — Пытаешься о чём-то думать, и тебе кажется, что у тебя выходит, что ещё минута — и ты что-то поймёшь, а потом всё это ускользает, испаряется, исчезает».

(Жан Поль Сартр «Стена». Пер. Л. Григорьяна)

Войско шло на север стремительными переходами; в гавани Шатвази их уже ждал рагнаратский флот. Кнеша лично рассчитал сроки, в которые им предстояло добраться до Заповедного леса и оплыть его, и пока они укладывались. Он не стал тащиться в громоздком обозе, как полагалось рагнару, а переходил от одного отряда всадников к другому. Легко вооружённые, стремительные всадники издавна были гордостью Рагнарата; для них выращивались лучшие снурки на материке и ковались лучшие короткие мечи.

Проводя дни в седле, Кнеша много думал. Складывал кусочки головоломки, планировал, рассуждал. Он ставил на кон многое, очень многое — но, право, оно того стоило.

Однажды, лет семь назад, он подал милостыню нищей старушке, и она благословила его. Потом он узнал, что эта старушка — мать разбойника Тени, наводившего ужас на селения вниз по Великой реке. Когда Тень казнили по приказу рагнара, Кнеша был там — и видел, как она громко смеялась в толпе. Старуха тоже узнала его; чуть позже она поманила его крючковатым пальцем, попросила наклониться и прошептала, обдав его затхлым дыханием:

— За всё платится, славный мон. За всё, за всё, за всё.

Теперь он понял это в полной мере.

Рядом с ним постоянно оставался Салдиим, и разговаривать с ним было примерно так же, как беседовать со стеной. Под вечер, утомившись от лагерной однообразной скуки и корпений над картой, где флажками отмечались форпосты повстанцев, сдвигавшиеся всё дальше на юг, Кнеша завёл привычку подзывать его и рассказывать. Говорил всё, что придёт в голову — о себе и своей жизни, о своих целях. Чёрный человек слушал и не перебивал, половину не понимая. Кнеша ни с кем другим не мог позволить себе такой смелости.

— Ты когда-нибудь слышал слово «Академия»? — спрашивал он, и Салдиим мотал головой. — Это великое место, где люди получают знания. Читают, пишут — понимаешь? Хранят книги и создают новые. Ею управляет Ректор... Ну, как бы рагнар Академии, — Салдиим кивал. — И знаешь, что недавно случилось с этим Ректором, Салдиим? Его сместили и позорно изгнали — потому что узнали, что издалека он помогал мне. Очень, очень издалека. Вот как нами играет судьба.

Салдиим не реагировал на то, как он расчувствовался. Просто смотрел на полог палатки и думал о чём-то своём. Может быть, вспоминал родину. А может быть, проклинал его.

— Но это уже не важно, — продолжал Кнеша, воодушевляясь. — Он ведь сделал всё, что мне было нужно. Совсем скоро, Салдиим, понимаешь? Совсем скоро всё разрешится.

Чёрный человек молчал. Кнеша вздыхал и приказывал принести себе вина — разбавленного, чтобы не ударило в голову. Он и без того был слишком счастлив.

* * *

Деревня стояла на берегу узкой речушки, на государственных землях — маленькая, не больше дюжины хижин. Тихое, вроде бы неприметное место — если бы не частокол и горстка местных жителей, с огнём и вилами вышедшая защищать свои закрома. Это было пока первое сопротивление, встреченное Кнешей на собственной земле. Жалкое, обречённое сопротивление. Вряд ли селяне это не понимали; видимо, нашёлся один энтузиаст, зажёгший соседей речами о законном наследнике за лесом на севере и заставивший их оторваться от возни в коровьем навозе. Кнеша встречал таких людей и ужасно не любил их. Они сеют ветер, хоть и знают, что пожнут бурю.

Он вздохнул, услышав донесение. Выбор был налицо.

Я не жесток, сказал себе Кнеша. Просто не дурак, вот и всё.

Люди часто принимают ум за злобу, а злобы в нём не было. Он искренне не хотел отдавать такой приказ — но не мог допустить, чтобы эта зараза распространялась.

Кнеша не торопясь поднёс к губам левую руку и скрестил пальцы. Безмолвный жест, знакомый лишь самым близким — тем, кто когда-то знал его под именем Хаши.

... Он проехал через селение, когда всё почти закончилось. Дым валил от подожжённых соломенных крыш. В воздухе висели последние крики, иногда раздавался отвратительный, чавкающий звук пронзаемой плоти. На раскидистом дереве у обочины болталось несколько наспех повешенных. Речушка стала красной от крови. Снурк Кнеши переступал через повсюду валявшиеся трупы и алчно принюхивался, ошалев от такого количества свежего мяса.

Сам Кнеша подавил приступ дурноты и посмотрел вверх. В голове у него складывался стихотворный экспромт, гладкий и изысканный, будто кружево.

— Что прикажешь, повелитель? — почтительно спросил кто-то пеший.

Кнеша ответил не глядя:

— Воткните в землю знамя Рагнарата.

ГЛАВА XXIII

«Она насыпала в карманы земли и тайком, по щепоткам, с неясным чувством счастья и страдания съедала ее всю, пока обучала подруг самым трудным стежкам и беседовала с ними о разных мужчинах, не заслуживавших того, чтобы ради них ели землю и известку»

(Г.Г. Маркес «Сто лет одиночества». Пер. Н. Бутыриной, В. Столбова)

В последнее время Нери не снились сны — или она просто их не запоминала. А тут ей вдруг привиделась мама — такой живой и близкой, что защемило сердце. Нери даже не поняла толком, что именно там, во сне, происходило — ей просто было удивительно тепло.

А проснулась она на влажной земле, завернувшись в тряпьё и дрожа от холода.

Всё утопало в рассветной розовой дымке. Мей сидел рядом на какой-то коряге и строчил в своей тетради огрызком карандаша, как это обычно бывало. Нери хотела как-то показать, что уже проснулась, но потом почему-то раздумала. Ей нравилось просто смотреть, с каким вдумчивым увлечением он пишет. Она никогда не понимала, как это может настолько захватить. Она вообще с трудом понимала этого странного иноземца, этого чужака.

Мей в задумчивости покусал кончик карандаша, поудобнее устроил на колене тетрадку. Сальные, забавно-светлые, точно пшеница, пряди упали ему на лоб; он сильно ссутулился. Нери улыбнулась — она часто улыбалась, вспоминая моменты их совместного путешествия. Идти с ним было совсем не то, что одной. В её глазах он был нелеп и несведущ, как ребёнок; он говорил тёмными, запутанными фразами и не походил ни на кого из её знакомых. И ещё он видел будущее — несчастный, проклятый духами.

Хотя, наверное, каждый проклят ими по-своему. Может, это и хотело сказать ей существо из дерева?