Пророчество Двух Лун

Уида обернулась на звук шагов, чуть раздвинула губы в улыбке.

— Я звала тебя.

— Знаю, — проворчал он. — Что ты хотела сказать?

— Ты разозлился.

Она отошла от клавикордов, уселась в кресло, лениво пролистала тетрадь с нотными записями. Отбросила в сторону.

— Где мой жених?

Эмери наклонился, поднял тетрадь. Женщина наблюдала за ним с усмешкой. Она была сейчас некрасива: очень темная, растрепанная. Потертый корсаж едва стягивал длинную бесформенную рубаху с рукавами, распущенные завязки болтались.

— Куда подевался мой жених? — повторила Уида.

Эмери остановился перед ней. Она запрокинула к нему лицо, и он увидел злые огоньки в ее глазах.

— Он сбежал, верно? — сказала Уида. — Удрал. Он от меня удрал, да?

— Уида, — проговорил Эмери, — скажи, почему я не слышу твоей музыки?

Она не изменила ни позы, ни выражения лица. Так и осталась сидеть, точно крестьянка, разбирающая ягоды для варенья, с расставленными коленями, а лицо ее было плаксивым и недовольным.

— Если ты ее услышишь, ты влюбишься, — ответила она с кривой ухмылкой. — А я обещана не тебе, а наследнику престола. Для чего тебе страдать, Эмери? Из страдания ничего хорошего не выходит. Моя музыка предназначена только для моего жениха, а он сбежал. Как ты думаешь, что это значит? Ему уже донесли, что я нехороша собой и что нрав у меня гадкий?

— Думаю, он вообще о тебе ничего еще не знает, — ответил Эмери. Он был слишком поражен ее признанием, чтобы думать сейчас о Талиессине.

Она взяла его за руку:

— Королева тоже не должна пока знать, да? Никто не должен?

— Уида, — Эмери растерянно прошелся по комнате, погладил мимоходом крышку клавикордов, — скажу тебе все как есть. Та девушка, возлюбленная Талиессина, она умерла, и я не представляю себе…

— Лучше ответь, — перебила она, — как ты считаешь: теперь Талиессин в безопасности?

Эмери уставился на нее удивленно:

— Поясни.

— Сколько убийц подослал к нему, по-твоему, герцог?

— Одного…

Она резко щелкнула пальцами.

— Ладно, Эмери, будем рассуждать по-другому. Предположим, тебе нужно убить принца Талиессина. Непременно нужно, понимаешь? Обязательно. Сколько убийц ты отправишь к нему? Одного?

Эмери молчал.

— Куда он уехал? — спросила Уида мягче. И добавила: — Я не хотела тебя обидеть.

— Ты не обидела меня… Никто не знает, куда он сбежал.

— У него есть цель?

— Уида! — закричал Эмери. — Я пытаюсь тебе объяснить: Талиессин почти мальчик, и он только что потерял возлюбленную, которая умерла вместо него. Какая у него может быть цель?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Разделаться с врагами, например. Взойти на престол вопреки всем их интригам. Мало ли какая цель может быть у молодого человека.

Она переменила позу, устроившись в кресле с ногами, и добавила:

— Я ведь должна полюбить его.

* * *

Господин Адобекк проснулся в своей роскошной кровати под балдахином и, едва открыв глаза, ощутил нечто неладное. Тяжелые занавеси балдахина шевелились, хотя никаких сквозняков в комнате не было: об этом тщательно заботился Фоллон. Адобекк потянул за шнур, раскрывая занавеси, и в первое мгновение застыл от ужаса: прямо на него смотрело бледное лицо.

Лицо улыбалось. Затем руки в шелковых белых перчатках ухватились за стойки балдахина, мелькнули ноги в чулках и взвихренные кружевные юбки: исполнив акробатический прыжок, некая юная дама с обезьяньей ловкостью спрыгнула с балдахина и предстала перед Адобекком.

Дама была преступно молода и явно злоупотребляла косметикой: гигантские тени окружали ее глаза, кроваво-красные губы были искусственно увеличены почти в два раза, а алые точки румян на скулах производили впечатление чахоточного румянца.

Волосы дамы были убраны под покрывало, а платье являло собой нечто среднее между разудалым пеньюаром и погребальным саваном.

— Мы, озабоченные представительницы благотворительного общества попечения о бедных преступниках, встревожены отсутствием сведений касательно известного вам убийцы, — тонким голосом заговорила дама.

— Ренье! — взревел Адобекк, могучим пинком отбрасывая одеяло и вскакивая. — Какая чума занесла тебя на мой балдахин?

— Я уже говорила вам, сударь, что мы, озабоченные представительницы… — пропищал Ренье.

— Проклятье, ты испугал меня… — Адобекк уселся на кровать и энергично потер лицо ладонями.

— Так и было задумано, дядя, — признался Ренье.

— Ты что, провел там всю ночь? — Адобекк глянул на Ренье с подозрением.

Племянник поспешно затряс головой.

— Нет, дядя, что вы! Я дождался, чтобы та госпожа покинула дом, и только после этого… э…

Адобекк тихо зарычал сквозь зубы. Ренье засмеялся.

— Но ведь это вполне естественно, дядя!

— Да, — сказал Адобекк. — Неестественно переодеваться женщиной и забираться на балдахин постели королевского конюшего. Вот это неестественно, Ренье.

— Между прочим, никакого Ренье не существует, — сказал юноша, щурясь. — Вряд ли мои выходки повредят вашей репутации.

— Не повредят, если не выйдут за пределы этого дома.

— Должен же я был удивить вас, дядюшка… Так что с преступником? Мы, озабоченные благотворительницы, весьма озабочены. И даже решились на крайние меры, потому что вы упорно молчите, а никто другой ничего не знает.

— Ты почти убедил меня дать тебе ответ, — вздохнул Адобекк. Он посмотрел на племянника и фыркнул: — Проклятье, я не могу с тобой разговаривать!

— Почему? — удивился Ренье и склонил голову набок.

— Потому что меня не оставляет ощущение, будто я откровенничаю в борделе.

— Вы посещали бордель, дядя? — изумился Ренье.

— Я бывал в самых разных местах, дитя мое, — веско ответил Адобекк. — Когда ты поймешь, что такое долг, ты поймешь и это.

— А, — сказал Ренье.

Адобекк вздохнул.

— Слушай и запоминай, глупая женщина, и, быть может, наука старого Адобекка когда-нибудь пригодится и тебе. Очень давно я взял себе за правило никогда не принимать решений сразу. Трудно судить о человеке вот так, по первому впечатлению. И даже в тех случаях, когда поступки означенного человека, казалось бы, вопиют — даже и тогда можно ошибиться.

— Вы говорите о нашем убийце?

— Да.

— Он еще жив?

— Вот именно, — сердито сказал Адобекк. — И в немалой степени потому, что я попросил королеву сохранить ему жизнь.