Пророчество Предславы

«В поруб собаку!» — кричит князь.

В и без того неспокойный сон ворвался тревожный голос Василия:

— … Кир Алексий, беда… — кричал печатник где-то за дверью, — владыка убит…

Стряхнув с себя остатки ночного кошмара, Алексий приподнялся и, упираясь локтем, судорожно глотнул из кубка, что всегда стоял наготове возле кровати. Затем медленно встал, накинул хитон и подошёл к окну. Отодвинув ставень, выглянул наружу. Раннее утро. Едва начало светать. Кругом ещё стояла зимняя темень, но заря уже рассеивала мглу на востоке. Викарий было подумал, что голос печатника ему примерещился, но тут тревожный крик повторился. Пришлось подойти к двери и отодвинуть засов, впуская Василия.

— Убит? — переспросил Алексий. — Где убит, кем?

— У себя, на дворе митрополичьем, прямо в постели. Гришка только что прибыл оттуда. Помилуй бог, что рассказывает.

Выпалив всё на одном дыхании, Василий затравленно посмотрел на хозяина.

— Зови! — коротко распорядился викарий. Заметив непонимание в глазах печатника, громко повторил: — Гришку зови.

До пострижения Гришка занимался в Сущевской слободе убогим промыслом, иными словами, нищенствовал. Он выглядел щуплым и нездоровым человеком, с вечно бледным лицом, за что неизменно имел кусок хлеба. Но при всём при этом, в монахах, он проявил себя редким живчиком, и потому, хоть и не посвящён был в тайные дела, использовался Алексием для небольших поручений. Только на днях викарий отправил его на митрополичий двор с тем, чтобы наблюдая за духовенством, он доносил об их настроениях, а в особенности о том, что касалось отношения к нему самому, наместнику Феогноста. И надо же, как вовремя отправил.

Гришка, крестясь и кланяясь, чуть ли не вполз в келью.

— Говори, — приказал Алексий.

Монах набрал побольше воздуха и начал рассказ:

— Вчера владыке нездоровилось что-то, шатало его. Поэтому спать он рано отправился, сразу, как отстоял вечернюю молитву. Так что и двор весь рано затих, чтобы сон его не тревожить. Я ещё прошёлся, послушал — может разговоры воровские кто ведёт, но нет, всё тихо было. А среди ночи послышались вопли из владычной опочивальни. Я перепугался сперва — жутко было одному-то идти, но потом побежал всё же. Возле самых дверей служку дворового встретил и одного из княжьих людей — они, услышав крики, тоже к опочивальне бежали. Втроём мы и вломились к митрополиту…

Стоящий рядом с Гришкой Василий побледнел, уже зная, что последует дальше, а Алексий нахмурив лоб, принялся щипать себя за ухо, что являлось признаком сильного волнения.

Монах между тем рассказывал дальше:

— А там… боже мой… — монах перекрестился, — кровищи, что на мясных рядах, аж ноги скользят. Кровь ещё тёплая — дымится. Сам Феогност к стене прибит гвоздями, в глазницах ножи торчат, а вместо брюха дыра зияет, да такая внушительная, что стену сквозь неё видно. Служка тот сразу без чувств свалился.

Гришка перевёл дух и продолжил:

— У нас оружие с собой только у кметя княжеского оказалось. Я ему говорю, так, мол, и так, пускать сюда никого нельзя, а надо послать за князем Семёном Ивановичем, да за епископом владимирским, за вами, то есть, кир Алексий. Так и решили. Кметь тот сторожить двери остался. Я к вам сразу бросился, а служка, стало быть, к князю побежит, как очухается…

— Молодец! — похвалил монаха Алексий. — Всё правильно сделал и решил правильно.

Тот, несмотря на серьёзные обстоятельства, не удержался от довольной улыбки — не часто простому монаху доводилось от Алексия похвалу слышать.

Викарий отослал его в церковь молиться, а печатнику приказал:

— Василий, седлай лошадей, поднимай Хлыста, Кантаря и… Пересвета возьми. Едем в Кремль. Сейчас же.

Пока печатник выполнял распоряжение, Алексий как раз успел собраться, и скоро пятеро всадников стрелами вынеслись из ворот обители, взяв направление на Кремль.

* * *

Четверо охотников на викария отправились к выбранному накануне месту засады ещё ранним утром. Однако, не успев одолеть и половины пути, они встретили несущихся на полном скаку всадников. Видев, до сих пор викария лишь однажды, да к тому же издали, они, тем не менее, сразу узнали его впереди небольшого отряда. В четвёрке сопровождающих Алексия всадников, легко угадывались знакомые монахи-воины.

Заговорщики сошли с дороги, прикрыв лица плащами. Будто бы опасаясь перемешанного с грязью снега, что летел из-под лошадиных копыт. А на самом деле они постарались остаться неузнанными. Но отряд проскакал мимо, не обратив на прохожих никакого внимания.

— Чёрт! — выругался Скоморох. — Он появился раньше, да ещё с целым отрядом. Всё сорвалось!

— Может быть, что-то случилось? — предположил Борис.

— Случилось, — с досадой сказал новгородец. — Теперь мне нужно будет как-то объясняться с Косым. Он ведь и вправду думает, что мы с ним полезем сегодня в монастырь. Может заподозрить подвох, и в таком случае через него больше ничего не узнаем. Если вообще не придётся уносить ноги.

— Нужно было отследить того человека из монастыря, — заметил Рыжий. — Мы могли бы его прижать и без Косого.

— Чего теперь зря терзаться? — произнёс задумчиво Сокол. — Узнать бы, что за дело подняло Алексия в такую рань. Как бы оно до нас касательства не имело.

Трое развернулись и пошли обратно к Москве, а Скоморох поплёлся к монастырю, придумывая на ходу, чего бы такого поувлекательнее наплести Косому.

* * *

Стоящий у двери митрополичьих покоев дружинник с трудом сдерживал напор монахов, дворни и священников. Последних удержать оказалось сложнее всего, они тыкали в воина кулаками, сыпали проклятия, брызгали слюной, требуя немедленно пропустить их к владыке. Дружинник весь бледный от свалившейся вдруг ответственности, пытался им объяснить, что до прихода князя и владимирского епископа никого допускать в покои митрополита не велено.

— Кем не велено? — чуть не визжал какой-то игумен, норовя ущипнуть воина за икру.

— Мною, — раздался за спинами тихий, но твёрдый голос викария.

Увидев Алексия, дружинник вздохнул с видимым облегчением. Все, кто столпился у двери, повернулись на голос и расступились, склонив головы.

— Помоги ему, — приказал Алексий Хлысту, кивнув на дружинника. — Кроме князя никого не впускать.

По клиру пронёсся недовольный шёпот.

— А кто будет упорствовать, — добавил викарий громче. — Лупи по хребту без оглядки.

Хлыст тут же взялся наводить порядок, оттесняя любопытных подальше. Дружинник, вытерши пот со лба, принялся помогать. С некоторым роптанием, духовенство вынуждено было подать назад.

Раскрыв дверь лишь настолько, чтобы протиснуться внутрь, Алексий вошёл в опочивальню. Следом просочились подручные.

Зрелище и впрямь оказалось жутким. Истерзанное тело Феогноста висело на стене, словно медвежья шкура. Внутренности валялись по всей комнате, кровь залила пол и постель. На лице старика замер предсмертный ужас.

Непривыкшего ещё к подобным зрелищам Пересвета вырвало. Молодой монах виновато потупился, но Алексий не пощадил его, заставив тщательно осматривать комнату вместе со всеми. На долю Василия и Кантаря достался альков, Пересвету поручили исследовать стены, сам же викарий занялся грамотами и свитками, что во множестве валялись повсюду. Он быстро просматривал содержимое, как будто старался успеть до появления князя. Натыкаясь на что-нибудь ценное, тут же припрятывал свиток за пазухой.

— Кир Алексий! — позвал Кантарь.